Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Компания»
№ 423, 17 июля 2006 года
Мертвый язык
Мы привыкли, что у нас есть русская классика — золотой фонд нации, вечное оправдание любых отечественных художеств. Рабство, воровство, грязь — но зато Толстой и Достоевский, Чехов и Горький; минимум цивилизации — зато культура! Сегодня выясняется, что этого золотого запаса, по сути, больше нет — по крайней мере для большинства населения. Иногда надо проверять свои сундуки. Ибо есть шанс, что из шкатулки с драгоценным жемчугом высыплется при осмотре беловатый порошок, а вместо собольей шубы извлечешь на свет побитые молью обноски. Нечто подобное испытываю я сейчас, пролистывая школьные и абитуриентские сочинения, изучая филологическую литературу и глядя на динамику продаж в книжных магазинах.
Спросите себя, когда вы в последний раз перечитывали Льва Толстого, когда всерьез думали над историософской проблематикой «Войны и мира» или антигосударственным пафосом «Воскресения». А второй том «Мертвых душ» открывали? А много ли помните наизусть из Пушкина, Блока, Некрасова? Посмотрите, каким бредом полны школьные сочинения: дети не знают элементарных реалий девятнадцатого века, вообще не представляя той жизни, князь Андрей для них — инопланетянин, а князь Мышкин — Женя Миронов; искусство выхолощено сериалами и упрощенными педагогическими интерпретациями; никто и не вспоминает о великих фигурах второго ряда — Гончарове, Писемском, Мамине-Сибиряке. Своего богатства мы не знаем, не чувствуем, не ценим. Причин много.
Вероятно, прав Виктор Пелевин: вишневый сад уцелел в колымских холодах, но рассыпался в прах вместе с концом советской империи. Представления о добре и зле кардинально менялись в двадцатые-тридцатые, но представления о хорошей и плохой литературе были одинаковы и у красных, и у белых. Более того — даже если красные молились Марксу, представления о надличных, религиозных ценностях у них были все равно. Сегодня их нет, ибо высшей ценностью объявлена целесообразность. Что не окупается, то не выживает. Но есть причины и более грустные, историософские — те, с которыми ничего не сделаешь: литература девятнадцатого века, пусть трижды великая, не может быть главным культурным багажом в двадцать первом столетии. Русская и мировая реальность успела слишком далеко уйти от усадебной прозы, от масонских поисков Пьера и мечтаний Болконского о своем Тулоне. Литература должна работать с реальностью, и никакой Толстой, никакой Чехов не заменят нам современного внятного анализа происходящего. А происходит нечто принципиально новое: Россия совершенно непохожа на себя и как-то боится себе в этом признаться. То, о чем написана русская классика, — ушло. А никаких предпосылок для появления новой классики у нас попросту нет: вернее, она появится сама собой, ибо нет такой силы, которая способна остановить развитие литературы. Но вот заметят ли ее, пробьется ли она в толстый журнал (если уцелеет журнал) или в крупное издательство — уже вопрос. Тогда как за очередную рублевскую мелодраму я в этом смысле совершенно спокоен.
Пора признаться хотя бы самим себе: наше культурное наследие сильно побито молью. Оно убито бездарным преподаванием и социологическими схемами, убивается сейчас отсутствием квалифицированных учителей, умеющих навести мосты между школьником и классиком; оно не нужно никому, кроме абитуриентов, забывающих о нем на другой день после получения студбилета. Оно отошло в область преданий и утратило всякую актуальность — не по вине классиков, конечно, но и не только по нашей вине. Нельзя вечно предаваться разврату, перечитывая до дыр «Золотого теленка» или «Золотого осла», — и думать, что все это оправдано нетленной «Энеидой». «Энеида» написана на мертвом языке.
21 июля 2006 года
№ 424, 24 июля 2006 года
Путем воронки
Александр Солженицын когда-то определил ситуацию 1916 года как воронку. Обе конфликтующие стороны подталкивают друг друга к худшим решениям. «Ты вон как? А я могу хуже». Переиродить Ирода. Сделать так, чтобы противник зашелся в тошной зависти: «Батюшки, да он же совсем без тормозов! Ну-ка, я сделаю что-нибудь такое, от чего меня самого вырвало бы в другое время, но теперь-то можно, теперь конец всем ограничениям, раз они так. Раз они такие, мы будем тысячекратно ужаснее!» И — бабах!
При таком подходе коридор ответных возможностей на самом деле сужается не по дням, а по часам. Дело в том, что количество лучших ответов беспредельно. Но количество худших очень невелико. В конце концов остается всего два варианта: убийство и самоубийство. Да они, собственно, уже и сливаются.
Воронка — прямое следствие отказа от главного христианского принципа: быть лучше противника. Лучше — не обязательно добрее, щедрее и терпимее. Возможны варианты. Например: хитрее, умнее, тоньше. СССР выиграл войну против гитлеровской Германии в том числе и потому, что все наши дела в Восточной Пруссии ни в какое сравнение не идут с немецкими зверствами на русской территории: русский солдат воевал умнее и благороднее. А принцип «вы нам так, а мы вам — вдвое» ведет исключительно к обоюдной деградации. И любое нехристианское столкновение заканчивается именно так.
Я это к тому, что подавляющее большинство сегодняшних конфликтов в мире развивается по ветхозаветным, а не по христианским правилам. Христианство учит именно расширению взгляда на мир — жестковыйная ветхозаветность заставляет во всем копировать противника, только удесятеряя мощь ответного удара. Словом, как некогда пел Щербаков, «считая, что я его должен в гроб свести его же путем».
Иудеохристианский — странное определение, оксюморон, но не все отдают себе в этом отчет. Каким таким оплотом христианской цивилизации на Востоке можно назвать Израиль? Сколько бы ни говорили сегодня израильские блоггеры, наши бывшие соотечественники, о чрезвычайном гуманизме и сдержанности израильского ответа на ливанские зверства — подтекст-то везде один: мы можем еще и не так! И должны бы еще и не так! Израиль уже нанес Ливану гораздо более серьезный ущерб, чем ракеты «Хезболлы», и полагает его мягким, гуманным, недостаточным. Наверно, из Хайфы все выглядит иначе. Когда идет война — не до логики. Но надо отдавать себе отчет в одном: установка на десятикратное отмщение самоубийственна по определению.
Жуткое чувство испытываешь, читая сегодня сетевые полемики (других-то не осталось). Или ведя эти споры в реальности с теми, кто следит за войной из России. Послушаешь сторонников Ливана, Сирии, Ирана — думаешь: «Господи, пусть бы Израиль скорее раздавил гадину!» Послушаешь сторонников Израиля — и думаешь, что альтернативная-то гадина побольше будет. Я понимаю, какое количество влиятельных врагов наживу себе этим текстом, но мне, во-первых, не привыкать, а во-вторых, я ведь знаю уже, чем все это кончается. Две уравнивающиеся силы взаимно уничтожаются, а побеждает третья — наиболее циничная, вовсе уже ничего не стесняющаяся. Трудно предположить, как будет эта сила выглядеть на Ближнем Востоке. Ясно одно: она будет хуже и Ливана, и Израиля.
Не нужно ждать от меня рецептов, хотя кое-какие выходы из клинча очевидны всякому. Рецептов не будет, потому что они не нужны. Есть люди, которые никогда и нипочем не примут христианства. Есть целые нации, с которыми оно органически несовместимо. И бессмысленно в этих условиях оперировать понятиями «правда» и «справедливость». Иногда ведь пишешь не для того, чтобы кого-то осудить или к чему-то призвать. Иногда ограничиваешься констатацией и прогнозом.
11 августа 2006 года
№ 425, 14 августа 2006 года
Плохо лежит
В Выборге проходит кинофестиваль «Окно в Европу». В программе документального кино — фильм Ольги Сладковой «Лучшее место». Это Сладкова с камерой поехала на родной Дальний Восток, побывала на Шикотане и сняла визит туда японцев. Они родились на этом острове и теперь наведываются в родные края. Старые, древние японцы и японки с трудом передвигаются по шикотанскому бездорожью, по мосткам, проложенным через грязь. И выражение лиц у них странное — не злое, но досадливое. Типа: эх, была земля, могло бы на ней быть так прекрасно — а что в результате?
Такое кино только в Выборге и смотреть. Потому что Выборг тоже стал советским только в 1940 году, потом в 1941-м его заняли оккупанты, а в 1944-м наши отбили обратно. Финны постоянно наезжают сюда — то по дороге в Питер, то именно ради отдыха в незабываемом парке «Монрепо». И смотрят они на все здесь с тем же элегически-досадливым выражением: нет, мы не злимся на вас и ни в чем вас не виним, но если бы эта земля была нашей… ох, мы бы ее!
Я и у китайцев часто видел такое выражение — они так смотрят на значительную часть Сибири. Японцы — на Дальний Восток. Финны — на Ленинградскую область. Ну, зачем вам вся эта земля? Вам же все равно столько не надо, вы только запускаете эту идеальную территорию, райский чернозем, пышную растительность… Дайте настоящему хозяину, ведь все равно эта земля вам НЕ СВОЯ!
