Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2001)
Одним из главных смыслов, входящих в культурное ядро любого общества, является труд (и его тень — безработица). С ним связаны многие частные стороны экономического и социального порядка, представления о взаимной ответственности государства и гражданина, важные символы и даже религиозные установки. Высокое качество программы разрушения символов в проблеме труда подтверждается тем, что отключение здравого смысла удалось не в связи с каким-то отвлеченным вопросом, а вопреки очевидным и осязаемым материальным интересам буквально каждого человека.
Полная занятость была бесспорным и фундаментальным социальным благом, которое было достигнуто в ходе советского проекта. Отсутствие безработицы было колоссальным прорывом к благополучию и свободе простого трудящегося человека. Мы еще даже не можем вполне оценить утрату этого блага — у нас еще нет людей, по-настоящему осознавшими себя безработными и, главное, воспроизводящими безработицу в своих детях, в следующих поколениях. Мы еще живем “наполовину советским” порядком.
Целый срез антисоветского мышления сложился на основе категорий классовой борьбы. Вот на Западе она узаконена, введена в рамки права, сложилась целая культура борьбы, и в результате достигнуто динамичное экономическое и социальное развитие. У каждого рабочего в кастрюле курица, а около дома сносная машина — это благодаря забастовкам. Но и буржуазию эти забастовки заставляют тщательнее вести дела. Что же мы-то? Страна таких замечательных традиций рабочего движения? И начали эту тему мусолить, а потом и в рабочую среду нести. Ты же рабочий, тебя эксплуатируют, надо же бороться за свои интересы! Цивилизованно, конечно. Теперь не булыжник оружие пролетариата, нужны права, нужен закон о праве на забастовку.
И уже к началу перестройки была подготовлена почва для воззрений, которые полностью разрушали всю конструкцию общества-семьи, накладывали на нее несовместимые с нею представления общества борьбы, которое уравновешивается силой или угрозой применения силы. Идея легализации забастовок стала одной из главных в так называемом “демократическом движении”, а с 1989 года в программе Межрегиональной депутатской группы Верховного Совета СССР. Началась активная пропаганда этой идеи в печати и на митингах, а также просто лихорадочная агитационная работа в рабочих коллективах. По ряду причин, блестяще описанных в американской советологической литературе, самым подходящим контингентом для этого были шахтеры.
Тем, кто имел хотя бы интуитивное представление о типе советского общества, идея легализовать забастовки сразу показалась предельно опасной. Они чувствовали, что речь идет не о частичном изменении социальной и политической системы, а о переходе общества в совершенно иной коридор, на совершенно иную траекторию. И как только в этот коридор войдешь, дверь за тобой захлопнется.
Тяжело было смотреть на подготовку первых больших забастовок. С точки зрения интересов самих рабочих они выглядели как самоубийство, но в эту воронку они затягивали все общество. Вспомним антисоветские забастовки шахтеров Кузбасса в 1990 году. Множество разумных людей своими руками уничтожали тот строй, в котором они существовали как привилегированная социальная группа. И требовали установить строй, в котором они как социальная группа должны были неминуемо быть превращены в ничтожество. Шахтеры вообразили, что если шахты приватизируют, а сами они станут акционерами, то они будут продавать уголь за доллары, а все остальное — налоги, цены на энергию, машины, транспортные тарифы и т.д. — останется, как было при советском строе.
Те обществоведы, которые об этом писали, обнаружили потрясающее непонимание типа советского общества — его было бы трудно так имитировать. Обнаружили они, кстати, и отсутствие логики, а также непонимание и типа западного общества. Вот что пишет ученый из Института международного рабочего движения АН СССР в 1991 году: “Забастовки шахтеров... это шаг к гражданскому обществу... И в то же время это шаг к новой социальной и экономической структуре общества. Именно летний перелом 1989 г. позволил многим рабочим осознать, что право на забастовку — такое же право, как право на труд, свободу собраний, как другие демократические права... Что же думают шахтеры о возможной безработице? 56% опрошенных нами шахтеров понимают, что избежать безработицы не удастся и поэтому нужны государственные и региональные программы ее ограничения и помощи безработным. В то же время 26% считают ее безусловным злом и высказываются за ее недопущение”.
Да, “забастовки шахтеров — это шаг к гражданскому обществу”. Точнее, шаг от советского традиционного общества, а куда нас от него заведет, пока неясно (более вероятно, что к традиционному же обществу, только несравненно худшего типа, нежели советское, — диапазон традиционных обществ огромен, вплоть до людоедских племенных королевств). Но уже следующий тезис просто нелеп: “право на забастовку — такое же право, как право на труд”. Эти два права именно взаимоисключающие, они есть часть правовых систем двух несоизмеримых типов общества. Или право на труд — или право на забастовку, в этом и был фатальный выбор шахтеров. Потому-то они, идя на забастовку, уже предвидели безработицу, а еще два года назад им и в голову такое бы не пришло. Хочешь права на забастовку — бери, но не взыщи, прав члена семьи ты тогда иметь не будешь, в том числе права на труд и других типично советских прав.
Ясно, что забастовка — это метод получения от работодателя и (или) государства каких-то благ путем нанесения ущерба или этому работодателю, или всему обществу. Но получишь ли ты эту выгоду или, наоборот, потеряешь, зависит от баланса сил. Переход к такому способу достижения выгод — это необратимый отказ от принципа переговоров и поиска согласия, принятого в семье. Хотя, понятно, и в семье бывают несправедливости и конфликты. Забастовки 1990 г. были не конфликтом, а разрывом со всеми принципами жизнеустройства по типу семьи. При этом шахтеры и вообще все рабочие, поддержавшие этот разрыв, совершили ошибку, поскольку оказывать давление ни на новых собственников, ни на государство они не могут. “Собственники” получают доход не от труда рабочих, а от разворовывания ресурсов страны.
После опыта 1989—90 гг. забастовочный энтузиазм у рабочих пошел на убыль. При большом опросе (6971 человек в 1991 г. и 5856 в 1992 г.) ответили “Считаю забастовки вполне закономерным явлением” в 1991 г. 58%, а в 1992 г. — 46%. Но было уже поздно цепляться за принципы общества-семьи, главные из них самопроизвольно не восстановятся.
Преобразование системы потребностей
Второй удар был не менее тяжелым. Последние десять лет граждане России были объектом небывало мощной и форсированной программы по созданию и внедрению в общественное сознание новой системы потребностей. Как писал Маркс, “Потребности производятся точно так же, как и продукты и различные трудовые навыки”.
Создание сильнейшего стресса с помощью экономических рычагов (почти поголовное обеднение) в совокупности с мощной атакой СМИ привело к тому, что массовое сознание населения России расщеплено. Говорят даже об “искусственной шизофренизации” населения. Люди не могут сосредоточиться на простом вопросе — чего они хотят? Их запросы включают в себя взаимоисключающие вещи. В условиях обеднения усилились уравнительные архетипы, и люди хотели бы иметь солидарное общество — но так, чтобы самим лично прорваться в узкий слой победителей в конкурентной борьбе. И при этом, если удастся, не считать себя хищниками, а уважать себя как добрых патриотов.
Это — не какая-то особенная проблема России, хотя нигде она не создавалась с помощью такой мощной технологии. Начиная с середины XX века потребности стали интенсивно экспортироваться Западом в незападные страны через механизмы культуры. Разные страны по-разному и в разной степени закрывались от этого экспорта, сохраняя баланс между структурой потребностей и теми реально доступными ресурсами для их удовлетворения, которыми они располагали. Сильнейшим барьером, защищавшим местную (“реалистичную”) систему потребностей, были сословные и кастовые рамки культуры. Таким барьером, например, было закрыто крестьянство в России. Крестьянину и в голову бы не пришло купить сапоги или гармонь до того, как он накопил на лошадь и плуг, — он ходил в лаптях. Так же в середине века было защищено население Индии и в большой степени Японии. Позже защитой служил мессианизм национальной идеологии (в СССР, Японии, Китае). Были и другие защиты — у нас, например, осознание смертельной внешней угрозы, формирующей потребности “окопного быта”.
При ослаблении этих защит ниже определенного порога происходит, по выражению Маркса, “ускользание национальной почвы” из-под производства потребностей, и они начинают полностью формироваться в эпицентрах мирового капитализма. По замечанию Маркса, такие общества, утратившие свой культурный железный занавес, можно “сравнить с идолопоклонником, чахнущим от болезней христианства”. Вспомним несколько эпизодов большой программы по превращению нас в чахнущих идолопоклонников.
