Газета Завтра Газета - Газета Завтра 879 (38 2010)
Фильм сделан мастерски. Саспенс не выходит на первый план, но его дыхание ощущается всюду. Подчёркнутое холодным прибоем океана, хмурым дождём, серыми красками островных пейзажей, это дыхание — фирменный стиль Полански. Но здесь нет и тени той особой инфернальности, что свойственна почти каждому фильму режиссёра. "Призрак" — скорее чёртик из табакерки, чем дьявольский трактат о сущности зла.
Но возможно, всё это адово пламя в данном контексте вовсе не обязано полыхать большим костром. Ведь этот фильм — дань семидесятым, тому слепку времени, когда верилось, что кино способно изменять мир. И пускай за образом Адама Лэнга почти неприкрыто маячит фигура Тони Блэра. Интрига, заявленная в картине, несмотря ни на какие реалии, родом из детства. Того самого, когда на экране по осенним нью-йоркским улицам ходили Роберт Редфорд и Фэй Данауэй, привнося ощутимый романтический ореол в политические игры Америки.
Марина Алексинская «АПОКАЛИПСИС». ПУТИН. ПЕТЕРБУРГ...
Премьера нового, 235-го сезона Большого театра — балет амбивалентный. Он имеет несколько названий: "Апокалипсис", "А дальше — тысячелетие покоя. Creation 2010".
Утром я села в кресло офисного кабинета и взяла в руки мобильный телефон. Я задумалась о том, что Большой театр уже открыл новый сезон, что он готовится к премьере, балету модного хореографа Прельжокажа "Апокалипсис"… в дисплее телефона то появлялось, то ускользало отражение подбородка, губ… Черты моего лица казались мне необычными, какими-то чужими. Я принялась настраивать положение дисплея получше, чтобы увидеть все лицо полностью и увидела отражение лица… Путина. Тут только сообразила, что два дня назад я переехала в другой кабинет и что теперь на стене в моем изголовье висит календарь 2003 года с портретом Путина, снимать который со стены мне почему-то не захотелось. Воспоминания Питера нахлынули на меня.
Зачем-то он был, сентябрь 1997 года. Величайшая оперная певица Монсеррат Кабалье дала гастрольное турне по демократической России. Сначала — Санкт-Петербург… Вечер астр и блескучих звезд, самолет авиакомпании "Люфтганза" приземлился в Пулково. Я видела, как Кабалье в окружении родных и друзей прошла в VIP-зону аэропорта, одной рукой держась за свою дочь Монситу, другой — грузно опираясь на костыль. Она страшно устала от дороги — это было видно — и больше походила на образы крестьянок с полотен испанских художников XVII века. Легенда оперной дивы зиждилась в одной лишь царственной осанке. Едва певица оказалась под фотообстрелом журналистов, как сильно смутилась на миг. Она остановилась, она понять не могла: что делать? Отдать этот костыль беспомощности сопровождению? или? И Монсеррат Кабалье прошла сквозь строй, не скрывая для глянца своего положения. Как воду в стакане, она пронесла свое былое и настоящее величие. И стала еще грандиозней. У выхода из аэропорта стоял кортеж автомобилей, секьюрити закрывали ладонями объективы фотокамер... Я наблюдала за происходящим. Рядом балансировали на краю бордюра два подростка. "Кто это?" — спросил один. "Оперная певица. Она еще с Фредди Меркьюри пела". В тональности голоса "оперная певица" не уступала "Меркьюри". "Питер!" — подумала я.
На следующий день был концерт. Демократия уже гуляла по кулуарам Мариинского театра. Прибывшая на концерт знать уже сбросила номенклатурные пиджаки и вырядилась в haute от Армани. Началась торжественная часть. Жена мэра Петербурга, им был в ту пору господин Яковлев, вышла на сцену поприветствовать примадонну (сам мэр сидел в Императорской ложе). И сказала: "Товарищ Монсеррат!" Пауза стыда за жену мэра обожгла поникшие головы сидящих в партере. Одна Кабалье не застеснялась. С присущим ей артистизмом она сняла напряжение застывших гримас. Концерт прошел на ура.
...На гребне стыда за старое и вселенской тоски перед новым к власти в стране пришёл Путин. "Чё ты радуешься?" — спрашивал меня мой насквозь либеральный друг. "Ну как же! — вспоминала подростков. — "Питер…" Друг пожал плечами.
В советские годы в репертуаре Кировского театра был балет "Берег надежды". В мастерстве Путина поманить берегом надежды я вижу питерские корни. Но однажды и вовсе: связка "Путин и Петербург" обрушилась на меня, как на юнгу, соленым ветром Финского залива. Прошлым летом я приехала в Стрельну. Гуляла по Константиновскому дворцу, выхваченному Путиным из разрухи — так рассказывают в Стрельне. Обломки дворца хотели продать туркам под казино, а Путин взял и отстроил. Эхо доносило слова экскурсовода о романе Великого князя Константина Николаевича с балериной Анной Кузнецовой… да, да, Стрельна вошла в историю как союз великих князей и балета. Едва кончался сезон, как балерины Императорского театра стайками устремлялись в Стрельну, на дачи. Только вот главную дачу, дачу Матильды Кшесинской, Путин спасти не успел. Цыгане незадолго до ремонтных работ разобрали на дрова дачу — так в Стрельне рассказывают.
Вообще-то, балет — опасная болезнь Петербурга. Столица тешила себя легким созерцанием грации, прелестью декораций и костюмов, славою заморских гастролерок; наш Пушкин воспел русскую Истомину, но и в ее фамилии уже и томность, уже и нега, одним словом — балет. В 1890 году Петербург воспрял от болезни. Император Александр III указал выпускнице Театрального училища Матильде Кшесинской место за столом рядом с собой и Наследником: "Смотрите только, не флиртуйте слишком". Но было поздно. Стрела Амура пронзила Петербург страстью к балету. И даже больше. Из кокетливо-декоративного создания в лице Мали балет стал видоизменяться в саму идею. Идею мира красоты. Во всяком случае, во время коронационных торжеств в честь восшествия на престол Императора Николая II публика Большого театра только и ждала появления Кшесинской. Вздох восхищения раздался, когда из перламутровой раковины Кшесинская появилась в балете "Прелестная жемчужина". И перешагнула в историю дягилевских Сезонов, эту модернизацию, как сказали бы сегодня, питерских силовиков. Идея мира красоты набирала мощь идеи Империи. Балеты Дягилева погрозили Европе Россией. И Европа заболела балетом. Даже в тех случаях, когда декорации к балетам Дягилева писал Пикассо, а музыку — Сати, Европа говорила о Петербурге.
Как бедному Евгению в памятнике Петру, мнятся мне в Путине черты Петербурга. И Путин потрафляет им. Вот помог Александру Сокурову снять "Фауста". И словно и не было в городе растяжек, отправляющих госпожу Матвиенко в родную Шепетовку. Вот выделил в Петербурге мастерскую для Михаила Шемякина… Говорят, в Смольном еще работает дама, прелюбопытная во всех отношениях. В 90-х она, бывший секретарь райкома партии, выгнала балерину Аллу Осипенко из Клуба военного патриотизма, в котором "легенда Питера" учила детей хореографии. "Это раньше вы были знаменитой! — передаю слова дамы. — А сейчас вы никто. Убирайтесь! Ваша хореография здесь никому не нужна!" Путину — нужна. Путин приехал в Большой театр на репетицию балета однажды. Была уверена, жест этот что-то важное сдвинет с места.
Но я всё больше, как друг. Всё больше пожимаю плечами. Но символов и смыслов жаждет обманутость надежд. Вот-вот, мнится, Путин двинется на Москву Петербургом. Вот-вот на смену окультуриванию и экстатическому полету вокруг статуи Свободы придет в Москву обыкновенный аристократизм. Даже не тот, что брезговал в оны годы московской буржуазией. Проще. С которым Берггольц не кинулась на московские харчи после блокадного Ленинграда.
14 сентября Большой театр дал мировую премьеру, балет "Апокалипсис". Иллюзии Петербурга вновь чуть потешили меня. Мне нравилось, что "Апокалипсис" — балет честный. Хореограф — ньюсмейкер нынешней балетной жизни, композитор — первый диджей, чью техно-музыку слышал парижский зал "Олимпия", сценограф — Субодх Гупта… Черный щит Большого театра поднялся черным вороном, в одно мгновенье произошло следующее. Лучи света пробили сцену, как раскаленными гвоздями, группа девушек в трусах и лифах телесного цвета вышла из-за кулис, и грохнула техно. Я напрочь лишена в речи табуированной лексики; "е.т.м.!" — пронеслось в моей голове.
Крепкие, статные девушки встали в три линейки и под пульсирующую техногенную музыку принялись выделывать упражнения, как на зарядке. Потом все рухнули, лишь конусы света обозначили тела на сцене. Оказалось, что девушки упали на нечто, похожее на целлофановый мешок, и теперь они синхронно, корежа и извивая спины, в эти мешки взбирались. Взобрались. Техно продолжала рвать перепонки. Вышла группа юношей. Гордые и свободные, в летних пиджаках и брюках. Юноши накрыли своими маскулинными телами тела девушек в целлофанах. Па-де-де избавления от мешков могло решить случай исхода. Но мне так много рассказывали об арт-ценности "Очень Голодного Бога" Субодха Гупта, имя Субодха Гупта так много стоит на современном арт-рынке, что я решила остаться. Интрига увидеть пока не явную сценографию сломила эмоциональный порыв. Артисты балета кругом пошли по сцене Большого театра с книгами, втиснутыми в зубы… пара гомосексуалов, повизгивая, поцеловалась в губы… скрюченный, как паралитик, пошел другой… выскочил из-за кулис здоровый юноша в домашних белых трусах и рубахе нараспашку; он конём скакал между застывших комом пластических групп и изрыгал адские, чудовищные звуки… Наконец появились стулья, потом подносы, всё из нержавеющей стали. Нержавеющая сталь — это стиль Субодха Гупта и его сценография. Сталь блестела, как кинжал янычара, две девушки проливали на подносы кровь. В общем, всё получилось неплохо для дрессировки в себе комплекса мазохиста. С живого тебя сдирают кожу и таращатся прямо в глаза: "больно?" "Приятно", — мычишь в ответ. "Еще лучше будет! Щас мясо рвать на куски будем!" ("Апокалипсис, — предупредил Прельжокаж в либретто, — от греческого "апо" — срывать и "калипсис" — покров".)
