Йозеф Рот - Дороги еврейских скитаний
Оставаться на месте, пребывая в пути, — акробатическое искусство особого рода, на которое способны лишь несчастнейшие из несчастных — приговоренные к каторге.
Это еврейская каторга.
VIОна хуже вавилонского плена. На берегах Шпрее, Эльбы, Майна, Рейна и Дуная нельзя не только купаться, но и сидеть и плакать; разве что вы находитесь в «Культурном союзе немецких евреев»[39], официальном духовном центре нынешних гетто.
В существовании этого Союза — какими бы благородными ни были замыслы, которым он обязан своим появлением, — я вижу непозволительную уступку варварским идеям нацистов, на которую пошли евреи. Ведь Союз держится даже не столько на аксиоме (принятой сегодня многими евреями), что они представляют собой особую расу, а на (молчаливом) признании того факта, что они суть люди низшего сорта. Если какому-нибудь союзу тибетской, японской или кавказской культуры никогда не могли бы запретить исполнять, скажем, Гете или Бетховена[40], то Союзу еврейской культуры это запрещено. Но даже если бы немецкие евреи согласились с национал-социалистами в том, что еврейский народ принципиально отличен от немецкого (хотя он давно у него «гостит»), запрещать чужому народу прикасаться к немецкой культуре — это сильнейшее унижение. Унижение, которое евреи из Союза безоговорочно — и априорно — приняли. С ними обошлись не как с меньшинством, а как с неполноценными. И они восприняли это как должное. За их спектаклями, концертами и собраниями следит комиссар полиции, которому они обязаны выказывать уважение и почтение — так некогда сыщики уголовной полиции следили за «вдовьими балами» на Александрплац, в кабаках и притонах.
Можно ли говорить о нехватке у немецких евреев чувства собственного достоинства? Мое сочувствие к ним приобретает сомнительный привкус сентиментальности, которая исключает, отменяет подлинное сочувствие. На ошибки немецких евреев нельзя закрывать глаза. Они, евреи, заслуживают снисхождения, но не слепоты. Во время кишиневских погромов — давно ли Европа еще была Европой, и Англия не боялась высказывать русскому государю то, что она деликатно скрывает от отставного ефрейтора[41]? — евреи оборонялись. Они одолели шестьдесят одного казака[42]. В Венгрии еврейские мясники выходили навстречу «белым» бандам и не раз обращали их в бегство. В Германии стрелял один-единственный — в «день бойкота»[43]! (Разумеется, он был убит.)
Чем объяснить столь вялую, рыбью реакцию на гнуснейшие измывательства? Религиозностью? Большинство немецких евреев платили взносы в казну еврейской общины, многие получали по подписке гамбургский «Израэлитишес фамилиенблатт»[44] — и тем их отношения с иудаизмом исчерпывались. (Тут я, конечно, имею в виду не сионистов, не «сознательно национальных» евреев, а рядовых «немецких граждан иудейской веры».) В то время как с мемориальных досок и памятников стирают имена их павших за Германию братьев, одним махом оскорбляя живых и оскверняя память мертвых евреев; в то время как их «законным путем» лишают хлеба, чести, промысла, собственности, они молчат и продолжают жить дальше. По меньшей мере полумиллионное население живет в этом позоре, ездит на трамваях и поездах, платит налоги, пользуется услугами почты — трудно представить, сколько позора способен вынести униженный человек.
Немецкие евреи несчастны вдвойне: они не просто страдают — они с готовностью переносят позор своего положения. В этой их готовности — большая часть беды.
VIIНет ни выхода, ни утешения, ни надежды. Нужно ясно осознавать, что природе «расизма» чужды компромиссы. Миллионам плебеев срочно понадобились жалкие несколько сотен тысяч евреев — чтобы удостовериться в том, что они, плебеи, суть люди высшего сорта. Гогенцоллерны (а вместе с ними немецкий дворянский клуб) выразили свое почтение дворникам. Чего уж тут ждать евреям? Чернь беспощадна уже тогда, когда просто сбивается в стаю — беззаконную, послушную слепым инстинктам. А если она еще и организована?.. Если это может послужить кому-нибудь утешением, то пусть немецкие евреи помнят, что они принимают бесчестье подобно тому, как принял бесчестье дом Гогенцоллернов… (Последний, правда, гораздо моложе еврейского рода.)
Ничто не могло бы нанести национал-социалистическому режиму больший урон, чем хорошо отлаженный быстрый отъезд из Германии всех евреев, потомков всех еврейских родов. Стоит нацистам договориться с евреями о каком-нибудь компромиссе, они подпишут себе приговор. Ведь они метят дальше — в том направлении, которое евреев напрямую уже не касается.
Они говорят — Иерусалим, а подразумевают — Иерусалим и Рим.
VIIIЛишь очень немногие, избранные верующие христиане понимают, что сегодня — впервые за долгую и позорную историю антисемитских гонений — трагедия евреев нисколько не отличима от трагедии христиан. Бьют Морица Финкельштайна из Бреслау, но предназначают удары еврею из Назарета. Отбирают концессию у фюртского или нюрнбергского еврейского прасола, но целят в римского пастыря, пасущего кроткое стадо. Подвергнуть бесчестию и позору несколько сотен тысяч людей определенного происхождения — этого конечно же недостаточно. Сынкам таможенников[45] нужен реванш за изгнание мытарей. Вот он, подлинный «голос крови». Он гремит из каждого репродуктора.
Впрочем, множество верующих христиан — в том числе, и высокопоставленные деятели христианской церкви — не отдают себе в этом отчета. Им предстоит учиться на уроках Третьего рейха. В своем ослеплении эти набожные христиане мало чем отличаются от немецких евреев. В какой-то момент всем придется понять, что антисемитская пошлость: «Их не выкрестить» справедлива лишь в отношении рейха. Его и вправду «не выкрестить».
Невзирая на конкордаты[46].
IXИз евреев, ныне живущих в Германии, по всей вероятности, лишь небольшая часть сможет — да и захочет — куда-нибудь уехать. Дело в том, что, несмотря на столетнюю эманципацию, несмотря на внешнее равноправие, которое продлилось лет пятьдесят, евреи все еще обладают если не божественным даром страдания, присущим их верующим собратьям, то поразительной способностью терпеть невозможное. Они никуда не уедут, они будут обзаводиться семьями, они будут размножаться, передавать по наследству свою печаль, свою горечь — и уповать на то, что однажды «все переменится».
Однажды — не пройдет и тысячи лет — в Германии и вправду кое-что переменится. Но поколение, подрастающее сегодня в гитлер-югендовских отрядах, ни евреям, ни христианам, ни просто людям, воспитанным на европейской культуре, радостных открытий не принесет. Посеянные Ясоном драконьи зубы дадут богатые всходы. Для того чтобы окрестить ближайшие два поколения немецких язычников, потребуется целая армия проповедников. Пока немцы не обратятся к Христу, евреям рассчитывать не на что.
Стало быть, по человеческому разумению, евреям долго еще суждено оставаться среди немцев изгоями. Если на что-то и можно надеяться, то только на вполне утопическую мечту, что Европа возьмет и прислушается к голосу совести; что какой-то общий, всеми признанный закон перечеркнет наивную идею «невмешательства», выросшую из вульгарной плебейской пословицы: «Всяк мети перед своими воротами». Вот уж поистине, лицо мира несколько десятилетий подряд определяет философия дворников. Пусть лучше бы всякий мел перед чужими воротами. Никто не вправе запретить мне ворваться в дом моего соседа, если тот замахнулся мотыгой на своего ребенка. О европейской, христианско-европейской нравственности не может быть речи, пока действует правило «невмешательства». С какой стати европейские страны считают себя достойными нести культуру и цивилизацию на дальние континенты? Почему, собственно, не в Европу? Вековая культура какого-нибудь европейского народа вовсе не служит залогом того, что однажды по воле страшного проклятия провидения этот народ не скатится обратно в эпоху варварства. Ведь и среди африканских народов, нуждающихся сегодня в покровительстве цивилизованного мира, наверняка имелись такие, тысячелетняя культура которых в одночасье — так сказать, в одностолетье — по непостижимым причинам оказывалась погребена под обломками. Это доказано европейской наукой.
Все вокруг постоянно твердят о «европейской семье народов». Но если продолжить аналогию: разве можно себе представить, что брат не схватит за руку брата, видя, что тот замышляет глупое или зверское дело? Или же мне позволено учить правилам хорошего тона лишь чернокожих — но ни в коем случае не белых головорезов? Странная, право, семейка, эта «семья народов!»… Отец твердо решил мести только перед своими воротами; а из комнаты сына смрадный дух подымается до небес.
