Владимир Бушин - Гении и прохиндеи
Если вспомнить Достоевского, которого так часто притягивают к Солженицыну, то, что ж, он тоже был почти доволен острожными харчами: " Арестанты уверяли, что такой нет в арестантских ротах европейской России...Впрочем, хвалясь своею пищею, арестанты говорили только про один хлеб. Щи же были очень неказисты, они слегка заправлялись крупой и были жидкие, тощие. Меня ужасало в них огромное количество тараканов. Арестанты же не обращали на это никакого внимания". Словом, у одного страдальца за щекой шоколадка, а у другого во щах насекомое шоколадного цвета, только всего и разницы. А общий итог таков: у одного - отдельная комната всего лишь с тремя соседями, кроватка с матрасиком, другой вспоминал: "Это была длинная, узкая и душная комната, тускло освещенная сальными свечами, с тяжелым удушливым запахом. Не понимаю, как я выжил в ней-На нарах у меня было три доски: это было всё мое место. На этих же нарах размещалось человек тридцать...Ночью наступает нестерпимый жар и духота. Арестанты мечутся на нарах всю ночь, блохи кишат мириадами.."; у одного восьмичасовой рабочий день с послеобеденным мертвым часом, у другого каторжный от темна до темна; у одного - 60 выходных в году, у другого три: Пасха, Рождество да день тезоименитства государя; один после обеда из трех блюд валяется на травке, или играет в волейбол, другой весь срок каторги ходит в кандалах; один наслаждается музыкой, чтением классики и сам сочинительствует, другой писал потом: "В каторге я читал очень мало, решительно не было книг. А сколько мук я терпел оттого, что не мог в каторге писать..."А сколько мы потеряли из-за этого!
При столь различных условиях жизни, естественно, и облик двух каторжан был весьма несхож. Когда Солженицын находился на Краснопресненской пересылке, В.Н.Туркина, родственница Решетовской, писала ей из Москвы в Ростов, для конспирации превратив молодого арестанта в молодую девушку: "Шурочку видела. Она возвращалась со своими подругами с разгрузки дров на Москве-реке. Выглядит замечательно. Загорелая, бодрая, веселая. Смеется, рот до ушей, зубы так и сверкают. Настроение у нее хорошее." Это начало срока. Ну, а как Шурочка выглядела в Марфинской в "Шарашке", валяясь на травке или сражаясь в волейбол, мы можем представить сами. Но летом 1950 года Шурочку везут в Экибастуз. Решетовская пишет: "Он чувствует себя легко и привычно, выглядит хорошо, полон сил и очень доволен последними тремя годами своей жизни". Еще бы! Сколько маслица сливочного истребил, сколько опер наизусть выучил. И вот Шурочка на новом месте: "И не болеет, и выглядит ничего. Заверяет, что отнюдь не находится в унынии. Дух его бодр." Еще позже: "Лицо у Сани худое, но свежее и с румянцем." Столь отрадная картина вполне понятна: для человека вполне благополучно, без единой царапины, миновала страшная война; весь срок заключения находясь в несравнимых условиях, он оставался совершенно здоровым и только в самом конце, в январе 1952 года заболел, но легко перенес успешную операцию, вскоре после которой пишет, что "выглядит хорошо, чувствует себя крепко"...А вот портрет Достоевского, оставленный П.К. Мартьяновым, знавшим писателя на каторге: "Его бледно испитое, землистое лицо, испещренное темно-красными пятнами, никогда не оживлялось улыбкой, а рот открывался только для отрывыстых и коротких ответов по делу. Шапку он нахлобучивал на лоб до самых бровей, взгляд имел угрюмый, сосредоточенный, неприятный, голову склонял наперед и глаза опускал в землю." Ни тебе рта до ушей, ни сверкающих зубов, ни тебе румянца...Таковы портреты ушлого каторжанина сталинской эпохи и честного каторжанина царских времен. Остается добавить, что к эпилепсии Достоевский подхватил на каторге еще ревматизм, после каторги да солдатчины прожил только двадцать лет с небольшим и умер в шестьдесят лет. И опять же никакой Пушкинской или Демидовской премии. А Солженицын вот уже пятьдесят пять лет свободно сотрясает мир воплем "Мне ли не знать вкус баланды!" и на всех парах мчится к своему 85-летию... Вероятно, просто не зная многого из этого и уверив себя, что Солженицын великий страдалец, каких свет не видовал, Г.Бондаренко делает такой вывод из своей неосведомленности: "Голод лагеря и сибирской глубинки до предела обострили чувства и чуткость Солженицына и Распутина к каждой несправедливости. И не сломали их, не превратили в человеконенавистников." Чуткость Солженицына...О, это нечто!.. Батюшка Григорий Владимирович, да почитай же на досуге, хотя бы то, что пишет ваш любимец о Достоевском и Омском остроге. Отбыв по сравнению с ним не каторжный, а санаторный срок, волейболист злобно издевается, бесстыдно глумится над истинным страдальцем и его собратьями по несчастью. И ведь как всегда лжет напролом.
Вот выхватил в "Записках из мертвого дома" фразу: "Летом все ходили, по положению, в полотняных белых куртках и панталонах. "И потешается: "Белые куртки и штаны!- ну, куда уж дальше? "Как известно, достославный Остап Бендер тоже считал белые панталоны символом благоденствия, но ему простительно не знать, что во времена Достоевского солдаты даже в сражение ходили в белых штанах...А вот уличает в лживой хитрости сразу трех авторов: "Ни Достоевский, ни Чехов, ни Якубович не говорят нам, что было у арестантов на ногах. Да уж обуты, иначе бы написали." Но заглянем хотя бы в чеховский "Остров Сахалин" и читаем: "Мы входим в небольшую комнату, где размещается человек двадцать...Оборванные, немытые, в кандалах, в безобразной обуви, перетянутой тряпками и веревками..." А какую обувь носил в лагере сам волейболист? Молчит. Да уж обут был, иначе бы всю жизнь трезвонил... Глумление Солженицына над каторгой Достоевского по низости и подлости можно поставить в один ряд только с тем, что он пишет еще и о Шолохове. А нам твердят о чуткости! О Господи...
После долгого раздумия с горечью и досадой приходишь к мысли, что скорей всего основа близости Распутина с Солженицыным, конечно, не голод, которого во втором случае и не было, а, как видно, обшее у них отношение не к Октябрьской революции и социализму, к советской власти и коммунистам. Принципиальной разницы между коммунистами, вознесшими родину до небесных высот, и ельцинской бандой, загнавшей её на задворки мира, Распутин, как и Солженицын, не видит: "И в 17-м , и в 91-м году к власти пришла антинациональная революционная верхушка". В выступлении на Х съезде писателей России в ноябре 1999 года будущий солженицынский лауреат назвал Октябрьскую революцию"подлой" /"НС"№2'2000,с.186/. Значит, как видим, и совершили её подлецы. Мой отец, как тысячи русских офицеров, в Семнадцатом году стал на сторону народа, на сторону революции. И вот его сыну теперь говорят: "Поручик Григорьев-Бушин, родитель ваш, сударь, подлец из подлецов!" Мерси...Забыть это невозможно. Одно такое словцо в устах двукратного ленинского орденоносца и "совести народа" тянет на тысяч 10-15 заморских и, разумеется, оно привело в восторг пророка и его "Сараскину контору".Тем более, что оратор еще и присовокупил: "Революция...посягнула на душу, отменив небо, но труд она отменить не могла..."А судя по всему, и сам труд был ей ненавистен, и она хотела его запретить.
Всё это очень интересно, только есть маленькая неясность: как мирская власть может "отменить небо", если оно есть, и кусочек его у меня в душе? Да кто ж вам, болезные, мешал размышлять и обливаться слезами, допустим, над мыслями, охватившими Пьера Безухова зимой Двенадцатого года в плену у французов в подмосковной деревне Шамшево, где он с товарищами по несчастью грелся у костра, наевшись жареного конского мяса: "Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Все перемещается и движется, и это движение есть Бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить Бога .Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий"...Так вот - что мешало? Отсутствие команды? Или под "отменой неба" имеется в виду просто отделение церкви от государства? Тогда чего ж до сих пор не добиваетесь реституции?
В дополнение к перечисленным грехам социализма Распутин еще и объявил социализм "скомпрометировавшей себя обочиной". Да уж не в отличие ли от столбовой "спасительной дороги" капитализма, ничем и никогда, понимаешь, себе не скомпрометировавшего? И тут же мы услышали, что была , мол, "прямая директива Агитпропа: "Взорвать, разрушить, стереть с лица земли старые художественные формы"/Там же,с.185/. Правда, никаких исходных данных этой "директивы'/ кто автор, когда издана и т.д./ оратор по рассеянности не указал. А между тем, ленинский орденоносец мог бы знать слова Владимира Ильича о том, что он не может и не желает преклоняться в искусстве перед новым только потому, что это новое. Да еще о таком бурном разрушителе старых форм и творце новых, как Маяковский, сказал: "Я не принадлежу к числу поклонников его таланта". А ведь из нынешних лидеров никто не посмеет сказать критическое словцо даже о Хазанове или Наташе Королевой, буйной любимице Ельцина.
