Збигнев Херберт - Варвар в саду
Нет ничего трогательней, чем осмотр сиенских примитивов из глубокого Дуоченто. Сохранившиеся произведения в большей степени являются полихромными рельефами, нежели живописью. Мадонна с огромными глазами, плебейская, телесная, как в подгалянских придорожных часовенках, или распятый Христос, с которого время сняло живые краски, оставив только нежную розовость и голубизну. В соответствии с предписанием римского Синода от 692 года на лице Христа нет страдания. Его чуть пробивающаяся улыбка исполнена сладости и меланхолии. Этот специфический отблеск чувственности и мистицизма многие столетия будет красить очи сиенских святых и горожанок.
Который век уже длится ожесточенный и бесплодный спор: какой из художественных центров — сиенский или флорентийский — старше. Вазари отдает первенство Флоренции, однако новейшие исследования открыли в Сиене образ, датирующийся 1215 годом. Это не столько картина, сколько палиотто, раскрашенный алтарный барельеф, представляющий Христа, историю Креста и св. Елены{119}. Небольшие эти повествования несут несомненный отпечаток романского стиля. Абсолютно бесспорно, что в Италии у сиенской школы были прочные позиции уже в начале XIII века, то есть за многие десятилетия до Дуччо. Хотя понятие художественных школ было достаточно сильно поколеблено современной наукой, но в отношении Сиены, где мы видим исключительное единство стиля и чувства традиции, оно в полной мере справедливо. С этим связано множество недоразумений. Сиенскую школу упрекают (как будто это и впрямь упрек), что она слишком долго оставалась под влиянием Византии, и даже тогда, когда греческая схема была разрушена, ее художники сохраняли чувство декоративности и склонность к изысканному маньеризму. В портрете сиенцы были лириками, а в групповых сценах — очаровательными рассказчиками. Этот город был республикой поэтов.
Критика не удовлетворяется анализом произведений, но старается проследить авторов, конструируя круги и гипотетических мастеров. Первым исторически удостоверенным художником в Сиене был Гвидо да Сиена{120}, сильная индивидуальность, оказывавший тут значительное влияние, подобно Чимабуэ во Флоренции. В Пинакотеке хранятся несколько великолепных произведений этого тонкого византиста и его школы. Особенно прекрасен палиотто восьмидесятых годов XIII века «Святой Петр».
Византийская или подражающая ей живопись вовсе не была застывшей в некой условной манере. Это просто наш глаз привык реагировать только на резкие контрасты и не различает полутонов. Произведения последователей Гвидо свидетельствуют о большом шаге вперед по сравнению с ними отличаются богатой гаммой насыщенных солнцем тонов. «Нужно уловить человеческое волнение, пронизывающее ритмы и пространство этих коротких повествований». «Благовещение» на фоне абстрактной архитектуры рассказано с утонченной простотой. Богатый золотой фон — от нежного сияния зари до холодной поверхности металла.
Дуччо представлен «Мадонной отцов францисканцев», написанной в конце XIII века, то есть до «Маэсты». Это счастливый пример симбиоза византийской живописи с готикой. Композиционно «Мадонна» сделана достаточно свободно, ее правая рука мягко лежит на коленях. Трон — удобное кресло, а не массивное затейливое сооружение. Ангелы — легкие, словно моделированные белыми пальцами миниатюриста. К стопам Марии припали три коричневых и сухих, как кузнечики, монаха. Мудрый Дуччо не сломал, в отличие от Джотто, греческое искусство, но пригнул его, как ветку, к своему времени.
Симоне Мартини в Пинакотеке отсутствует; этот живописец, пользовавшийся успехом и разъезжавший, пожалуй, больше всех сиенцев, оставил родному городу великолепные фрески. Зато живопись братьев Лоренцетти представлена достаточно хорошо. Если бы в Пинакотеке вспыхнул пожар, я первым делом спасал бы две небольшие картины Амброджо: «Город над морем» и «Замок на берегу озера». Во всей живописи Треченто нет равных этим двум пейзажам, и немногим мастерам позднейших веков удалось создать столь же совершенные образцы чистой живописи. Сказать это легче, чем объяснить.
«Город над морем» — серые стены, зеленые дома, красные крыши и башни — выстроен из четких форм, обрисованных поистине алмазной линией. Пространство трехмерное, но, как справедливо замечено, «утонченная конструкция перспективы у Амброджо рождается не из попыток рационализирования пространства, а — хоть это может показаться парадоксальным — имеет целью молниеносное приближение глубинных планов к поверхности картины». Пейзаж видится с птичьего полета. Город пуст, словно только что вынырнул из волн потопа. Он раскален до высочайшей степени зримости и залит янтарно-зеленым светом. Галлюцинативная реальность изображенных предметов столь велика, что сомневаюсь, чтобы какой-либо анализ дерзнул проникнуть в этот шедевр.
Пожирание картин так же бессмысленно, как пожирание километров. Кстати, музейные сторожа неистово звонят, так как на стебле ратушной башни дозревает двенадцать, что означает тарелку дымящихся макарон, стакан вина и освежающий сон. Впрочем, на братьях Лоренцетти, которые, вероятней всего, умерли от «черной смерти», заканчивается героический период сиенской живописи.
Как и положено средневековому городу, Сиена была колыбелью множества блаженных и святых, и ни один из итальянских городов не располагает такой коллекцией особ с нимбом. Один из эрудитов агиографии приводит астрономическую цифру — пятьсот имен. Сиена была также родиной девяти пап. Но поскольку черно-белый герб означал противоречивые страсти, она была равно городом мотов, золотой молодежи и женщин, против которых метали громы и молнии проповедники. Громче всех гремел св. Бернардин{121}, а женщины, тронутые его красноречием, устраивали огромные костры, на которых сжигали туфли на каблуках, благовония, зеркала. Мистические гимны приближали небо, но звучали и безбожные песни, и в Сиене был свой поэт, воспевавший земные радости, которого звали Фольгоре да Сан Джиминьяно{122}. По городу бродили нищенствующие монахи в потертых сутанах, а одна только компания расточителей была в состоянии потратить на пиры и охоту головокружительную сумму в двести тысяч флоринов. «Gente vana»[38], — шипит сквозь зубы Данте.
Спускаясь по крутой улице Фонтебранда, мы попадаем в старинный ремесленный квартал кожевников. Неподалеку от ворот Фонтебранда находится источник того же названия. Поскольку вода в сухой Сиене, которая не является, в отличие от Рима, городом фонтанов, была большой ценностью, там устроили бассейн для стирки и лоджию, где сиенские женщины уже девять веков сплетничают о соседях. Сюда Екатерина Беникаса{123} ходила с кувшином по воду. Потом она стала святой.
Она была двадцать пятым ребенком суконщика. Имя ее матери звучит как начало арии: Мона Лапа де Муцьо Пьедженти. Девочка, родившаяся в 1347 году, уже с ранних лет отличалась незаурядной индивидуальностью. Совсем юной она вступила в доминиканский орден и вскоре стала известной личностью в родном городе, в Италии, во всем христианском мире, хотя легенда и апологеты преувеличивают ее влияние на историю.
Екатерина ухаживала за прокаженными, умерщвляла плоть и занималась международной — если можно так сказать — политикой. Вокруг нее образовалась группа почитателей-мирян, принадлежащих к разным сословиям. Она прохаживалась с ними по улицам или уходила в окрестные поля либо в сторону Флоренции, где тосканский пейзаж с оливами, кипарисами и виноградниками достигает зрелости, либо на север, где находилось излюбленное место отшельников: маленькая пустыня, сухая, как ослиная кожа. Должно быть, она обладала огромным обаянием, потому что красивой не была, о чем свидетельствует портрет Андреа Ванни{124} в церкви Сан-Доменико.
Ее мистицизм был замешан на крови. В письмах, которые она диктовала (потому что писать научилась лишь за три года до смерти «con molti sospiri е abondanzi di lagrime»[39]), чаще всего встречаются два слова — fuoco и sangue[40]. Однажды она даже сопроводила приговоренного к месту казни. Его отрубленную голову будущая святая долго держала на коленях. «Когда труп был забран, душа моя отдыхала в блаженном покое, и я упивалась запахом крови». Дополнительный штрих к истории средневековья.
Сиенская монахиня пользовалась огромным авторитетом, но то был авторитет чисто моральный. Поскольку она жила в Европе, а не в Индии, да еще в эпоху разнузданности, жестокости и коррупции, ее влияние на политику не было столь значительным, как до недавнего времени считали историки. Ее самым известным поступком был визит в Авиньон к Григорию XI{125}. Екатерина была очень схожа с Жанной д’Арк. Как и французская героиня, она была простая девушка, утверждавшая, что слышит Божий голос. Так как говорила она только на тосканском наречии и не знала теологии, французские кардиналы всячески насмехались над ней и унижали. В точности неизвестно, в какой степени она повлияла на решение Григория XI перенести столицу папства из Авиньона обратно в Рим. Новейшие исследователи утверждают, что решение было принято до приезда Екатерины.
