Павел Святенков - Машина порядка (Москва, 2008)
Кем он был для России? Ответ — учредителем. Любое государство несет на себе отпечаток личности основателя. Она отражается в устройстве государственных институтов, в целеполагании, в ценностях, верности которым клянутся преемники. И пока государство живо, жив и тот, кто создал его. Воля учредителя, воплощенная в институтах, продолжает направлять жизнь людей. Именно вокруг личности основателя государство сооружает официальный культ, поклоняясь в его рамках самому себе. В этом смысле Соединенные Штаты — это воплощенный в институтах Джордж Вашингтон (разумеется, с примкнувшими к нему отцами-основателями). Точно так же, как современная Франция — это обретший посмертное существование дух Пятой республики — Шарль де Голль.
Над Россией же доднесь тяготеет Ельцин. Тяготеет — потому что в роли учредителя он выступил, а вот стабильную государственность создать не смог.
Ельцин единолично был «учредительным собранием» нашей недоделанной «буржуазной революции». При создании Конституции он допустил лишь одну существенную ошибку— настолько заузил права народа и расширил полномочия президентства, что последнее превратилось в перманентно действующую «учредительную власть», вознесенную над традиционными законодательной, исполнительной и судебной. Это, в свою очередь, привело к тому, что Россия не обрела устойчивого правительства и сильных политических институтов. Ибо президентская власть постоянно занята «переучреждением России». А что постоянно «учреждается», иначе говоря, то уничтожается, то возникает вновь, не может обрести устойчивого существования. Отсюда и слабость российской государственности и неустойчивость позиций самого Ельцина как ее основателя. Пытаясь создать страну по своему образу и подобию, Ельцин в действительности создал лишь президентскую власть. Лишь она устойчива, да и то относительно самого государства.
Перманентный процесс «переучреждения» отражает характер покойного президента. Он был демиургом, творил свое государство неумело, по-графомански упорно и беспрерывно отягощал его злом. Российская власть унаследовала черты своего создателя.
В качестве учредителя государства Ельцин не имел преемника. Вернее сказать, его преемником стал не человек, а институт. Постоянно действующая «учредительная» президентская власть. И совсем неважно, кто является президентом. Система может функционировать и при минимальном участии главы государства, как во время первого срока Путина или второго срока Ельцина. Всерьез от этого ничего не меняется.
Но парадоксальным образом созданная Ельциным «по образу и подобию своему» государственная система нуждалась в нем. Нуждалась не как в менеджере, а как в некоем эталоне. Ельцин — это «оригинал» нашего нынешнего государства. Именно сверяясь с Ельциным, нестабильная «учредительная власть», постоянно переучреждающая государство и как следствие — еаму себя, могла существовать.
* * *Теперь эталон утерян. Место, занятое доселе Ельциным, пусто и не свято. Он был лишь точкой на оси координат. «Считая именно от Ельцина», определяли историю современной России ее правящие элиты. Именно Ельцин выступал в роли основателя, гаранта, хранителя традиций созданной им системы. Факт его физического существования блокировал саму возможность поправок в навязанную им Конституцию. Ибо, в сущности, любые важные поправки в российский Основной закон могли касаться только одного вопроса — прекращения перманентного «учредительного процесса» и, как следствие, либо ограничения президентской власти, либо даже расширения ее полномочий, но при снятии с нее учредительных функций, то есть подчинении президента закону и лишении его возможности менять государственный строй по своему усмотрению. Но получившаяся таким образом новая государственная система уже не будет «ельцинской».
Смерть Ельцина теоретически открывает возможность для ревизии созданной им системы. Можно как угодно относится к Путину, но то, что доселе он был «Ельциным сегодня», человеком, наследовавшим конституционную и политическую машину, а также государство, построенное на ельцинских принципах, отрицать невозможно.
Власти теперь придется искать новые ориентиры. Самый легкий для нее путь — передача функций «учредителя и эталона» Путину. Но даже он требует некой формальной церемонии, например, внесения в Конституцию поправок, прямо связанных с именем второго президента. То есть очередного, на этот раз последнего «переучреждения» государства.
Историческая неудача Ельцина как раз в том и состоит, что, начав учредительный процесс, он не сумел его завершить. Поэтому Россия так и не стала национальным государством, единственная из республик СНГ она остается просто кровоточащим обрубком бывшего Советского Союза. Бесконечный учредительный процесс продолжает убивать ее. Смерть Ельцина должна напомнить нам, что и Россия смертна. Следовательно, пора сделать то, что не сумел сделать он — прекратить учредительный процесс и утвердить национальное государство.
Детская болезнь левизны в России
Оценивая положение новых левых, нужно исходить из ситуации в стране.
Россия переходит от псевдосословного общества, основанного на привилегиях, на льготах, к обществу классовому.
«Новые левые» в России отличаются от «старых» именно тем, что они возникают в ситуации классового общества. Наши коммунисты — это лоббисты старого, псевдосословного общества привилегий, общества льгот.
Они отстаивали не интересы рабочего класса, они отстаивали интересы «льготников». Льгота — это привилегия, если брать изначальное значение этого слова. К сожалению, наших пенсионеров нельзя назвать привилегированным сословием в полном смысле этого слова, они не герцоги и не графы, но суть явления близкая.
И когда происходила отмена льгот, а КПРФ ничего этому не могла противопоставить — ни на организационном, ни на лоббистском, ни на проектном уровнях, — старое левое движение сошло на нет. Однако новое левое движение производит несерьезное впечатление. Юрий Солозобов говорил, что гражданская война велась вдоль железнодорожных путей. Наблюдая методы наших новых левых, очевидно, что левая революция, скорее всего, будет идти рядом с кондитерскими фабриками.
Собственно, «новыми левыми» в политологическом смысле называют тех левых, которые используют методы, характерные для постиндустриального общества. Между тем ниша, которая открывается сегодня, благоприятна скорее для левых в их традиционном смысле, то есть для борцов за права трудящихся. Новые левые опережают свое время, пытаются представлять интересы общества, которого еще нет.
* * *Таким образом, в левом движении затянувшийся пересменок. Старые левые дискредитировали себя и постепенно сходят с исторической арены. Новые левые силы себя еще себя не зарекомендовали ничем, кроме, разве что, политических стилизаций в духе «афро-кубано».
«Че Гевара» — это, в сущности, боевая раскраска. Пока Че Геварой пугают. То есть я вынимаю из кармана Че Гевару, предъявляю публике, и всем страшно. Но это уже первый шаг к борьбе, верно? И первый шаг к оппозиционности. Да, пока пугают, пока это выпендреж: пиджак, галстук, белая сорочка, разорвал на груди, а там Че Гевара — и всем страшно.
Пока что новые левые выступают в малопочтенной роли кидателей тортов. Они б еще кидались рябчиками или ананасами. Буржуй все сжует, тем паче левую кондитерскую оппозицию.
Инфантилизм левого движения, конечно, не новость. Но важно понимать, что за этим феноменом стоит не только своя эстетика и психология, но и своя социология. То есть слой вполне реальных проблем поколенческой адаптации, «проблем молодежи», как принято говорить на протокольном языке.
В эпоху Ельцина существовала вертикальная мобильность, «социальный лифт». Лифт работал, потому что Ельцин разрешил приватизацию. За счет этого многие могли изменить свой социальный статус и кто угодно мог питать надежды на то, что он поднимется вверх стремительно и высоко. Сегодня собственность поделена, и это порождает проблемы вертикальной мобильности. Молодежь вообще и новые молодежные движения в частности наталкиваются на устоявшуюся систему отношений власти и собственности.
Лидер молодежного крыла «Родины» Олег Бондаренко недавно написал письмо, в котором говорил, что молодежи в современном обществе не дают прохода. Все ниши заняты.
Движение новых левых, которое сейчас возникло — это попытка воспользоваться сломавшимся социальным лифтом» оставшимся со времен 90-х годов прошлого века. Поскольку собственность распределена, а у крупных корпораций не может быть молодежных отделений (им все равно, молод ты или стар), эти люди идут в политику.
Группировки новых левых становятся сегодня политической клиентелой крупных политических группировок — не важно каких: пиарных или политических. Все мы прекрасно знаем, что молодежные организации могут переходить из одной партии в другую, и это никого не удивляет. Поскольку «новые левые» есть клиентела в самом прямом, феодальном смысле этого слова, они, естественно, могут менять хозяина, переходить от одного к другому, взыскуя вертикальной мобильности.
