Газета День Литературы - Газета День Литературы # 156 (2009 8)
свистят с другого бережка.
Сочтя маржу и плюнув в реку
в порыве кризисной тоски,
– Бери Россию в ипотеку! –
грохочут жерла из Москвы.
И всё…
Последний голос зычный
уже не слышат мужики:
– Она на совести мужичьей! –
поёт русалка из реки…
ДАВАЙ-ДАВАЙ!
Мы тщимся по гламурной наледи
под рукоплеск тлетворных баб.
Наш бог исполнен в форме камеди
и начинён приставкой "клаб".
Мы уничтожим тень сомнения
в своей махновской правоте.
Мы из могилы вынем гения
и бросим в жуткой наготе!
Мы узнаём, что вы там умерли,
вдыхая крематорский дым.
Мы жжём сгустившиеся сумерки
рекламным светом золотым.
И пусть мы слепы, как отчаянье,
неумолимы, как беда,
мы ни секунды не случайны…
Мы воцарились навсегда.
МОЛОХ
В подъезде надпись:
"Жизнь – борьба.
Забег конвейера с людьми".
Я утираю бренд со лба,
ложась у маркета костьми.
Я обезбоженно-нагой –
забывший, кто я в мире есть.
Я с теми, кто большой ногой
задвинут в винодельный пресс.
Я много слышу о правах.
Перегоняемый в мазут,
я белка в чьих-то жерновах –
с надеждой, что они – везут.
Меня имеет балаган…
Собрать пытаясь правды ртуть,
я жду, что сзади по ногам
ударит сильный кто-нибудь…
Страшна людская вертикаль,
да накрест – медиа-дуплет.
Лишь обессмысленная даль
тех песен помнит силуэт,
когда история – за нас,
когда умели – вопреки,
и первомай открытых глаз
имел подобие реки,
когда ещё мы живы все…
РЯБИНА
Рябину рубили. Порезали грозди,
Привили оливы, а выросли гвозди.
Крутили-вертели… Не могут понять:
рябина кривою осталась стоять!
Рубили по новой.
Привили к ней грушу.
Вводили волшебную формулу в душу.
И крутят, и вертят… Пора бы понять –
рябине недолго осталось стоять!
Мерцая веками в порезе глубоком,
с чужими цветами, плодами и соком,
вцепилась рябина остатком корней
и только дыханье осталось у ней…
Рубили. Рубили.
Рябина! Рябина!..
Пустите, пустите родимого сына!
Он враз отрезвеет и может успеть
дыханием корни её отогреть.
ИСТОВО
Истово, боже, как истово
барская стелет гармонь!
Флага, от подвигов чистого,
крепнет трёхцветная бронь.
Лейте побольше игристого –
люди же, люди глядят!
В форму судебного пристава
накрепко врос депутат.
Впрочем, какая там разница –
он ничего не украл.
Кто запоёт, а кто дразнится
возле старинных зеркал.
Лейте же больше игристого,
режьте под камеру торт!..
Кто там три тысячи триста
просит взаймы на аборт?
Дурочка! Парня плечистого
выбери, вона – мордаст.
Истово дай ему, истово, –
он тебе денежку даст.
***
Была б ты женщиной
пропащей,
босой,
как вся Твоя судьба, –
я взял бы и
рукой дрожащей
печати стёр Тебе
со лба.
Потом
упал бы на колени
и, сердце комкая
в груди,
я вместо всех
стихотворений
проговорил Тебе:
– Иди!..
***
Чтоб никто не был лохом
и не корчил лица,
для начала эпоха
вынимает сердца.
И умеет неплохо
набивать в ямы лбов
разноцветную похоть
и жестокость рабов.
***
…Это когда с неба давит просинь.
Это когда я от правды пьян.
Это когда моя мать выносит
в улицу душеньку, взяв баян.
Это когда мне люди – братья.
Это когда я слезы не скрыл.
Это когда мои объятья
шире, чем взмах журавлиных крыл.
Это когда мне в рубашке тесно
и кафедральны кругом поля.
Это когда для протяжной песни
тысячу лет цвела земля.
Это когда я на метр выше.
Это когда я себя сильней.
Это когда в песнопеньях слышу
посвист, набат и храп коней.
Это когда Челубей хохочет,
а за спиной – отец-старик.
Это когда любовь клокочет,
как у немого гортанный крик.
Это когда, нахлебавшись грусти,
нечем спасаться и незачем…
Это когда я настолько русский,
что уважает меня чечен…
Это когда, в грязи по пояс,
тонут упрёки могильных плит.
Это когда мужичья совесть –
сколько б ни гасла – свечой горит…
Это во мне говорит Россия.
"Эй, – говорит, – мужик! Приём!
Есть ли в тебе такие силы,
чтоб устоять на краю времён?"
Евгений ЛЕСИН «... ТЕБЕ НА ЗАКУСКУ»
НОЧЬ ДЛИННЫХ МУЗЕЕВ
Добрый милиционер не пустил на парад геев.
У тебя, мол, и так экстремизмом подпорчено досье.
Иди-ка ты лучше, Лесин, на Ночь длинных музеев.
Вот тебе на закуску коробочка монпансье.
Монпансье – закуска политкорректная, толерантная.
И водку я взял патриотическую "Слава Руси".
Рядом, конечно, шагала баба – злобная, девиантная,
И голосила все время, несмотря на мои уговоры: не голоси.
Бабу, разумеется, можно было ударить бутылкой,
Но жалко, товарищи, бутылку, жалко её до слёз.
Поэтому я просто ковырял голосящую бабу вилкой,
А про себя обдумывал, как обычно, еврейский вопрос.
А Ночь длинных музеев была чудо как хороша.
В центре современного искусства Винзавод мы её завершили.
Правда, трудное испытание ожидало меня, алкаша.
Нас не пускали с водкой, как какого-нибудь Саакашвили.
Но у нас ума-то палата, мы ловко проникли на Винзавод,
Водку спрятав у бабы под юбкой, от ненависти пламенея.
Завидовал нашей мудрости весь окрестный народ:
Не стали смотреть под юбкой у бабы охранники геи.
А потом нас снимали на телевизор, уговаривая раздеться догола.
И поили красным сухим вином из пятилитровой канистры.
