Итоги Итоги - Итоги № 37 (2013)
— Но за вами наверняка ехала толпа поклонников.
— За нами тогда особой толпы не замечалось. Не такие мы еще были крутые. Может быть, несколько человек приехало. Но отыграли мы здорово. Самое удивительное, что зрители знали наши песни и подпевали. Мы не подозревали, что магнитофонные пленки залетели так далеко. Счастью не было границ.
— Тут слава и накрыла?
— Не сразу. Информационное поле тогда было другим. Это узкая хипповая прослойка знала, что в Таллине прошел фестиваль, больше никто. О нем не писала ни одна центральная газета.
— Даже в Таллине?
— Да. Написала только «Молодежь Эстонии». Автором был Коля Мейнерт, один из энтузиастов и организаторов всего этого дела.
— Концерты часто палились, то есть срывались на музыкантском сленге?
— Как правило, два из трех.
— Все были под колпаком? Имелись осведомители в рокерской среде?
— Я до сих пор до конца не понимаю, как это происходило. Но ведь концерт трудно утаить. Площадкой был институт, или общага какая-нибудь, или клуб. Уведомить только своих и больше никого было невозможно. У каждого клуба был директор, в каждом институте ректор, в каждой общаге комендант. Поэтому за пять минут до начала об этом узнавал секретарь парторганизации и прибегал в ужасе. Хорошо, если он не вызывал ментов.
— А в первый раз, когда повязали, что чувствовали?
— Страшно было. Ты ведь не знаешь, что с тобой будут делать. Помню, как меня привезли в КПЗ и я там просидел несколько часов. Наконец милицейский чин изволил мною заняться. «Где учитесь?» — «В архитектурном». — «Да… Не повезло вам, Андрей Вадимович. Хорошо учились, наверное? А родители кем работают? Кто, говорите, мама? Кандидат наук? Да, неудобно, неудобно…» Со второго раза я понял, что это ОБХСС и у них свой стиль поведения и вполне конкретная задача: пресечь финансовое антисоциалистическое преступление. Обычно кто-то организовывал левую продажу билетов и зарабатывал на этом деньги, но мы сами не продавали билеты. Поэтому с честными глазами говорили: «Мы ничего об этом не знаем». — «Кто вас пригласил?» — «Коля Индеец. Сказал, что учится в этом институте». — «Сколько вам заплатили?» — «Нисколько». — «А как же вы играли?» — «А мы любим эту музыку, нам приятно выступать бесплатно». Тогда начинали заходить с другой стороны: «Да нам все уже про вас рассказали! Ваш знакомый Николай в соседней комнате сидит, он уже сознался». Господи, что же делать? Но мы быстро подковались, и со второго раза такие трюки уже не проходили. Подвести нас под статью было практически невозможно.
— Ну а если честно — сколько можно было заработать халтурами? В советской стране дистанция между бедностью и богатством была очень мала. Сто рублей — это мало. А сколько много?
— Тысяча! Играя на подпольном уровне, в конце 70-х можно было заработать 1000 рублей в месяц, но на протяжении всей нашей многолетней подпольной жизни мы ни копейки не потратили на свое благосостояние. Все шло на аппаратуру. На инструменты, струны, динамики… Все складывалось в коробочку.
— Магическое слово «аппарат»… — так рокеры называют аппаратуру: усилители, пульты, колонки… Это правда, что на «Тбилиси-80» единственный, кто поделился с вами аппаратом, был Бари Алибасов?
— Настроения тогда были очень хипповые, и никто еще за аппарат денег не брал. В Тбилиси на сцене вообще не оказалось никакого стационарного аппарата. Кто-то приехал с аппаратурой, кто-то без. В день выступало по три группы, все выставлялось в складчину. Нам дико повезло, потому что мы попали в один концерт с Бари Алибасовым и его тогдашней группой «Интеграл», а они приехали прямо с гастролей и везли полный трейлер очень приличной по тем временам аппаратуры.
— После фестиваля были разборки?
— Вызывали в горком партии композиторов Якушенко и Саульского (он возглавлял жюри), орали на них. Но на нас это никак не отразилось. Даже вышла какая-то позитивная статейка в «Советской культуре». А в то время статейку такую можно было вырезать и возить с собой. И если какой-нибудь местный идиот-чиновник предъявлял тебе претензии и местные власти требовали сыграть для них отдельное прослушивание… вот тогда мы эту газетную вырезку доставали из рукава.
— Органы посерьезнее, чем ОБХСС, интересовались «Машиной»?
— Они появились позднее. Сперва наблюдали с некоторого расстояния, но оставляли в покое. Впервые они проявили к нам интерес, когда «Голос Америки» сказал что-то серьезное: «Подпольная группа «Машина времени» стремительно набирает популярность». Я пытался объяснять комсомольским функционерам: «Мы вам не враги, ребята. Да, живем в своей стране, да, пишем песни. Я не считаю, что они направлены против советской власти и ЦК ВЛКСМ. Вы не согласны? Давайте поговорим о наших стихах. Дело в музыке? А что, запрещено заниматься музыкой?» — «А вы ни к кому не относитесь». — «Покажите мне закон, по которому мы должны к кому-то относиться». Но потом поняли, что лучше все-таки относиться.
— И что вы предприняли?
— Мы пришли в Министерство мясной и молочной промышленности и спросили: «Тетеньки, вы хотите, чтобы на ваших праздниках бесплатно играл оркестр?» «Конечно!» — сказали тетеньки. «Давайте мы будем считаться вашим оркестром?» «Отлично!» — сказали тетеньки. Они и знать не знали, кто мы такие, но им нравилось, что два раза в год будут танцы. А мы получили бумагу о том, что мы коллектив министерства. Нам уже было что предъявить.
— Органы не пытались склонять к сотрудничеству?
— Это было позже, при Горбачеве, когда мы выехали за границу. До этого нас туда не пускали. Позвонил какой-то человек, признался, что из органов безопасности и хочет со мной встретиться. Я сказал: хорошо. Встретились у гостиницы «Будапешт». У них там, как во всякой гостинице, был номер. Парень оказался очень молодой. Меня тогда позвали в Грецию, потому что на волне перестройки начались всякие делегации и мосты дружбы. И вот он со мной повел вязкий, туманный разговор. «У вас там будут всякие пресс-конференции, и журналисты будут задавать разные вопросы. В частности, вопросы могут быть довольно неприятные. Вот нам очень важно знать, какие вопросы вам будут задавать». — «Обещаю вам, что все вопросы по памяти перескажу. Но зачем вам это?» — «Вы понимаете, они часто просчитывают ситуацию. И вообще видите, какие на органы наезды начались?» Я говорю: «Да, действительно, жалко вас страшно. А что вы можете сделать?» — «Да ничего мы не можем сделать». Потом я понял, что он пробивал меня на предмет слежения за другими товарищами, но понял, что я не гожусь.
— Есть мнение, что зажим рока лоббировался поэтами-песенниками, у которых вы хлеб отнимали.
— Это было после 80-го, когда они увидели, что денежные потоки от них отвернулись и пошли к какому-то неизвестному Юрию Антонову, к какой-то «Машине времени». И устроили настоящую бойню.
— Бойню?
— Да. Их стараниями вышел официальный приказ, согласно которому профессиональный советский ВИА не мог петь больше 20 процентов своих собственных песен.
— А остальное?
— Песни советских композиторов. Я говорил: «Простите, а вот мы граждане СССР, сочиняем и поем песни, мы не советские композиторы?» — «Нет. Вы самодеятельный автор. Вот когда вы будете членом Союза композиторов, тогда и будете советским композитором». — «Так примите же нас туда!» — «Нельзя. У вас нет высшего музыкального образования. Вы его должны получить». По этой же причине у нас не выходили пластинки, хотя «Мелодия» была напрямую заинтересована в тиражах и прекрасно понимала, сколько можно продать наших пластинок. Проходили десятки худсоветов. Обычно в худсовете сидели 5—6 человек, но на наши набивалось 30—40. Слетались стаей советские композиторы и топтали нас со страшной силой. Приходили на прослушку и говорили: «Какой ужас!» Два человека нас защищали, Саульский и Якушенко. Им наша музыка нравилась. А Таривердиев, который, наверное, тоже был нормальным человеком, говорил… Ну абсолютно как в фильме «Мы из джаза», хотя он тогда еще не вышел. «Ну скажите мне, кто такой этот Макаревич? Чем он занимается?» «Учится в архитектурном», — это я говорю. А он снова, обращаясь не ко мне, а ко всем собравшимся: «Вот пусть идет и строит дома».
— Почему распался ваш первый состав с Сергеем Кавагое?
— Вначале это был не ансамбль, а религиозная секта по прослушиванию Beatles и Rolling Stones. Нам было вообще не важно, умеет человек играть или нет. Люди менялись раз в месяц. С Кавагое мы играли лет десять до того времени, когда группа уже действительно стала «Машиной времени». Почему люди расходятся? А почему разводятся муж и жена? Они съедают всю свою любовь, а раздражение с годами накапливается… У Сережки был очень тяжелый характер. Я не могу сказать, что я в этом смысле подарок, но он был абсолютный самурай в плане непримиримости и несговорчивости. Все время приходилось с ним соглашаться, так как дружба была дороже. Иногда в итоге получалось что-то интересное, а иногда черт знает что. Он был очень ревнив. Его напрягало то, что мне как лидеру начинают уделять больше внимания. Я пробовал ему объяснить: «Сергей, это потому, что я песни сочиняю и я же их пою. И стою на краю сцены». А он сидел за барабанами и считал, что внимание должно распределяться поровну.
