Газета День Литературы - Газета День Литературы # 94 (2004 6)
Господи, благослови измену,
Торг, всеобщую распродажу.
Пойду, унижен, уже не важен,
Продам и предам, и останусь целый,
Очищенный, абсолютно белый.
Никаких духовных ориентиров
Только бы снова перед потиром.
Только бы радовались тут и там
Идущие спереди и по пятам.
И ты приходи в святой своей пустоте
Стелиться по ветру и растворяться везде,
Быть каждой веткой и каждым листком на ней
Вне аргументов, вне доводов и идей.
Друг за друга держась, так и застынем оба:
Смешные, несамостоятельные до гроба.
ПОРНОГРАФИЯ ВОЙНЫ (О фотографиях, запечатлевших сцены насилия американских солдат в Ираке)
Всемирный Торговый Центр — удар электрошоком по могуществу, унижение, которому подверглось это могущество извне. Фотоснимки из тюрем Багдада — хуже, это символ разрушительного унижения, которому подвергает себя мировое могущество, в данном случае американцы, и эти снимки стали электрошоком стыда и грязной совести. Вот чем связаны эти два события.
Оба они вызывают бурную реакцию всего мира: в первом случае это чувство шока, во втором — гнусности. В случае 11 сентября — волнующие изображения грандиозного события, во втором случае — изображения, опошленные чем-то, что, по сути, противоречит самому понятию "событие". Это просто "не-событие" нецензурной пошлости, жестокая и банальная деградация не только жертв, но и сценаристов-любителей этой пародии на насилие. Ведь самое худшее состоит в том, что речь здесь идет именно о пародии на насилие, о пародии на саму войну, о порнографии, ставшей крайней формой низости войны. Войны, неспособной быть просто войной, на которой просто убивают, и которая выдохлась, превратившись в комически жестокое и инфантильное reality-show и безнадежную иллюзию могущества. Эти сцены стали иллюстрацией господства, достигшего высшей точки, но не представляющего, что самому с собой делать дальше, имея власть без объекта, без конечной цели, не видя перед собой реального врага и осознающего свою совершенную безнаказанность. И оно, это господство, не может больше ничего другого, как причинять унижение по поводу и без повода, а, как известно, насилие, применяемое к другим, является ни чем иным, как выражением насилия, применяемого к самому себе. Оно не может ничего другого, как одним махом унизиться, опуститься и отречься от самого себя в виде извращенного остервенения. Низость и гнусность являются крайними симптомами могущества, не знающего, что делать с самим собой. 11 сентября стало глобальным воплощением реакции всех тех, кто не знал, что противопоставить этому мировому господству и не мог больше выносить его. В случае жестокого обращения с иракскими заключенными дело обстоит еще хуже: здесь само властное господство не знает, что ему с собой делать, и не переносит самое себя, опускаясь до бесчеловечной самопародии. Эти фотоснимки столь же опасны для Америки, как и те — с пылающим в огне Всемирным Торговым Центром. Однако, это касается не только Америки. Бесполезно перекладывать всю вину на американцев: адская машина сама запускает на полную мощность механизм чисто суицидальных акций. В действительности, американцев превзошло их же собственное могущество. И у них больше нет способов его контролировать. А ведь и мы являемся составной частью этого могущества. Ибо на этих фотоснимках выкристаллизована грязная совесть всего Запада, ибо за раскатами садистского хохота американских солдат, как и за возведением израильской стены, стоит опять же весь Запад. Безмерное могущество, само себя маркирующее как гнусное и порнографическое, — именно здесь кроется истина этих фотоснимков. Истина, а не достоверность. Ведь теперь уже неважно, подлинные они или фальшивые. Отныне и всегда мы будем пребывать в неуверенности по поводу их подлинности. Важно лишь их воздействие, в той мере, в какой они стали частью этой войны. Отпала необходимость в "прикрепленных" журналистах, сами военные занялись фотосъемкой, и благодаря цифровой фотокамере снимки отныне станут неотъемлемой частью этой войны. Фотографии больше не отображают войну, для них не существует ни расстояния, ни восприятия, ни суждения. Они больше не являются способом отображения, не несут информации в узком смысле слова, и внезапный вопрос о том, нужно ли их делать, копировать, распространять, запрещать и даже самый "главный" вопрос, подлинные они или фальшивые, кажется "неуместным". Для того, чтобы фотографии несли подлинную информацию, они должны отличаться от войны. Однако, сегодня они стали в точности такими же виртуальными, как и вся война, и, следовательно, их специфическая жестокость добавляется к специфической жестокости войны. Впрочем, благодаря своему везде-присутствию и сегодняшнему всемирному императиву "все-видимости", фотоснимки превратились по существу в порнографические и стали частью порнографического обличья войны. Во всем этом и, в частности, в последнем эпизоде войны в Ираке есть справедливость, присущая и этим снимкам: тот, кто выставил себя на обозрение, от него и погибнет. Хотите получить власть с помощью фотоснимков? Тогда их обратная сторона принесет вам погибель. Американцы извлекают отсюда и еще будут извлекать горький опыт. И это несмотря на все "демократические" увертки и безнадежное подобие прозрачности, коррелирующее с безнадежной же видимостью военной мощи. Кто совершил эти преступления, и кто по-настоящему несет за них ответственность? Генералы? Или же человеческая природа, остающаяся "звериной" "даже в условиях демократии"? Настоящий скандал вызывает не сам факт применения пыток, а предательство тех, кто знал о них и ничего не сказал (или же предательство тех, кто разоблачил это?). Как бы то ни было, насилие реально затронуло проблему прозрачности демократии, стремящейся вернуть себе доброе имя путем демонстрации своих собственных пороков. Кроме всего этого, какую еще тайну скрывают эти гнусные сценографии? Прежде всего, они являются ответом, вопреки всем стратегическим и политическим уловкам, на унижение, пережитое 11 сентября, желанием отомстить еще более сильным унижением, худшим, чем смерть. Не считая мешков одетых на голову, уже являющихся формой обезглавливания (которой неявно соответствует обезглавливание американца), не считая человеческих пирамид и собак, принудительная обнаженность уже сама по себе является насилием. Таким образом, человек может быть истреблен символически. Именно здесь мы видим, что цель этой войны не убийство людей и не победа, а уничтожение врага, стремление погасить (по Э.Каннетти) свет на их небе. Каких же, в конце концов, признаний хотят добиться от этих людей, какую тайну хотят из них вырвать? Всё проще простого, они хотят понять во имя чего, в силу чего они не страшатся смерти. Здесь скрыта глубокая зависть и месть "нулевой смертью" тем, которые ее не боятся, именно поэтому их наказание будет хуже, чем смерть... Крайняя степень бесстыдства, бесчестие наготы, срывание всех покровов — всегда одна и та же проблема прозрачности: сорвать платок с женщин и надеть мешки на голову мужчинам, чтобы они почувствовали себя более нагими, более растоптанными... Весь этот маскарад, увенчавший низость войны, доходящей до подобного извращения, заключен в самом диком изображении (самом диком для Америки), потому что оно было самым призрачным и самым "реверсивным": заключенный с мешком на голове, которому угрожает смерть на электрическом стуле, заключенный, превратившийся в члена Ку-Клукс-Клана, распятого себе подобными. В данном случае, Америка сама себя усадила на электрический стул.
Аршак Тер-Маркарьян О БЫВШЕМ
СКУПАЯ СЛЕЗА ЖИГУЛИНА
Я по наивности и не догадывался, что по тем временам мой поступок можно было расценить как вызов! Черт меня дернул, наверное, на вступительном экзамене в Литинститут писать сочинение на вольную тему "Мой любимый поэт" о полузапрещенном Велемире Хлебникове, творчество которого я знал назубок. Еще в девятилетнем возрасте, когда я стоял в очереди за хлебом, дядя в выгоревшей гимнастерке сжалился и, чтобы я не скучал, подарил томик стихов, где на титульном листе такая фотография поэта: на голове выбрита половина волос, а вместо платочка в боковом кармашке пиджака торчит морковь... Произвело громадное впечатление и название поэмы "Госпожа Ленин", да и все остальные произведения с ошеломляющими воображение строками, конечно же, заметно отличались от бодрой школьной программы, где считались шедевром вирши: "Камень на камень, кирпич на кирпич... умер наш Ленин Владимир Ильич..." Поэтому поразили и живут в душе неземные замечательные стихи: "У колодца расколоться так хотела бы вода, чтоб в болотце с позолотцей отразились повода..." Вот я и решился вынести "на суд" свои выстраданные познания о Хлебникова! Хотел удивить, но... случилось непоправимое! Мне поставили "неуд"!!! По секрету сообщили, в чем дело. Оказалось: грамматических ошибок почти не было, но проректору новому, бывшему работнику ЦК КПСС, бдительному критику Ал.Михайлову моя работа не приглянулась. Что же делать? Я растерялся. Сочувствующие — будущие классики советской литературы — посоветовали обратиться за помощью к Анатолию Жигулину как человеку наиболее авторитетному, набравшему своими яркими подборками стихов за короткий период с переезда из Воронежа в столицу заслуженную литературную славу.
