Андрей Савельев - Черная книга Чеченской войны
Борисова, жительница станицы Наурская. Убита. Убийца объявлен правоохранительными органами ЧРИ шизофреником и освобожден от ответственности, продолжая проживать в по станице.
Петр Толоконников, станица Наурская. В 1995–1996 г. работал заместителем главы района российской администрации. Захвачен и вывезен в лес, где жесточайше избит и более месяца после этого пролежал в больнице. Вынужден бросить свой дом и уехать из района.
Виктор Пащенко, станица Наурская. Похищен чеченскими боевиками в январе 1998 г. на трассе Знаменская-Ищерская, когда он ехал на личной автомашине «Москвич» из с. Знаменское. Машина была остановлена вооруженными чеченцами на окраине станицы Ищерская. Сопровождавший Пащенко бывший начальник милиции Наурского района Кораблин был выброшен из автомобиля, а Пащенко захвачен в заложники и увезен в неизвестном направлении.
МВД Ичкерии не расследовало ни одного указанного преступления против русского населения. Зато уголовные дела заведены шариатскими судами, МВД и НСБ Ичкерии на всех, кто служил в российской армии в период с 1994 по 1997 годы.
Все казачьи организации, законно существовавшие и функционировавшие в республике до августа 1996 года, были разгромлены Национальной службой безопасности Ичкерии, их активисты подвергались чудовищным репрессиям и преследованиям, незаконным арестам, длительному содержанию в тюрьмах, пыткам и унижающему человеческое достоинство обращению и были принуждены покинуть территорию республики, бросив в родных станицах все свое имущество, хозяйство, дома.
Криминальный беспредел сочетался в Чечне с целенаправленной политикой режима по изгнанию русских с любых руководящих должностей.
Т.В. из Гудермеса свидетельствует: “Мы приехали с кладбища и сидели дома вместе с друзьями супругами Сапроновыми. Когда Таня и Володя пошли домой, их чеченцы из белых «Жигулей» в упор расстреляли из автомата. У них был хороший дом, и, видимо, кому-то из "титульной нации" понравился… С работы меня уволили. Заставляют закрывать платком лицо по-шариатски, чтобы не было видно волос. Но ведь я не мусульманка, а православная… Русских с руководящих должностей снимают, ставят чеченцев, даже самых безграмотных. Один знакомый чеченец всю жизнь работал чабаном, пас овец, а потом повоевал на стороне Масхадова и стал начальником депо” (Труд-7, 17.02.2000).
Типичной представляется судьба Марии Ильиничны Закаевой: “Когда война утихла, решила в 96-м вернуться в Грозный. Там ведь жила испокон веку вся моя родня — стародавние терские казаки. Кое-как отремонтировала сгоревшую под бомбами трехкомнатную квартиру, попутно стала собирать необходимые документы на получение пенсии. Ходила по учреждениям, хотя на улицу и нос высунуть было страшно. Многие подростки тут завели моду бегать по городу с автоматами, обирали каждого встречного-поперечного, — а главным образом русских, за которых некому было заступиться. Случалось, и расстреливали людей — просто так, "из вредности". Кстати, не только русские, но и многие чеченцы страдали от этих молодых «отморозков». Впрочем, чего еще было ожидать от юнцов? Ведь с 1991 года (приход Дудаева) они фактически не учились ни в школах, ни ремеслу. Да и работать им было негде. К тому же дудаевские идеологи вбили им в головы, что высшая военная доблесть для чеченца — стрелять по русским «захватчикам» и добывать хлеб насущный исключительно с помощью автомата Калашникова. Так и выросло целое поколение, живущее отныне по закону: у кого больше патронов — тот и хозяин жизни. (…) Выхлопотала себе пенсию. Получали ее мы на Ставрополье — в Чечне собесы были попросту разогнаны. Ну и поехала я за ней. Получила. Но радовалась недолго… В поезде на обратном пути мои деньги до копеечки отобрали эти самые «отморозки». Чеченцы-попутчики хоть и сочувствовали мне (я же по глазам видела), но и пикнуть не посмели: с автоматом не поспоришь. Зная, что в милицию обращаться бесполезно, побрела с вокзала домой. А в квартире уже новые хозяева, какие-то вооруженные местные распоряжаются и моей мебелью, и вещами как своей собственностью. Махнула я на все рукой и, считайте, в одних тапочках снова подалась в Ставрополь, к подруге. Здесь хоть и трудно живется, но зато никто мне не угрожает ни автоматом, ни пистолетом” (“Труд-7”, 12.03.1999)..
В 1997 году жители станицы Ассиновская Чеченской Республики направили письмо Ивану Рыбкину, возглавлявшему Совет безопасности РФ: “Мы, русские люди, просим Вас обратить внимание и принять меры к нашему' переселению и выдаче компенсаций за наши дома, в которых мы проживаем. Дело в том, что нам в Чечне жизни нет. В станице у нас до войны Проживало 8400 человек, сейчас, в настоящее время, осталось 250 человек, то есть семей на каждой улице — по 2–3… С августа убито 26 семей русских, занято 52 дома — самовольно зашли, а русских людей выгнали из домов, люди остались без жилья, с детьми на улице. Наши дома никто не покупает, а если и покупают, то дают 6–7 миллионов рублей, всячески стараются унизить, чтобы сами бросали жилье и уезжали куда глаза глядят, но у нас есть дети, внуки, мы живем в таких условиях, без зарплаты, уже 4 года, пенсию не выдают с 1996 года, старики умирают с голода. Видя смерть своих родителей, мы не знаем, что делать и чем помочь им. Мы, оставшиеся в живых русские, обращаемся к Вам как к отцу, брату и сыну: помогите нам! Мы надеемся и ждем ответа. Вы — наша последняя надежда. С уважением к Вам, русскоязычное население. Подписи не. ставим ввиду боязни преследования” (НГ, 22.04.98).
О положении русских в Чечне свидетельствует жительница Грозного:
“Русские в Чечне тихо вымирают. Ежедневно только в Грозном убивают 4–5 русских. Мы уже привыкли к тому, что кого-то сожгли, залили горло кипятком, проткнули грудь вилами. Только с 1 февраля по 1 марта в поселке Калинина (северная часть Грозного) с целью захвата квартир сожжено шесть стариков. В поселке Ипподромном уничтожена русская семья — муж убит выстрелом в упор, а жена выброшена в окно с восьмого этажа. В квартире оставлена зловещая записка: “Так будет со всеми русскими в Чечне”.
Русские дети не посещают школу, не общаются с чеченскими сверстниками. Их избивают только за то, что они говорят на русском языке.
Обучение в школах ведется на примитивном уровне и только на чеченском языке. В марте по грозненскому телевидению выступили старейшины ведущих тейпов и заявили, что русские учителя ничего хорошего чеченским детям дать не могут. Только якобы развращают их души. А поэтому учителями должны быть только чеченцы по национальности.
Еще с войны сотни русских семей живут в подвалах разбитых домов, впроголодь. Греются у костров. Некоторые умудряются получать пенсии за пределами Чечни. Но для этого людям необходима местная прописка. Вот и считайте: половину и без того скудной пенсии нужно отдать хозяину за временную прописку, часть денег уходит на дорогу — туда и обратно. Остающиеся крохи позволяют только что не умереть с голоду, а уж купить какую-то одежду или пакет молока для ребенка — мечта небывалая.
Не лучше ситуация и в районах с преимущественно русским, казачьим, населением. Коренных жителей изгоняют из домов, исконно казачьи земли заселяются чеченцами из горных районов.
Ежедневные убийства и погромы стали здесь нормой. Только с начала нынешнего года в Шелковском районе, например, убито 18 русских жителей, забраны их автомобили и вещи.
Преследующие русских чеченские власти смотрят далеко в будущее, уже сегодня закладывают очередную мину. На территории Шелковского района, например, никогда не было чеченских кладбищ. Теперь их обустраивают повсеместно, откуда-то привозят трупы умерших. Для чего это делается? А с тем, чтобы лет эдак через 20–30, ссылаясь на захоронения, утверждать, что это — не казачьи, а исторически чеченские земли.
Русские же кладбища осквернены, превращены в мусорные свалки. Местная чеченская молодежь группами бродит по праху умерших, выламывают оградки и могильные плиты. Портреты похороненных русских людей и могильные кресты становятся для чеченских подонков мишенями для стрельбы.
Сюда же, как на свалку, привозят и выбрасывают трупы убитых русских людей. На одном из кладбищ Грозного я видела недавно жуткую картину: три трупа — двух женщин и одного парня — дожирали бродячие псы. А рядом высилась гора уже обглоданных человеческих костей…” (“Труд”, 13 мая 1999)
Необходимо отметить большие сложности в сборе информации о преступлениях против русского населения Чечни. Должностные лица, официальные органы власти Чечни фактически скрывали преступления от учета, свидетели запугивались или вынуждены были бежать из Республики. Рассеянность русского населения, страх перед местью боевиков, подорванное доверие к федеральным властям, в течение длительного времени не защищавших русское население от бандитизма и произвола — все это причины того, что сведения о геноциде русского населения носят отрывочный характер.
