Александр Зиновьев - Без иллюзий
И дело тут не просто в том, что во много раз увеличилось число людей и домов в ней, а в том, что возникло новое социальное качество. Качественный скачок, однако, состоял здесь не в том, что большая деревня наконец-то превратилась в город – деревня при всех обстоятельствах остается деревней, какой бы большой она ни стала. Скачок состоял в том, что Москва превратилась в центр, источник и символ исторического провинциализма. И слово «город» к ней применимо лишь в смысле большого скопления в одном месте людей, домов, учреждений. Когда после революции большевики перевели столицу новой советской империи из Петрограда в Москву, они заботились о своей шкуре. Но при этом они, не ведая того, совершили дело большой исторической важности: тем самым они узаконили победу над западническими порывами в России. Но победу отнюдь не славянофильских тенденций – последние теперь влачат жалкое существование в качестве одного из подручных средств советской власти (КГБ и ЦК КПСС), используемых по мере надобности (обычно когда в этом никакой надобности нет) и в разумных (обычно – в идиотских) пределах, – а победу именно провинциализма над столичностью. Старая Москва при этом послужила лишь удобным поводом для новой. Новая Москва, как это произошло и с прочими феноменами становящегося коммунизма, не оставила буквально камня на камне от старой. Сложилось новое человеческое объединение, мало что общего имеющее со старой Москвой как с архитектурной точки зрения, так и по составу и социальной психологии его обитателей. И по исторической роли, конечно.
Москва есть воинствующая провициальность, буйствующая самодовольная бездарность, одуряющая скука, поглощающая все прочие краски серость. Это относится не только к внешнему виду города, но ко всему его образу жизни. Здесь все до такой степени серо и уныло, что становится даже интересно. Это особая интересность, чисто негативная, разъедающая, лишающая воли к действию и желания действовать. Привыкшие к этому с рождения люди, однако, принимают это как свою родную стихию и не сменяют ее ни на что другое, рассматривая свою душевную опустошенность и убожество своей жизни как признак духовного превосходства над человеком западным. Здесь отсутствие всего того, что делает человека личностью, достигает чудовищных размеров и становится ощутимо положительным. Оно здесь культивируется и прогрессирует. Здесь бездарность есть не просто отсутствие таланта, но наличие наглого таланта душить талант настоящий. Здесь глупость есть не просто отсутствие ума, но наличие некоего подобия ума, заменяющего и вытесняющего ум подлинный. И так во всем остальном. Москва есть живая и очень активная ткань общества, но ткань злокачественная. Цинизм, злоба, подлость, пошлость, насилие здесь пронизывают все сферы человеческого бытия и образуют общий фон разыгрываемого дилетантами страшного спектакля.
Я родился в глухой русской деревушке далеко от Москвы. В Москве стал жить с 1933 года. Возможно, это переселение было случайным для меня. Но оно не было случайным для миллионов других людей тех времен. Гениальная ленинско-сталинская политика в отношении крестьянства привела в начале тридцатых годов к беспрецедентному в истории России разорению деревни. Уцелевшие русские мужики всеми правдами и неправдами устремились в города. Многие по старой памяти потянулись в Питер (Ленинград), но гораздо больше ринулось в Москву. Тут было легче устроиться. К тому же Москва по духу и культуре была много ближе им, чем высокомерный и чиновный Петербург. Этот процесс совпал с общей провинциальной тенеденцией русской революции, дав в руки новых властителей страны такое могучее оружие, как бесконечное русское терпение, низкий уровень бытовой культуры и дешевый человеческий материал, готовый за грошовое вознаграждение выполнить любую волю руководителей. Конечно, люди уже научились бояться новой власти. Но эта готовность объясняется в большей мере другим фактором, а именно – страхом возврата к прошлому. Не поняв этой простой истины, нельзя понять причин успеха русской революции и прочности рожденного ею режима. Советский народ (русский во всяком случае) пойдет на любые трудности впереди, лишь бы не возвращаться в прошлое. Если бы ему пришлось выбирать одно из двух – новые трудности на пути вперед или облегчения на пути назад, он предпочел бы первое. И бессмысленно надеяться на то, что обманутый русский народ образумится, сбросит иго советского режима и вернется в лоно мирной жизни дореволюционного образца, кстати сказать – сильно идеализированного. Сложные массовые процессы необратимы. И если хочешь вернуться назад (в такого рода случаях), иди как можно быстрее вперед. Москва именно так и поступает. Когда я приехал в Москву, уже сломали Храм Христа Спасителя. На его месте задумали построить самое высокое здание в мире – Дворец Советов. Даже малограмотным мужикам было понятно, что гораздо дешевле и проще оставить церковь хотя бы как украшение, а Дворец построить на новом месте – свободной земли девать все равно некуда. Но власти выбирали что потруднее и подороже. Кончилась эта великая затея (во что она обошлась?!) тем, что в конце концов вырыли бассейн, т.е. яму. Символично! В Москве все символично. И парадоксально. На Садовом кольце выкорчевали все деревья. Начали строить грандиозную сельскохозяйственную выставку. В стране голод. Сельское хозяйство в ужасающем состоянии. А тут строят колоссальную, неслыханную ранее нигде и никогда выставку, которая должна демонстрировать якобы выдающиеся успехи и счастливую жизнь советских крестьян. И истратили на нее средств много больше, чем вложили в само сельское хозяйство. В чем дело? Выставка в то время была красивой сказкой, а сказка была важнее реальности – думают одни. Правда, эта сказка оказалась шедевром эстетической безвкусицы. Но не забывайте, что у провинции свои вкусы. На том же уровне эстетического идиотизма перестраивалась и до сих пор строится вся Москва. Построить выставку все же было дешевле, чем поднять само сельское хозяйство, – думают другие. Сельское хозяйство до сих пор поднять не могут, а выставку все-таки осилили. Внешний эффект от выставки был сильнее, чем от улучшения самого сельского хозяйства, – считают третьи. Ничтожное улучшение сельского хозяйства осталось бы незаметным, а выставку заметили все. Как ни улучшай сельское хозяйство, все равно будет отставание и бедность. Если не можешь людям дать добра на копейку, сули на миллион. А выставка и была таким обещанием. К тому же был расчет на то, что большое число дураков поверит в наш расцвет, посетив именно выставку, а не реальные деревни. Конечно, во всем этом есть доля правды. Но в происходившем было больше неподконтрольного никому стихийного процесса, чем злого (или доброго?) умысла и разумного расчета. И потому тут всякие объяснения в терминах целесообразности и причинности лишены смысла.
Сельскохозяйственная выставка – явление, характерное для Москвы. Сейчас она называется ВДНХ – Выставка Достижений Народного Хозяйства. Сокращение это тоже не случайно – это неотъемлемая часть советского языкового творчества. Походите по Москве и посмотрите на вывески бесчисленных контор и конторок! Боже, сколько их в Москве! И каких только контор тут нет! Это тоже существенно, ибо новая Москва создавалась как гигантское скопление контор, как контора контор, как главная контора всего советского общества. Не столица, если уж быть точным, а именно контора. Московский провинциализм есть провинциализм не только деревенский, но и конторский. Теперь – в основном конторский. Конторский служащий господствует здесь, навязывая свою психологию, свой интеллект, свои формы поведения и вкусы всему остальному населению. Хотя в Москве много рабочих, она есть по преимуществу царство служащих, чиновников.
В центре ВДНХ теперь высится не пшеничный колос или хотя бы кукурузный початок, а космический корабль. Теперь стране не до сельского хозяйства, она занята делами более возвышенными – космосом! Не вечно же людям на Земле сидеть! А между прочим, я ничуть не удивлюсь, если люди действительно наплюют на Землю и улетят осваивать какую-нибудь не пригодную для жизни планету. Преодолевать трудности, специально создавая их для этой цели, – это вполне в духе нового общества. Неподалеку от космического корабля стоит огромная глиняная скульптура быка, выкрашенного под бронзу, – след первоначального замысла выставки. Ходил слух, будто бык сначала был сделан без половых органов – Партия и Правительство заботились о нравственности народа. За быком – павильон, в котором по идее должны были быть коровы. Когда мы перед отъездом из Москвы были там, на павильоне красовалась дощечка со словами «Коровы закрыты на ремонт». Посмотрев быка и оглянувшись на космический корабль, вы уже не заметите в нем ничего космического. В нем ощущается претензия не столько на покорение космоса, сколько на покорение нашей обжитой планеты. Зачем, если свою Землю освоить не можем? Да хотя бы затем, чтобы заставить всех жить так же уныло и бездарно, как живет Москва.
