Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям
Потому-то всякий раз, когда у нас вдруг расцветает убеждение — а заинтересованные группы его еще и нарочно вдалбливают в головы тем, кто так не считает, — что личный, индивидуальный прижизненный успех есть высшая ценность бытия, высший его смысл — наши методики переплавки животных желаний в человеческие пасуют. Оказываются за бортом. Установка на индивидуальный успех и установка на традиционную сверхценность не совмещаются. Не возникает ни малейшей свободы — одна только безобразная воля тех, кто оказался способен ее выгрызть и в то же время убежден, что будущего не будет, будет только настоящее, а потому и расплаты не будет, если только не наедут конкуренты. И даже многие из тех, кто не захотел или не сумел присосаться ни к какой малине, а продолжает просто работать, словно бы встарь, все равно уже работают иначе не делают, а отделываются; и даже в редкие дни выплат пособий по работе глухо ощущают некую необлекаемую в слова, но на качестве труда отражающуюся фатально бессмысленность, бесцельность своего унылого шевеления.
Впрочем, на других многих именно такой эффект оказывало искусственное нагнетание предощущения грядущей вдали светлой суперцели. Но штука в том, что те, кто к этому грядому миру по якобы наивности своей действительно стремился, сворачивали горы; а те, кто стремится теперь пожить наконец для себя — сворачивают челюсти и шеи. Не себе, разумеется.
Но для ортодоксального демократа все эти тонкости — тьфу. Руссофашисты сами собой разумеются, и кроме них — никаких проблем и опасностей у российского общества нет. Ровно так же для советских людей само собой разумелось, что в Америке, где вроде бы полным-полно славных ребят а-ля герои Джека Лондона, только и делают, что линчуют негров.
Демократический двойной стандарт — ничем не лучше любого иного двойного стандарта. Недавно я это почувствовал на себе. Вернее, на собственной статье, в которой нынешних коммуняк вполне от души обозвал упырями — и это прошло без сучка без задоринки, как вещь, сама собою разумеющаяся, прямо в набор; но вот стоило назвать правозащитника Ковалева всего-то лишь «отвратительно наивным» — что тут началось! В стенах редакции уважаемого мною журнала два чрезвычайно уважаемых мною человека унасекомливали меня с двух сторон: и святого-то у меня ничего нет, и не понял-то я в жизни ничего, и фактов-то я не знаю, и, в общем, «меняй формулировку», а то статья слетит. До чего же все это знакомо — еще по застойным временам! Или вот недавно перекинулись парой реплик с одним тоже уважаемым и вполне симпатичным литератором — довольно-таки случайно оказались рядом во время записи довольно-таки дурацкой телепередачи об организующемся сейчас Университете гуманистов. Помянул он, не помню в связи с чем, о странной русской ментальности: в Израиле, дескать, все чин-чинарем, Стена Плача, а в России — Стена Убийц. Ведь Кремлевская стена — это же Стена Убийц! Хе-хе-хе!
Не время и не место было затевать диспут, но подумать-то я успел: а, скажем, захороненный в той же стене Королев? Космонавты погибшие? Что, так уж и убийцы? Не может быть, чтобы человек о них не помнил. Но для него это не важно, несущественно, пренебрежимо. Уж как решил в свое время, что все, кто так или иначе связан с укреплением советской государственности, — убийцы, так теперь и гонит волну, не поступаясь принципами. И ему даже в голову не придет, что, если уж говорить всерьез, те, при ком создавались архитектурные чудеса, от которых осталась теперь одна лишь Стена Плача, были ровно такими же убийцами — потому что создатели государств не убийцами просто не бывают. Такая у них специфическая работа. Это их не оправдывает, разумеется. Но это их уравнивает. А тут равенства нет. И если даже закрадется крамольная мысль, она еще на пороге, еще на уровне подсознания мигом будет парирована вполне животной установкой: «Ваши убийцы — подлецы, а наши убийцы — молодцы!»
Вполне животной — или вполне бандитской. Но, собственно, это одно и то же; животное, снабженное человеческими, от рационального мышления до автоматов Калашникова, средствами к достижению своих животных целей и никаких иных целей не имеющее, всегда кончит тем, что станет бандитом — если только не будет лениться.
Но это к слову.
4
В общем, когда пришла моя очередь выступать, я, в качестве более востоковеда, чем фантаста, постарался показать, что в условиях демократии западного типа — а других мы на данный момент вроде бы пока не имеем — пытаться взрастить отношение к чему бы то ни было, как к объекту священного уважения, есть дело тщетное. Демократия западного типа есть высшая стадия деидеологизации — когда не я для идеологии, а идеология для меня, не я для Бога, а Бог для меня. Альтернативу демонстрируют только идеократические общества. В частности, идеократические общества Востока.
Что тут понимается под идеократией? Можно кратко охарактеризовать ее как совокупность людей, которые имеют — или им кажется, что имеют, разницы тут нет — некую цель высшего порядка, принципиально отличную от целей, ориентированных исключительно на все более изощренное удовлетворение тех или иных физиологических потребностей. Эта высшая цель является суперавторитетом и суперценностью вне зависимости от того, как она влияет на поступление материальных благ.
Конечно, тут существует постоянная опасность срыва к тоталитаризму. Идеократия всегда чревата тоталитаризмом. Когда суперцель начинает требовать человеческих жертв, когда человек опять-таки становится сырьем прогресса, понимаемого здесь уже не как совершенствование средств, облегчающих животное потребление, а как продвижение к суперцели, к власти приходят и цепляются за нее до последней капли чужой крови упыри.
Но эти две крайности, по всей видимости, есть не более чем правый и левый рельсы, по которым прут локомотивы истории. Они — лишь проявление человеческих метаний между крайностями двух взаимодополняющих и взаимоисключающих инстинктов: видового и индивидуального сохранения. Грустная историческая практика показывает, что те общества, которые обеспечивают меньшую защищенность и меньшую обеспеченность индивидуума, как единое целое куда более обеспечены перспективой, нежели те, которые якобы пекутся о каждом отдельном человеке как об абсолютно самодостаточном объекте. Тоталитаризм есть доведение до чреватого гибелью всего общества абсурда проявление видового инстинкта. Демократия, оберегающая идеалы свободы и прогресса за счет девяти десятых человечества, есть чреватое гибелью всего общества доведение до абсурда инстинкта индивидуального.
Следовательно, предложенный Зубаковым сценарий кардинально меняется. Если Россия продолжает стучаться в общеевропейский дом, куда ее все равно будут пускать ровно в той степени, в какой нужно, чтобы удерживать ее от сближения с Востоком и держать в изоляции, если она вдогон Западу строит общество потребления, которому уже нечего потреблять — тогда экологический крах всей земной цивилизации неизбежен. Пусть Америка успеет создать своих киборгов — для меня это все равно конец земной цивилизации, конец рода людского.
Но Россия может попытаться еще раз примерить традиционный для нее венец лидера или по крайней мере вдохновителя альтернативных путей развития. И в союзе с идеократиями Востока попытаться и впрямь приостановить сползание в пропасть.
Именно восточные общества существовали тысячи лет и не погубили даже своих регионов, а европейское, этот сытный и сладкий рак планеты, ухитрилось сожрать и свою, и чужую биосферу за каких-то три века индустриального развития. Да, сейчас там опамятовали и, насколько это возможно, чистятся у себя. Но именно у себя, во многом за счет менее, так сказать, цивилизованного, окружения, и затрачивают на это такие средства и ресурсы, которыми никто, кроме них, не располагает — а потому и опыт их экологической самоочистки ни для кого, кроме них самих, не применим. Да, локальные рукотворные кризисы экологии на Востоке бывали. Но именно они и дали восточным культурам опыт их преодоления без малейшего нарушения биологической природы человека и по дешевке, исключительно на духовной основе. Что делает этот опыт для нас весьма небезынтересным — ведь вбухивать триллионы в экологию мы не можем. Но недаром даже и среди богатых именно японцы, столкнувшись с промышленным экологическим кризисом у себя, справились с ним умнее и проворнее всех — насколько это вообще возможно в одной, отдельно взятой стране при неуклонном ухудшении глобальной ситуации. Именно в традиционных обществах Востока природа обожествлялась испокон веков. Именно на организационно-целевой синтез православной традиции с ее презрением к прижизненному успеху и к материальным благам, с одной стороны, и, с другой — религиозных традиций Востока с их аскезой и предельной бережностью к природе, имело бы смысл надеяться — если вообще надеяться на что-нибудь, кроме как на американский чип в мозгах.
