Питер Гай - Фрейд
Через год после свадьбы в семье произошло радостное событие. 16 октября 1887 года Фрейд с восторгом писал фрау Бернайс и Минне в Вандсбек: «Я ужасно устал, и мне еще нужно написать много писем, но сначала я напишу вам. Из телеграммы вы уже знаете, что у нас маленькая дочь, Матильда. Она весит три тысячи четыреста граммов, около семи с половиной фунтов, что довольно прилично, ужасно уродлива и с самого начала сосет правую руку, но в остальном выглядит веселой и ведет себя абсолютно непринужденно». Пятью днями позже Фрейд находит причины сменить тон: все говорили ему, что маленькая Матильда удивительно похожа на него – и «она стала гораздо красивее, иногда мне кажется, уже очень красивой». Фрейд назвал дочь в честь своего доброго друга Матильды Брейер. Всего через месяц ему в компании мужа Матильды будет суждено встретить гостя из Берлина, Вильгельма Флисса. Вильгельм станет самым верным другом Фрейда из всех, что у него были в жизни.
Глава вторая
Создание теории
Необходимый друг – и враг
«Близкий друг и заклятый враг всегда оставались необходимыми потребностями моей эмоциональной жизни, – признавался Фрейд в «Толковании сновидений». – Я научился снова и снова их создавать». Иногда, прибавил он, друг и враг сливались в одном лице. В раннем детстве эту роль играл его племянник Йон. После женитьбы и во время десятилетних исследований необходимым другом, а впоследствии врагом стал для Фрейда Вильгельм Флисс.
Флисс, отоларинголог из Берлина, приехал в Вену осенью 1887 года, чтобы продолжить учебу. По совету Брейера он посетил несколько лекций Фрейда по неврологии и в конце ноября по возвращении в Германию получил от него сердечное послание. «Хотя мое сегодняшнее письмо посвящено профессиональным вопросам, – писал Фрейд, – я должен, однако, признаться, начав с того, что питаю надежды продолжить с вами переписку и что вы произвели на меня глубокое впечатление». Тон Фрейда был одновременно более официальным и более эмоциональным, чем обычно, однако дружба с Флиссом станет уникальным событием его жизни.
Разрабатывая теорию психоанализа, Фрейд был обречен иметь больше врагов и меньше друзей, чем ему хотелось. Неудача была вполне возможна. Враждебность и насмешки практически гарантированы. Флисс стал именно таким близким другом, который был нужен Фрейду: слушателем, доверенным лицом, стимулом, группой поддержки и единомышленником, которого ничто не могло шокировать. «Ты для меня единственный «Другой», – скажет ему Фрейд в мае 1894 года, – второе «Я». Осенью 1893-го он признался Флиссу, озвучив догадку, которой отказывался следовать следующие семь или восемь лет: «Ты уничтожил мою способность к критическому мышлению». Такое полное доверие у человека, подобного Фрейду, который гордился своей практичностью ученого, требует объяснений.
Это доверие выглядит еще более удивительным, поскольку Флисс уже тогда слыл чудаком и патологическим поклонником нумерологии. Но крах его репутации случится позже. Его любимые теории действительно выглядят чрезвычайно странными: Флисс считал нос главным органом человеческого тела, который определяет здоровье и все болезни. Более того, он свято верил в биоритмическую схему из двух циклов, 23 и 28 дней, которым подчиняются мужчины и женщины и которые, по его убеждению, позволяют врачу диагностировать все состояния и недуги. На рубеже XIX и XX столетий эти идеи, в настоящее время полностью опровергнутые, пользовались симпатией и даже определенной поддержкой уважаемых ученых в разных странах. Профессиональная репутация Флисса была безупречна – уважаемый специалист с обширной практикой – и распространялась далеко за пределы его родного Берлина. Кроме того, идеи, которые выдвигал Фрейд, поначалу казались не менее странными, чем представления Флисса. И еще – Вильгельма рекомендовал Брейер, что в конце 80-х годов XIX века для Фрейда практически служило гарантией интеллектуальности и честности человека.
Образование Флисса было широким, а его научные интересы чрезвычайно разнообразными. Своей утонченностью и эрудицией он производил впечатление на людей даже не таких одиноких, как Фрейд. В 1911 году, через много лет после горького разрыва друзей, Карл Абрахам, верный последователь Фрейда и здравомыслящий наблюдатель, писал, что Флисс любезный, проницательный, оригинальный – возможно, это самое ценное из знакомств, которые, по его мнению, основатель психоанализа мог приобрести среди берлинских врачей. То же самое чувствовал и Фрейд при первой встрече с Флиссом. Их считали людьми, подрывающими устои медицины, и такая изоляция еще больше сблизила их. «Я совсем одинок здесь, толкуя неврозы, – напишет Фрейд Флиссу весной 1894-го. – Они смотрят на меня как на одержимого». Вероятно, их переписка казалась обоим разговором двух одержимых, постигших глубокую, но пока еще непризнанную истину.
Флисс демонстрировал понимание теоретических построений Фрейда, «снабжал» его идеями и всячески поддерживал. Он был прилежным и заинтересованным читателем рукописей Зигмунда. Помогал ему понять фундаментальную общность всей человеческой культуры и доказательную ценность всех проявлений человеческого поведения. «Ты научил меня, – с благодарностью признавался ему Фрейд в июне 1896 года, – что за каждым известным безумием скрывается крупица истины». Вильгельм помог ему обратить внимание на шутки как на полезный материал для психоаналитического исследования. Именно Флисс в своих опубликованных работах середины 90-х годов XIX века размышлял об инфантильной сексуальности – за несколько лет до того, как Фрейд стал приписывать такую скандальную идею исключительно себе. Фрейд, по всей видимости, был первым, кто заявил, что в основе всех неврозов лежит какое-либо сексуальное нарушение, а Флисс, в свою очередь, поддерживал теорию о бисексуальности человека и наблюдал, как Фрейд развивает ее в один из главных принципов.
При всем при том абсолютная иррациональность его фантастических идей и попыток их доказать должны были стать очевидными гораздо раньше, особенно Фрейду. С другой стороны, в амбициозном стремлении Флисса обосновать биологию математикой содержался определенный смысл. Не было ничего по сути странного и в предположении, что органы человеческого тела влияют друг на друга. От психоаналитика вполне разумно ожидать особого интереса к носу, по форме напоминающему фаллос, а по склонности к кровотечениям – женскую половую систему. Идея переноса с одной части тела на другую, причем не только мыслей, но и симптомов, станет главной в психоаналитической диагностике. Исследователь человеческой психики, подобно Фрейду накануне постулирования идеи о смещении эрогенных зон по мере развития человека, мог обнаружить рациональное зерно в теории, утверждающей, что расположенные в носу «генитальные зоны» влияют на процесс менструаций и деторождения. Насторожить Фрейда – даже до того, как последующие исследования опровергли навязчивые идеи Флисса, – должны были догматизм Вильгельма, его неспособность осознать богатство и чрезвычайную сложность причин, влияющих на поведение человека. Но поскольку похвала Флисса являлась для него «нектаром и амброзией», Фрейд не высказывал неуместных сомнений – они даже не приходили ему в голову.
Такая же сознательная слепота характеризует игру Фрейда с биомедицинскими числами Флисса. Предположение о мужском сексуальном цикле было – с учетом женских менструальных ритмов – не таким уж неправдоподобным. Примечательно, что Хэвлок Эллис, энтузиаст и романтик среди исследователей сексуальных отношений, посвятил «явлению сексуальной периодичности» длинную главу в своей книге «Исследования по психологии пола», которая вышла практически одновременно с «Толкованием сновидений». Неутомимый собиратель редких научных материалов о сексе из разных стран, Эллис прочитал работу Флисса о сексуальных периодах, нашел ее интересной и в конечном счете даже убедительной, хотя и не в том, что касалось мужских циклов: «Хотя Флисс приводит несколько подробно описанных случаев, я не могу сказать, что убежден в реальности этого 23-дневного цикла». Он с характерным для себя благородством предположил, что данные попытки доказать новый физиологический цикл заслуживают тщательного изучения и дальнейших исследований, но в то же время сделал вывод, что, хотя следует учитывать возможность существования такого цикла, в настоящее время мы вряд ли имеем основания признать его. Эллис отмечал, что манера Флисса манипулировать своими ключевыми числами, 23 и 28, их интервалами и суммами, позволяет демонстрировать все, что угодно. Последующие исследователи были более строги к Флиссу, чем Эллис, и просто объявили о том, что их не удалось убедить.
Тем не менее вера Фрейда продержалась несколько лет, и он с готовностью поставлял материал для коллекции веских доказательств Флисса: интервалы своих мигреней, циклы детских болезней, даты менструаций супруги, продолжительность жизни отца. В этом погружении в не вяжущуюся с наукой наивность видно нечто большее, чем просто потребность в одобрении и поддержке. Великий рационалист Фрейд не был полностью свободен от предрассудков, особенно от суеверий. Известно, что в 1886 году он вместе с молодой женой переехал в дом, построенный на месте венского Ринг-театра, который сгорел пятью годами раньше, в результате чего погибло более 400 человек: именно открытый вызов суевериям позволял Фрейду отбрасывать распространенные страхи. Однако определенные числа вызывали у него тревогу. Много лет он не мог избавиться от навязчивого убеждения, что ему суждено умереть в 51 год, а затем в 61 или 62. Ему казалось, что эти судьбоносные числа преследуют его, напоминая о смертности человека. Даже номер телефона, который Фрейд получил в 1899 году, – 14362 – служил тому подтверждением: он опубликовал «Толкование сновидений» в возрасте 43 лет, а последние две цифры, как он полагал, были грозным предостережением, что 62 года – это действительно отмеренный ему жизненный срок. Однажды Фрейд проанализировал суеверие как прикрытие враждебных и жестоких желаний, а собственные предрассудки – подавленной жажды бессмертия. Однако самоанализ не смог полностью освободить Фрейда от этой крупицы иррациональности и остатков того, что он назвал еврейским мистицизмом, которые делали его уязвимым перед самыми невероятными идеями Флисса.
