Станислав Лем - Раса хищников
Я пожаловался Торресу на отношения, царящие сегодня в Польше, и на то, что для беззакония более нет никаких преград. Он успокоил меня, объяснив, что в Испании то же самое, — слабое утешение. Беру газету (польское телевидение я не смотрю — это вредно для здоровья), и сразу, на первой полосе: очередная афера, арестован генерал, наркотики в Центральном следственном управлении и так далее. До войны в польской полиции никогда ничего подобного не было. Должен же найтись хоть кто-нибудь, кто этих преступников посадит, — или выйдет так, что одна половина полиции отправит за решетку другую?
Я читал умную статью в «Геральде», в которой объяснялось, что все это — посттоталитарный синдром; что посттоталитарное общество делится на тех, кто, стремясь к личной прибыли, увеличивает при случае и государственную, и тех, кто только грабит и крадет что ни попадя, будто все нравственные критерии полностью утрачены. Сегодня под нашими окнами целые толпы шли в процессии Тела Господня[231]; значит ли это, что люди живут в двух раздельных мирах и в часы, свободные от религиозных практик, занимаются чем-то совершенно иным? Это было бы странно и непонятно. Когда молодой человек вступает в жизнь, он, разумеется, верит, что все и правда так, как говорят и пишут; потом оказывается, что все совсем по-другому. Но мы уже утратили самые элементарные ориентиры. Марксистскую ложь, сброшенную в глубокую яму, сменила дикая жажда наличных. Да, интеллектуалы, весьма немногочисленные в Польше, бичуют нашу действительность, но никто не указывает пути выхода.
Немецкая Академия искусств пригласила меня стать се членом. Убедившись, что это будет чисто формальный акт без каких-либо неприятных последствий и что от меня никто не станет ничего требовать, я согласился. В результате я получаю обширную корреспонденцию; как раз сейчас меня приглашают на открытие нового берлинского дома Академии. Я, конечно, не поеду ни на это открытие, ни на какой-либо авторский вечер, но письмо открыло мне глаза на то, каким расположением удостаивают Академию немецкие власти. И в то же время я читаю, что в бывшем Доме литературы на Краковском Предместье{64} гнездятся и правление Союза польских писателей, и нео-Союз литераторов, основанный во время военного положения[232], да еще ПЕН-клуб в придачу, и что, хотя у нас в Польше более трех тысяч официально зарегистрированных писателей, из них максимум три десятка живут за счет публикаций. А вот в Германии ситуация иная, несмотря на пять миллионов безработных.
Множество молодых польских литераторов, особенно поэтов, как бы отделены от Варшавы невидимой стеной. Кто-то якобы дает им какие-то стипендии, но это капля воды в пустыне. Все бедствуют, но не жалуются — и это мне по душе. Юная Дорота Масловская[233] вышла на рынок с новой книгой, которая называется «Павлин королевы». Отрывки из нее я читал в «Лампе», и абсолютно не важно, нравится она мне или нет — все равно это будет хит. Скажу осторожно: у Масловской явно есть талант, ей недостает лишь жизненного и интеллектуального багажа, который накапливается десятилетиями.
Возвращаясь к теме гостей: у меня был удивительнейший посетитель, англичанин, который поселился в Кракове и даже немного говорит по-польски. Он прочел мой «Высокий замок», где упоминается львовская кондитерская Залеского, и очень просил, чтобы я рассказал о ней во всех подробностях, потому что он хочет описать ее на страницах английской прессы. Он познакомился с внуком владельца кондитерской и раздобыл серию фотографий, запечатлевших ее довоенное великолепие. У меня от удивления глаза на лоб полезли: какое дело англичанам до несуществующей польской кондитерской, пусть даже самой распрекрасной? Мы с ним поговорили немного, как поп с корчмарем; взволновало меня только известие, что в здании кондитерской сегодня разместился «Макдоналдс».
Вот такие у меня были за последние недели визитеры: испанец, англичанин и еще чех, мой переводчик из Праги Павел Вейгель… Кроме того, я пережил удивительное приключение, связанное с Китаем. Там сейчас переводят две мои книги, одну на Тайване, другую в Пекине, обе на мандаринский диалект. И внезапно переводчики начали бомбардировать моего секретаря разнообразными вопросами. Смысл нехитрых латинских выражений, которыми я привычно и без размышлений фарширую свои тексты (ведь латынь — это антаблемент польского языка!), оказался им непонятен, поскольку римское влияние так и не дошло до Срединного Царства, и латынь для них примерно то же, что для нас узелковое письмо инков. Приходилось объяснять самые простые обороты и афоризмы, такие как argumentum ad hominem{65} или si duo faciunt idem, non est idem{66}. Я не осознавал, сколь глубока пропасть между нашими культурами, тем более что в области атомной физики Восток с Западом прекрасно друг друга понимают. В такие минуты осознаешь, насколько разнородно творение, именуемое человечеством, которое насчитывает уже шесть с половиной миллиардов особей.
На уроках физики нам показывали такой опыт: берется большая пробирка с водой, и в нее кладется несколько кусочков льда, который плавает на поверхности. Когда дно пробирки нагревают бунзеновской горелкой, вода снизу начинает кипеть, но сверху по-прежнему остается лед. Лед и кипяток одновременно — вот так примерно выглядит наш мир.
Май 2005
Дороги и бездорожья{67}
Я привык, что журнал «Без догмата»[234] — теперь ежеквартальное издание — занимается пальбой по церковникам. Очередной номер оказался, к моему изумлению, в значительной степени иным.
Часть текстов посвящена образу ПНР в статьях «Газеты выборчей» и экономическим вопросам. Авторы, используя статистические таблицы, сравнивают пээнэровскую экономику дефицита, когда у людей было больше денег, чем товаров на полках, с нынешней ситуацией, опровергая распространенное сейчас мнение: все, что было тогда, — плохо, а все, что сегодня, — хорошо. Из отдельных таблиц, которые я здесь, конечно, не стану приводить — например, из сопоставления ежемесячного прожиточного минимума в 1989 и 2004 гг., — следует, что покупательная способность населения падает, увеличивается разрыв между богатыми и бедными, а людей мало зарабатывающих подталкивают в пропасть нищеты. И главное, что нет никаких политических сил, которые бы этому противостояли и предлагали программу помощи.
Меня взволновали эти филиппики, подкрепленные точными статистическими данными. С такого рода критическим подходом к сравнительному анализу ПНР и современной действительности я еще не сталкивался. Нас впечатляет огромный прирост товаров длительного пользования, нам кажется, что интенсивность городского движения в таких мегаполисах, как Варшава и Краков, отражает общественное благосостояние, в то время как — утверждают авторы «Без догмата» — все плохо. Можно было бы ожидать, что найдутся полемисты более компетентные, чем я, ведь я в экономике не силен. Боюсь, однако, что этому не бывать; заслуживающей внимания полемики у нас практически нет.
На страницах «Без догмата» атакуют и еженедельник «Впрост», и ежедневную газету «Факт». Катажина Хмелевская и Томаш Жуковский в статье «Вперед к насилию» анализируют содержание еженедельника за три первых месяца этого года, показывая, как в публикуемых там материалах растет уровень агрессии и отвергается сама возможность какого-либо диалога. Признаюсь, что направленность «Впроста» мне тоже не нравится. С возрастающим сожалением я наблюдаю очередные, сугубо персональные атаки на Бельку[235] и Квасьневского[236]. Подобная тактика может оказаться абсолютно неправильной в ситуации, когда кто-нибудь вроде Стана Тыминского[237]опять попытается добиться поста президента. Наше общество распалось, нет серьезных сил, которые действительно боролись бы с популизмом, фальшивыми обещаниями, зато в этой магме прекрасно чувствуют себя личности, несущие черт-те какую ахинею, как, например, Гертых[238], называющий Михника[239] аппаратчиком.
Выходящей большим тиражом газетой «Факт», которую я вообще-то не читаю, занялся Петр Рымарчик в статье «Гедонизм и консерватизм». Он показывает, как идеология массовой культуры, ассоциирующейся обычно с вседозволенностью, странным образом соединяется в этой газете с консервативными тенденциями. Впрочем, и «Факт», и «Впрост» стараются популяризировать концепцию «ut unum sint»{68}, но не в религиозном, а в социальном смысле: все мы — единое целое, никто ни к кому не должен испытывать ни зависти, ни обид, такие понятия, как класс или социальная прослойка, — уже минувшее безвозвратно прошлое. Все «левое» — отвратительно и ужасно, это утверждение не подлежит обсуждению и тем более оспариванию. А ведь когда-то говорили, что, если человек не был в молодости социалистом, он не может в старости быть порядочным человеком…
