Павел Осипов - В НЕБЕ КАСПИЯ записки летчика
Самолёт накренился на левое крыло, описывая круг. Заметив, что крыло круто провалилось вниз, а море будто покосилось и одним краем вздыбилось к небу, старушка отпрянула от окна. Сидевший напротив тучный пассажир в костюме песочного цвета заметил это.
– Крепись, мамаша! – ободряюще, мягким голосом крикнул он. С видом бывалого авиационного пассажира, сверкая улыбкой на круглом, как луна, лице, пояснил: – Вираж делает самолёт. – И его накренённая ладонь описала круг.
– Да я это так, – смущённо ответила старушка, чувствуя, что её слегка прижимает к сиденью какая-то сила.
На вираже она видела, как внизу пробежали песчаная коса с параллельными улицами посёлка, изогнутая дугою бухта, на которой чернело несколько рыбацких судов. В последний раз мелькнул обрыв берега, где море омывало разбросанные у подножья глыбы, и перед глазами бескрайней серой скатертью раскинулось Мангишлакское плато.
Шум моторов стихал. Самолёт планировал. Вот земля совсем рядом. Отчётливо мелькают голубоватые кустики полыни. Секунда, другая – и самолёт, пробежав по земле, остановился недалеко от домика с плоской крышей. Один за другим во всю мощь рявкнули моторы и, словно захлебнувшись, умолкли. Открылась дверь. Пассажиры, не спеша, выходили под раскалённый поток полуденного солнечного света.
Агриппина Васильевна больше не походила на ту робкую старушку, что шла в самолёт на посадку. Она приободрилась и уже весело смотрела на попутчиков.
Сойдя вместе с дочерью с машины, она устроилась на чемодане под тенью крыла большого транспортного самолёта.
Между тем у самолёта остановилась машина. Шумно открылась дверца кабины, из которой торопливо выскочил человек и, прихрамывая на правую ногу, направился к самолёту.
– Товарищ Лукин! Товарищ Лукин! – кричал шофёр, держа в руке букет цветов, но Лукин не обернулся.
– Зина! Наконец-то! – проговорил Лукин и, поцеловав жену, обратился к тёще: – Ну, спасибо тебе, Васильевна, всё же рискнула.
– Ради детей и к чертям на кулички пойдёшь, только бы вам хорошо было.
– А-а! Семён Петрович! – бесцеремонно прервал семейный разговор тучный пассажир в костюме песочного цвета. – Здравствуйте. – И, протягивая Лукину руку, продолжал: – К вам на завод с поручением из Главка. А вы что, своих встретили?
– Да, да, – как-то рассеянно проговорил Лукин, – знакомьтесь. Моя жена, а это наша мать, Агриппина Васильевна.
Агриппине Васильевне явно не понравился не в меру разговорчивый субъект. Желая избежать его, она осторожно за рукав отвела зятя в сторону и спросила, указывая на стоящих у мотора людей:
– Семён, который из них лётчик?
– Все они лётчики. А старший из них командир корабля, Петров, вон тот, – и он взглядом указал на высокого блондина со шрамом, пересекающим левую бровь.
– Будя тебе, Семён, – отвернувшись, с обидой проговорила Агриппина Васильевна. – Всё смеёшься. Это аэроплан. А ты мне – корабль. Ни трубы, ни мачты, ни палубы у него…
– Васильевна, так это же воздушный корабль, понимаешь, а всё это называют пятым океаном, – продолжал он, указывая рукой на небо. Старушка пристально посмотрела в голубоватую высь, где со стороны моря стайками летели белые курчавые облака. Над берегом они редели и, удаляясь в степь, исчезали в знойном необъятном небосводе. Но вот она снова мельком взглянула на лётчиков и, прикрыв глаза, стала напряжённо припоминать, где она видела лицо пилота со шрамом через бровь.
– Семён, – задумчиво обратилась она. – Позови-ка пилотов к нам. – И, подумав, добавила: – Посидим, поговорим, чайку попьём.
– Ну, Васильевна, – с напускной обидчивостью проговорил Лукин, разведя руками, – я тебя не узнаю. Да разве гостей только чаем поят?
– А ты для скромности так и скажи, чайку, мол, попить, а там и без тебя знаю…
Агриппина Васильевна видела, как Лукин, левой ладонью обхватив свой ремень, бойко разговаривал с экипажем, что-то показывая в её сторону. Они все громко смеялись. Потом тот высокий, со шрамом через бровь, крепко пожал ему руку. Лукин, возвращаясь, прихрамывал на правую ногу.
– Ну как ? – поспешно спросила она.
– Жди гостей, Васильевна, – ответил Лукин, – с разведки вернутся и пожалуют.
* * *Сгущалась вечерняя свежесть. С моря тянуло прохладой.
Агриппина Васильевна хлопотала вокруг стола, и её сосредоточенное лицо озарялось лучами заходящего солнца.
– Прогудели давно, а всё не идут. И Семён как стал директором, так всё днюет и ночует на заводе. – И, посмотрев на необычно красный закат, подумала: «Ох и ветрище завтра будет».
– Опять Семёну забота, – продолжала она рассуждать. – Приёмок-то с рыбой к заводу пристало, будто штормом всех прибило сюда. И всё надо вовремя разгрузить, не промешкать. Скорей освободит приёмки, они быстрее новую рыбку подвезут. И годовой к Октябрьским завод закончит. Как обещали, досрочно. Семён – голова. – расставляя тарелки, восхищалась она зятем, – изловчится. Да и люди заводские подстать ему. Эх, погодка бы удержалась. Помоги им господь.
Сказав, она ещё раз пристально посмотрела на красневший горизонт и, тяжко вздохнув, заключила:
– Нет, не отправит завтра Семён приёмки. Разве порт пустит в шторм. Нет, не даст им отхода…
– Бабушка! Идут! Идут! – вдруг раздались звонкие голоса с шумом влетевших внучат.
– Тише, тише, мать-то испугаете, – прижав к себе две светлые головки, сдерживала она детский порыв.
Первым вошёл Лукин и, пропуская гостей, проговорил:
– Заждалась, Васильевна. Ну, извини, сама знаешь, путина не ждёт, упустишь – догонять труднее будет. Знакомься, это Петров, – и, похлопав его по плечу, продолжал: – Думаю, ты его запомнила.
– А как же, помню, он капитан корабля.
– Да не капитан, а командир, – поправил Лукин. – Капитаны, Васильевна, у нас на моторных рыбницах.
Все рассмеялись, а Лукин продолжал знакомить:
– Остальные – все его помощники: второй пилот, бортмеханик, радист, словом, весь экипаж.
Агриппина Васильевна, слушая зятя, смотрела на пилотов, и все они казались ей одинаково молодыми, сильными со свежими жизнерадостными, добродушными лицами. Затем она подошла ближе к ним и сказала просто:
– Сынки вы мне, я так и буду вас звать. Проходите, миленькие сыночки, садитесь.
Вскоре вышла из соседней комнаты Зина, поздоровалась и села к столу.
– Так что же, выпьем, Васильевна, за твоё воздушное крещение, – поднимаясь, предложил зять.
– Значит, впервые летели, – не удивляясь, просто сказал Петров, обращаясь к Агриппине Васильевне. – Так пусть полёт ваш будет не последним.
– Первёхонький разок, сынок, первёхонький, – отхлебнув из большого блюдца чай, отозвалась Васильевна. И, украдкой, изучающе разглядывая его, продолжала:
– Как говорится, нужда меня на самолёт посадила. Коли бы Зина была здорова, то, Семён, и наказы твои не помогли бы, обязательно бы морем поехала. Век по нему, родному, плавала, а вот под старость довелось и сверху на него полюбоваться.
Из глубины посёлка донёсся отдалённый ритмичный стук двигателя. Вскоре комната озарилась мигающим светом. Агриппина Васильевна пристально посмотрела на большую электролампу, которая, как маяк, навела её мысль на далёкое туманное прошлое.
– Летим, и вдруг Кулалы, – говорила она, – маленький, узенький, как серпочек, лежит. А ведь это моя земля. Всю-то жизнь почти там прожила. – И Агриппина Васильевна заметила, как Петров при последних словах особенно насторожённо стал её слушать.
– И деток неплохих вырастила, – вставил Лукин.
– Вырасти-ка вот! Знаешь, как одной-то всех на ноги поднять? Чтобы делала, коли не власть наша советская?
Петров, подогреваемый любопытством, с ещё большим вниманием следил за разговорившейся Агриппиной Васильевной, и только тут он заметил орден, висевший у неё на груди. Над лучистой золотой звездой в бордово-красной планке Петров прочёл драгоценные слова «Мать-героиня».
А она, тяжело вздохнув, как бы с укором сказала Лукину:
– Да и тебе бы не больше, как быть на побегушках…
– Власть советская – это же ты, Васильевна… – медленно поднимаясь и краснея, Лукин обвёл рукою вокруг стола: – Народ! Понимаешь, весь наш народ! Народ породил эту власть. Не одну битву он выдержал за неё. Вечно будет он ею дорожить. – И, сжимая в широкой ладони ремень, Лукин продолжал: – Немало людей полегло. Всё ради чего? Чтоб мирным трудом народ жизнь украшал свою. Чтоб не было больше войны. Чтоб спокойно доживали отцы и такие же, Васильевна, как вы, наши матери. – Затем, смахнув проступившие на лбу капельки пота, садясь, тихо закончил: – Вот так твои Николай и Андрей в тяжёлый 1942-й отдали себя, лишь бы Родина жила.
Не хотела Агриппина Васильевна будоражить Лукина. Кому, как ни ей, известно его безрадостное детство. Кто, как ни она, перестрадала за него и за детей своих, гнувших спины на хозяев рыбных промыслов…
