Газета Завтра - Газета Завтра 157 (49 1996)
Они, точно праздник,
справляли поминки:
Великий правитель скончался вчера.
Но тень его с лестью была в поединке,
Идя под защитой креста и орла.
Какая уж защита… Хотя — как знать… Но возрадуется нечисть всесветная, ох как возрадуется. Возликуют дети подлости и лжи концу моего временного бессмертия. Но не знать им счастья от злой радости и клеветы: грязью умоются, грязью кровавой”. И высветились зловещие слова предсказания:
Славянский народ
под ненастливым знаком,
И тюрьмы, и песни их власти не впрок.
На смену придет,
как священный оракул,
Схоласт и догматик,
и ложный пророк.
И опять, как наваждение, всплыла хитроглазая, круглая личина Хрущева с темным родимым пятном на лысине, будто кто-то сокрушил о его пухлую голову школьную чернильницу-непроливайку.
“Да нет, не он!.. Какой из него оракул и пророк?! Брехлив и льстив — это точно… Но стоит попристальней присмотреться, человек — существо непредсказуемое. И чего он мерещится с испачканной лысиной? Вот Берия почему-то не мерещится, а должен. Только помри, враз свое пенсне паскудное протрет — и такую смуту организует, чертям тошно станет. Но тоже не пророк и не оракул. Но глаз да глаз нужен за шакалом. Нельзя расслабляться и благодушествовать нельзя. А то, как это там сказано у Нострадамуса, про царишку, про Николая, увы! последнего:
Я знаю: монарх, наконец, пожалеет,
Что прежде щадил он врага своего.
Царя устраняют жестокой идеей,
Казнив всех родных и всех ближних его.
А Берия наглеет, шакал менгрельский! И свои кое-кто из русаков тоже наглеют, заражаются чужебесием на “благо” Родины!.. А тот, грядущий, вместо которого мне хрущевская лысина с пятном мерещится, — кто он?! Уже наверняка народился, гадина, на свет — и сейчас, когда я бессонницей маюсь, дрыхнет безмятежно где-нибудь в глубинке под крестьянской крышей — и ведать-не ведает о своем паскудном предназначении. Эх, коли бы знать, ежели б наверняка ведать!.. Да что толку: не этот, так другой объявится, не лысый, так волосатый, с хохлом седым вместо пятна родимого. Сокрушат империю, размотают державу, подлецы!..” — Сталин аж зубами скрипнул от безнадежности и грядущего позора, ибо черным по белому нашел в пророчествах:
Величье империи все-таки сгинет,
И скипетр положит без боя страна.
Земель завоеванных нет и в помине,
Остался без зерен кровавый гранат.
Опасен для красных рост сект
и религий:
Бичем устрашенья не выстроишь мир.
Никто не спасется от дьявольской лиги,
И демоны мрака сойдутся на пир.
“Да уж, черт бы побрал эту Лигу Наций, или ООН!.. Какая разница: что жопа, что задница!.. А уж от этих тайных сект и обществ оккультных — гарантированное безумие и чужебесие. Напрасно несведущие надеются на чудеса: дважды два всегда четыре, а не пять в земном измерении. И никакие фокусы ничего не изменят. А в ином, может быть, вообще чисел нет, там без Пифагора обходятся. В ином властвует Слово и великое Молчание за Словом. И кто ведает: что есть здесь, что есть там?!..”
ТОМИЛО ДУШУ грядущее, обессиливало. Мрачили сознание смутные, зловещие предсказания… И не собственной судьбы, которая была ясно предугадана еще в давние годы. Он уже несколько лет, вскорости после смерти жены, не помнил себя как человека, рукой махнул на свою обреченность во времени и продолжал вершить свой сизифов труд. Угрюмо внимая судьбе, угрюмо убеждаясь в своей жестокой правоте, свыкнувшись с безысходностью, он упорно толкал перед собой неподъемные камни империи, дабы хоть на малое время уберечь ее от власти истинной бездны. И предсказания чужеземного, старинного ясновидца, страшные, темные предсказания, не могли сломить его волю, направляемую высшими силами.
Грозен и мрачен был смысл предсказаний:
Военной грозой дышит Черное море,
Персидской стрелой
не задет Трапезунд.
Форос с Митераном -
в тревоге и в споре,
И волны восточную кровь понесут.
“Что еще за Форос или Фарос?! Местечко в Крыму… Но что сие значит? И Митеран?.. Вроде фамилия французская?.. Но при чем здесь Франция? Непонятно! Но кровь сулят, черт бы вас побрал!..
В кулак сжаты силы
в арктическом поле,
Тревогой и страхом охвачен Восток.
Недавний избранник
в боях будет сломлен,
Кровь варваров бьет
в византийский песок.
Что еще за избранник? Небось, липовый, избранный вместо истинного, призванного?.. Какая-то война на окраинах империи. Опять кровушка!.. Сплошной конец света! Но в отдельно взятой стране… Обидно!..”
Но утешало, что конец Вселенной по Нострадамусу был отодвинут в даль времени, — и эта даль все-таки таила надежду на спасение империи, хотя бы перед концом Света, а еще б лучше, ежели намного раньше:
Все гаснет, все гибнет и рушится в Лету.
Я слышу биенье последних сердец.
Пять тысяч годов,
пять веков будет Свету -
И встретит история вечный конец.
Сталин легко счел, что Светопреставление начнется на исходе седьмого тысячелетия христианской эры, что соответствовало Откровению Святого Писания о семи светильниках и иных явлениях, обозначенных числом семь, — и утешился. Но обозримая громада земного времени, обозримое собственное земное небытие наполнили душу болевой, саднящей пустотой, — злой обидой на самого себя за немощь, за невозможность сокрушить сию безвременную пустоту.
“…Ничего, ничего, одолеет беды Россия. Выживет. Все перемелет и переварит — и социализм, и коммунизм, и демократию бесовскую…”
Но чтобы как-то отвлечься от горькой безнадежности собственного грядущего небытия, он обратил свои мысли к ближнему будущему — и кое-что практически полезное извлек из пророчества Нострадамуса:
Готовьтесь к расчету у вас в Нюренберге.
Прожекторно высветилась строчка.
“В Нюренберге и будем судить эту сволочь! Судом народов! Молодец Нострадамус, не промахнулся!..”
Великий бульдог, покидая свой город,
Был зол на невиданный дикий союз,
Он шел на охоту
с разгневанным взором.
Медведь перед волком
держись и не трусь.
“Ну, этот бульдог — явно Черчилль. А медведь — символ России. Говорят — попрут его после выборов из премьеров. Озлится — и испечет какую-нибудь гадость. Матерый вражина. Не дает его британскому высокоблагородию покоя наш союз с Америкой. Постарается вбить клин. Наверняка постарается! Он там, на Западе, после смерти Рузвельта популярен. Стравит нас с янки. Надо нам, стало быть, думать не только о бомбе, но и о средствах доставки. Эти бзделоватые либералы уважают только кулак. Будет ракетно-атомный кулак. Надо срочно подстегнуть ракетные работы, чтобы ноздря в ноздрю шли с атомным проектом. А потом можно и Берия убрать, а сейчас никак нельзя — вся организация бомбовых работ в его руках.
Какое оружие скрыто в ракете,
Которую мчит крыловидный огонь.
Латинское небо рвет северный ветер,
И грозами взорван был венский покой.
Правильно делает ставку пророк на ракетные силы. Но причем здесь Вена? На Вену кидать ракеты нет смысла в обозримом будущем, Вена уже сказала свое слово в истории. Хватит с лихвой того, что я там с этим бесноватым повстречался… Впрочем, всякое может сотвориться в мире, может, не сказала еще своего последнего слова красавица-Вена, мать ее так… Да и астрологи могут ошибаться, может, и не скажет уже ничего Вена… Но ошибки астрологов — не преступления. А вот мои ошибки — страшней преступлений. Эх, мне бы пророческий дар, а то дальше лысины с родимым пятном не видать ни зги. Жаль!.. И в памяти всплыли строки любимого Лермонтова:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать:
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь — и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя! — твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
Лермонтову я не страшен. Он говорит: “мощный человек”… Он меня не боялся, подобно этому Нострадамусу. Чего бояться укротителя зла? Вот это стихи, не то что “Расцветший розовый бутон к фиалке голубой прильнул…” — усмехнулся Сталин, вспомнив строчку из своих юношеских стихов.
"ОБЕРЕГАЮТ РУССКИЕ СЛОВА…" Игорь Тюленев
* * *
Кто нам сети паучьи расставил,
И свой жирный язык проглотил?..
— Не по честному!
Это без правил! —
Кто нам правила установил?
Я, писавший о Гогах-Магогах,
Прозябаю в уральской поре,
Слишком зная о призраках
много —
Отразилась Магнитка в дыре.
Кто копал эту яму державе?
Кто плетьми трамбовал
котлован?
И Мамоне служил и Варавве,
Веял в небо фабричный туман.
И жемчужные детские слезы
С пьяным хохотом
свиньям швырял,
Не вылазил от срама из кожи,
Но куски со столов собирал.
Стыд-то, стыд-то какой
и тревога…
Дернет ниточку вольный паук —
И волна атеизма до Бога
По глазам поднимается вдруг.
Булавой голова покачнется,
И покатится в бездну венец.
И на утро никто не проснется,
Никого не приблизит Творец.
И над родиной русское горе,
Как над Китежем, воды сомкнет,
Вместо нас
на великом просторе —
Ковшик бражника
уткой всплывет.
Это гордая чаша забвенья,
Что испил до конца мой народ.
Кто у Бога попросит прощенья?
Кто на дно за Россией нырнет?..
* * *
Так значит есть Небесная Россия,
На холмах облачных алмазный
вертоград,
И нету тьмы, лишь голоса родные,
Словно лучи пронизывают сад.
А мне и любо: —
Пушкин и царевны,
А мне и славно,
кто ж не будет рад,
Что нет лгунов —
итоги их плачевны,
За пазухой у Бога нет наград.
И нет блудниц,
тем паче, власть имущих,
Нет распрей, грабежа
и воровства,
Роскошные реликтовые кущи
Оберегают русские слова.
Где в скинии Творец и человеки,
Источники бурлят живой водой,
И прошлое прошло —
теперь вовеки
Сын Человеческий
останется с тобой.
Остановись перед
Престолом Божьим,
Он ототрет с очей твоих слезу,
Ты брел сюда сквозь пламя —
бездорожьем,
Но верен был России и кресту.
Порой душа пугается напрасно
Переступить бессмертия порог,
Того не зная —
умирать нестрашно,
Коль Господу угоден русский слог.
ПУШКИНСКАЯ ПЛОЩАДЬ
В небе Пушкин в блеске бронзы,
Мимо важно ходят бонзы,
Проезжают президенты,
Не являя интерес.
А в подземном переходе
Место отдано свободе,
Выбор, если хватит ренты, —
От сохи до стюардесс.
Есть “еврейская газета”,
В сток впадает речка Лета,
У “Плейбоя” три девчонки,
Три девчонки задарма.
Фарс, трагедия — все рядом,
Аты-баты, мирный атом,
Книги, трусики, колготки,
Вход в метро… А дальше тьма.
Мимо жизни катит поезд,
Мимо ближних катит совесть,
Загляни в глаза — увидишь
И вершки, и корешки.
И услышишь крик баяна
В ржавых пальцах ветерана —
Это русский, а не идиш,
Подыхает от тоски.
* * *
А русские уж больно оробели,
Неистребима Авеля печать,
Что ж поспешаете,
не видя божьей цели:
— Так точно! —
проходимцу отвечать.
Заморскому уму и веры больше,
Когда его Европой понесет —
Не тронет ни Германии,
ни Польши —
У нас хлеба под корень посечет.
То между башен разобьет
могильник,
То непотребных девок в неглиже
Скакать заставит.
То английский лирник,
Как сатана, поселится в душе.
А нам то что? — то плачем,
то смеемся,
Или от страха,
словно лист, дрожим…
Все говорят,
что к пропасти несемся,
А мы в нее давно с тобой летим.
* * *
“Се, оставляется дом ваш пуст…”
Евг. от Матфея 23, 38
Иерусалим, ты не увидишь Бога,
Не внидет больше Он
в твои врата,
К тебе была пряма Его дорога,
Народ твой отшатнулся
от креста.
Камнями побивающий пророков,
Изгнавший бранью —
посланных к тебе,
Ты ничего не вынес из уроков,
Что преподал Он сидя на Горе.
Ты псам отдал алтарь,
а жемчуг свиньям,
Менялами заполнил Божий Храм,
Прельщал бесовством,
ублажал насильем,
Подобен был окрашенным гробам.
Твоих детей Он не собрал
под крылья,
Их увели под именем Его.
Так скрежещи зубами от бессилья,
Он был, а ты не понял ничего.
ЖЕНЩИНА
Словно стрелы,
качнулись ресницы,
Ты стыдливо пошла наугад…
Не моря поджигают синицы —
Отсыревшие спички горят.
И мерцают заросшие лица,
Как дорожные фонари —
Тот поэт, тот пентюх,
тот убийца:
Мужики, фраера, упыри.
Ты прошла мимо нищего края,
Ты прошла мимо царских палат,
Где четыре княжны погибая,
Пурпур в твой добавляли наряд.
Ты прошла мимо пытошной дыбы,
А затем мимо жертвенных слез,
В чешую проплывающей рыбы —
Свое тело запрятал Христос.
Ты следы укрывала шелками,
Обжигала дыханьем ветра,
И простор разрезала шажками,
Всякой твари и гаду сестра.
Где пути наши пересекутся? —
Под прямым или острым углом,
Там уста в поцелуе сольются,
Жизнь вдыхая в разрушенный Дом!
* * *
И грянуло…
И нас не стало в мире,
Пришли другие с поступью иной,
Спиной высокой
к Северной Пальмире —
Уходит Пушкин —
первый русский гой!
Форсирует, как Вислу,
речку Лету,
Он стоп своих не омочил водой,
Но власти вслед за ним
не шлют карету,
И не меняют антирусский строй.
А чернь все митингует
и глумится,
Да словеса чужие говорит,
По всем скорбит
Небесная Царица,
Но умный раб на небо не глядит.
Но умный раб
нахлестывает тройку,
Да кровью обагряет удила…
Князь Тьмы
в аду уплатит неустойку
Смутьяну за кровавые дела.
* * *
Присяду на порог,
Да подопру косяк,
А заяц скок да скок,
На то он и русак.
С недельного питья
Тускнеет неба цвет,
Сказать бы: — Вот он я! —
Да где найдешь ответ.
Одна изба на лес,
На речку и на луг,
На птиц и на собес,
На всех зверей вокруг.
И ни души кругом,
И ни огня в ночи,
Но Божий Суд в ином…
Скачи, русак, скачи.
(ТЕАТР): ВЗГЛЯНИ НА АРЛЕКИНОВ Алиса Лидина
