Марк Курлански - 1968. Год, который встряхнул мир.
«Я сказал, — вспоминает Кронкайт, — ну, я должен ехать, потому что нам нужны документальные свидетельства насчет Тет. Мы получали ежедневные сообщения, но не знали, где в то время происходили события. Мы могли проиграть войну; если такая опасность реально существовала, я должен был быть там. Это первое. Если в конце концов акция «Тет Оффенсив» окажется успешной, это будет означать, что нам надо спасаться бегством, как мы в конечном итоге и сделали, но я хотел быть там, чтобы видеть, как протекает конфликт».
Уолтер Кронкайт никогда не воспринимал себя как знаковую фигуру в истории развития средств массовой информации, как национальное достояние (как оценивали его другие). Всю свою жизнь он видел в себе репортера и не хотел пропускать важные события. Освещая Вторую мировую войну для Юнайтед Пресс Интернэшнл, он был с вместе с союзниками во время высадки в Северной Африке, первого полета бомбардировочной авиации над Германией, высадки в Нормандии, парашютного десанта в Нидерландах. И ему всегда хотелось быть на передовой.
Первая реакция Сэланта была вполне предсказуемой. По воспоминаниям Кронкайта, он сказал: «Если вы должны быть там, если настаиваете на том, чтобы ехать, я не собираюсь вас останавливать. Но я считаю, что глупо рисковать жизнью в подобной ситуации, учитывая вашу ключевую роль для нас, и об этом надо серьезно подумать». Но затем он произнес нечто такое, что удивило Кронкайта: «Но если вы собираетесь ехать, я думаю, что вам надо снять документальный фильм о том, как вы туда едете, о том, что вас заставило сделать это. И может быть, тогда у вас найдется что сказать о том, как будут развиваться события в этой войне и к чему это все приведет».
Надо заметить, что у Дика Сэланта была черта, известная журналистам Си-би-эс: он запрещал проводить какую бы то ни было редакторскую обработку новостей. Кронкайт рассказывал о нем: «Если приходилось менять какое-то слово в сообщении журналиста и это могло показаться редакторской правкой, продиктованной личным мнением, то в таких случаях он стоял насмерть против каких бы то ни было изменений. Так было не только со мной: я имею в виду любую редактуру вне зависимости оттого, кто ее проводил».
Итак, когда Сэлант объяснил Кронкайту свою идею относительно его поездки во Вьетнам в качестве специального корреспондента, тот ответил: «Здесь неизбежно мое редакторское вмешательство».
«Ну что ж, — сказал Сэлант, — я думаю, что, вероятно, для этого настало время. Вы создали себе репутацию, и благодаря вам (и в ходе работы всей нашей компании) у зрителей сформировалось мнение, что информация, передаваемая Си-би-эс, является достоверной и основанной на реальных фактах и что мы, так сказать, находимся в центре. Вы сами говорили о том, что мы подвергаемся критике с обеих сторон. Вы сами же признавали, что мы получаем примерно столько же писем, где нас называют проклятыми консерваторами, сколько писем, где нас именуют проклятыми либералами. Мы поддерживаем войну, и мы являемся ее противниками. Вы и сами говорили, что, если мы положим эти письма на две чаши весов, они будут весить примерно одинаково. Мы не находимся ни поту, ни по другую сторону баррикад и позиционируем сами себя именно так. И если уж мы снискали себе подобную репутацию, то, может быть, нам сослужит хорошую службу это доверие народа — доверие к нашей компании и к вам лично, — если вы выскажете ваши собственные мысли. Сообщите им, как выглядит то, что вы увидите, когда окажетесь там и будете в курсе дела, выскажите им свое мнение». «Это забавно — слышать от вас такие рассуждения», — ответил Кронкайт Сэланту.
Кронкайт подозревал, что все завоеванное доверие готово было улетучиться, поскольку он переступил черту, которую прежде никогда не переступал. Си-би-эс также испытывала опасения, что с превращением Уолтера из сфинкса в проповедника высокий рейтинг новостных шоу компании стремительно упадет. Но чем больше Кронкайт и Сэлант размышляли об этом, тем увереннее приходили к мысли, что в наступивший момент всеобщего замешательства общественность жаждет услышать голос, который четко объяснит, что произошло и что должно произойти.
Приехав во Вьетнам, Кронкайт ощутил себя счастливым и не мог скрыть этого. Он сфотографирован в одежде военного корреспондента, со шлемом на голове и поднятым вверх большим пальцем — жест одобрения, совершенно бессмысленный в той ситуации. Но с самого начала у него и его команды возникли некоторые сложности. Не удавалось найти аэропорт, где можно было бы приземлиться. Они в конце концов попали в Сайгон 11 февраля и очутились в зоне боев. Излагая Крон-кайту происходящее, Вестморленд заявил: «Как удачно, что известный журналист прибыл как раз в тот момент, когда одержана великая победа! «Тет» исчерпал себя, как мы и надеялись». Но на самом деле тот день был уже двенадцатым, считая от начала «Тет Оффенсив», и хотя Соединенные Штаты отвоевали свои территории обратно, в ходе нападений вьетконгов-цев погибло уже девятьсот семьдесят три американца. Каждая неделя приносила с собой новое рекордное число убитых. За один только день на территории Кхе-Сан было убито пятьдесят шесть морских пехотинцев.
Кхе-Сан, где окопались американские морские пехотинцы, находилась вблизи границы между Севером и Югом. Дела там шли все хуже и хуже. Ханой, так же как и французская пресса, начал сравнивать ситуацию с той, что сложилась в Дьен-Бьен-Фу, где вьетнамцы опустошили окруженную базу французской армии в 1954 году. При этом французская печать ликовала почти так же, как жители Северного Вьетнама.
В Вашингтоне столь широко циркулировала идея, что США скорее предпочтут применить ядерное оружие, нежели потерять Кхе-Сан и пять тысяч солдат морской пехоты, что один журналист спросил генерала Эрла Дж. Уилера, председателя Объединенного комитета начальников штабов, рассматривается ли вопрос использования ядерного оружия во Вьетнаме. Ответ генерала: «Я не думаю, что ядерное оружие потребуется, чтобы защитить Кхе-Сан», — никого не успокоил. Журналист не упомянул Кхе-Сан в своем широко поставленном вопросе.
Из корреспондентов, желающих провести день в Кхе-Сан, был составлен список. Однако Уолтера Кронкайта в него не включили: это сочли слишком опасным. Американские военные не желали потерять Кронкайта. Вместо Кхе-Сан его взяли в Хью, где артиллерия не оставила камня на камне от богато украшенных зданий бывшей колониальной столицы. Как сообщили Кронкайту, американцы вновь установили контроль над Хью, но когда он приехал туда, морская пехота по-прежнему вела бои за этот город. 16 февраля американские морские пехотинцы первого батальона пятого полка захватили двести ярдов городской территории, потеряв при этом одиннадцать человек убитыми и сорок пять ранеными. Именно в Хью американцы впервые познакомились с разработанным в СССР оружием — укороченными легкими АК-47, одинаково эффективными для одиночных снайперских выстрелов и при стрельбе очередями (десять пуль в секунду). Этому оружию суждено было стать символом войны на Ближнем Востоке, в Центральной Америке и Африке.
Больше всего обескуражило ветерана войны и корреспондента Кронкайта следующее: солдаты, участники боевых действий, и младшие офицеры сообщали ему версии происходящего, которые абсолютно не совпадали с тем, что говорили ему командиры в Сайгоне. С этим сталкивались многие из тех, кто освещал в прессе события во Вьетнаме. «Столько было очевидной неправды в связи с войной, — рассказывал Джин Робертс. — Это было нечто большее, чем приукрашивание. Нам рассказывали то, чего просто-напросто не было. Офицеры в Сайгоне и солдаты на поле боя говорили прямо противоположные вещи. Это приводило к полному разрыву между журналистами и американским правительством».
«Сообщение Уолтера Кронкайта из Вьетнама» было передано 27 февраля в десять часов вечера по западному времени. Поклонники Кронкайта (казалось, почти все население Америки) волновались, видя Уолтера во Вьетнаме, непосредственно в гуще событий, где, как в глубине души всегда считал Кронкайт, и находилось его настоящее место. После того как была разрушена последняя станция вещания, он вернулся туда, где
было его место, по мнению Си-би-эс: он вновь сидел за столом, одетый в костюм. Он смотрел в камеру, и взгляд его был столь личностным, столь прямым и лишенным какой бы то ни было наигранности, что девять миллионов зрителей могли почти поверить: он обращается непосредственно к каждому из них. Впечатление искренности усиливалось от того, что он читал текст, написанный им самим (он настоял на этом):
«Сказать, что сегодня мы достаточно близки к победе, — значит, вопреки очевидным фактам, поверить оптимистам, которые уже ошибались прежде. Предположить, что мы вот-вот потерпим поражение, — значит поддаться пессимизму; это было бы неразумно. Единственное реалистичное, хотя и неудовлетворительное, заключение состоит в том, что мы застряли на мертвой точке. В том маловероятном случае, если военные и политические аналитики правы, в ближайшие месяцы мы неизбежно узнаем о намерениях врага — если это действительно последний всплеск его активности перед началом переговоров. Но мне все более и более очевидно, что единственный разумный выход — вступить в переговоры, причем не с позиции победителей, но с позиции честных людей, которые живут в согласии со своим идеалом защиты демократии и делают все, что могут.
