Всеволод Ревич - Все написанное Ильей Варшавским
Не вспомнив всего этого, мы не сможем оценить своеобразие того места, которое заняли в нашей фантастике "несерьезные" на первый взгляд рассказы И. Варшавского.
Произведения "серьезных" фантастов, как говорится, взяли быка за рога, заговорив о самых насущных, самых глобальных заботах века НТР, которых "обычная" литература тогда вовсе не замечала, а сейчас если и начинает замечать, то самым робким образом. Наша фантастика была захвачена необозримыми перспективами, открывающимися перед человеческим разумом. Что же касается западных фантастов, то они были всерьез озабочены намечающейся всеобщей автоматизацией, могущей, пр их мнению, нанести основательный ущерб духовному развитию человечества, а то и покончить с этим самым духовным развитием вовсе.
И тут И. Варшавский засмеялся, откровенно засмеялся над тем, что у иных фантастов вызывало лишь священный трепет.
Иногда он смеялся весело, как в рассказе "Роби", иногда грустно, как в "Молекулярном кафе", но всегда остроумно и беспощадно, если только этот эпитет приложим к такому тонкому понятию, как юмор.
Но не получается ли здесь противоречия? Не мы ли сами восторгаемся победами человеческого разума и тут же хвалим автора, который позволяет себе непочтительно отзываться хотя бы о той же кибернетике. Ни малейшего! Не над кибернетикой смеется И. Варшавский, а над ее неразумными апологетами, над "неумеренным стремлением все кибернетизировать". "Я не верю, - писал он в маленьком предисловии к "Молекулярному кафе", - что перед человечеством когда-нибудь встанут проблемы, с которыми он не сможет справиться... К счастью, здесь полемику приходится вести не столько с учеными, сколько с собратьями-фантастами... Думаю, что в таких случаях гротеск вполне уместен, хотя всегда находятся люди, считающие этот метод спора недостаточно корректным".
Автор скромничает, спор шел и с учеными. Прошло с тех пор лет десять, и все встало на свои места, "а сами кибернетики заняты более насущными делами", как писал И. Варшавский уже в 1972 году. Но его рассказы остались не только памятником задорных споров тех лет, хотя и это само по себе немаловажно. Утеряв несколько в сиюминутной направленности, они приобрели более обобщенный, более глубокий смысл.
Точнее, не "приобрели", конечно, он б"ыл и раньше - этот второй слой, просто, со временем он стал проступать более явственно.
В то время такие рассказы, как "Роби", "Вечные проблемы", "Конфликт", "Перпетуум мобиле", "Гомункулюс" и т. п., воспринимались и вправду прежде всего как живое слово в полемике. Позволю себе процитировать собственную рецензию на сборник "Молекулярное кафе": "Разве не угадываются тезисы иных участников споров о возможностях кибернетики в весьма убедительных и потому особенно смешных доказательствах невозможности существования органической жизни, которые произносят достопочтенные автоматы класса "А" с трибуны местной научной конференции ("Вечные проблемы")? За два миллиона лет работы успели позабыть, что сами они всего лишь потомки автоматов "самого высокого класса", когда-то оставленных людьми с целью сохранить следы человечества на покинутой планете". Так было написано в 1965 году; я перечитал "Вечные проблемы" сегодня и увидел в них еще и блестящую пародию на "научное" пустословие, издевательство над нетерпимостью, высокомерием, зазнайством, и не только в ученой среде.
Должно быть, нынешние читатели и вправду не ощутят в полной мере памфлетной направленности рассказа "Роби", хотя проблема кибернетических "слуг" вовсе не снята с повестки дня. Самоуверенный и даже наглый Роби, доставляющий столько лишь на первый взгляд забавных неприятностей своему хозяину, может быть, принесет нам нынче утешение, заставив рассмеяться в сходных житейских ситуациях, не имеющих ни малейшего отношения к роботехнике. И прежде всего потому, что в Роби воплотились многие человеческие черты, отрицательные, понятно, но, честно сказать, не лишенные известного обаяния.
Впрочем, к одинаковой цели можно идти разными путями: и я не вижу принципиальней разницы между веселой "антироботностью" "Вечных проблем" и рассказом "Тревожных симптомов нет", над которым, пожалуй, не засмеешься. Рассказ этот носит программный характер, недаром им названа последняя книга писателя.
А речь, как и в большинстве рассказов И. Варшавского, идет все о том же - человеческом первородстве, о том, что такое человек, об истинной ценности и красоте человека. Духовная кастрация престарелого ученого Кларенса выглядит еще более страшной, потому что делается по доброй воле.
Операция призвана очистить выдающийся мозг для дальнейшей продуктивной научной деятельности, освободить его от сентиментального "балласта", накопленного за долгую жизнь, - детские воспоминания, эмоции при встречах с невестой, переживания по поводу гибели сына-космонавта, - убрать, убрать, убрать, щелк, щелк, щелк! Что же осталось от человека после такой "инверсии"? От человека ничего. Перед нами очутился все тот же робот, над претензиями которого И. Варшавский издевается в других своих рассказах. Но если кандидатуры алюминиево-синтетических верзил на человеческий трон и вправду могут вызывать смех, то процесс снижения людей до уровня роботов может внушать страх и ужас.
Что может выйти, если научно-технической прогресс не будет сопровождаться или даже опережаться социальным, - вот о чем еще одна невеселая сатира И. Варшавского - "Солнце заходит в Даномаге", так же давшая название книге. "Солнце заходит в Даномаге", пожалуй самое краткое и самое сильное произведение из цикла, посвященного вымышленной и все же не нереальной стране "Даномаге", в которую входят и "Тревожные симптомы".
В каком-то глухом подземелье заперт несчастный узник - Рожденный в Колбе. Его недремлющим тюремщиком служит Машина, которая давно бы перестала функционировать, если бы не заставляла пленника целыми днями крутить ручку зарядного генератора. Наглядная модель эксплуататорского строя - угнетенные выбиваются из сил, чтобы дать своим угнетателям возможность продолжать это угнетение. В общеисторическом, в общечеловеческом плане это замкнутое кольцо давно уже потеряло всякий смысл, оно сковывает, оно пускает на ветер творческие силы человека, но оно вовсе не представляется таким тем, кто вложил в машину ее жестокую программу. То общество, в котором проклятое кольцо не удается своевременно разорвать, обречено. В Даномаге заходит солнце.
И. Варшавский написал еще немало "серьезных" рассказов, в которых вновь и вновь утверждает, что никакая, самая совершенная техника не сможет помочь человеку, человеку могут помочь, а в случае чего и спасти, только люди же, люди с заботливой и нежной душой, которых прекрасно умел изображать сатирик Варшавский. С каждым годом доля "серьезных" рассказов, таких, как "В атолле", "Решайся, пилот!", "Сюжет для романа", увеличивалась, но все же, мне думается, талант И. Варшавского лучше всего чувствовал себя в юмористической стихии. Едва ли можно считать случайностью то, что каждый его сборник открывается смешным произведением. Даже самая "мрачная" книга И. Варшавского "Солнце заходит в Даномаге" начинается с веселой шутки "Курсант Плошкин".
Любимый прием писателя, которым он пользовался мастерски,- это умение соединять несоединимое. Что, например, получится, если усатого морского волка времен, пожалуй, парусного флота посадить капитаном космического корабля? Не будем преувеличивать, конечно, не капитаном звездолета-первопроходца, открывателя новых галактик, а рейсового "грузовика", на котором, пока он еще дышит на ладан, обкатывают, "окосмичивают" курсантов соответствующих школ. Под стать этой допотопной (если такое словоупотребление допустимо в случае с космическим кораблем) колымаге и ее капитан. Экипаж втихомолку посмеивается над Чагиным, который читает древние лоции и варит на спиртовке (в космосе-то!) чай, отвратительный на вкус его посетителей и единственно достойный внимания с его точки зрения. Однако все знают, что под напускной суровостью кэпа таится доброе сердце. Разбитной курсант Плошкин сыграл с ним шутку, выдав себя за девицу, чем нанес смертельную обиду доверчивому старику. Но в описании И. Варшавского этот сорванец получился таким живым и непосредственным, что мы, читатели, простим ему шалости, простят ему их, конечно, и члены экипажа, когда до них дойдет юмористическая сторона дела.
"Курсант Плошкин" похож по своему изяществу, по неожиданности сюжетных ходов на старинный водевиль (мюзикл по-современному), жанр, в котором не гнушались участвовать самые большие мастера русской сцены.
Конечно же, И. Варшавский писал свой рассказ не о будущих покорителях межзвездных просторов, но будем надеяться, что они окажутся такими же веселыми, и застенчивыми, и озорными, и обидчивыми людьми, как герои И. Варшавского.
И как наши современники.
Вершиной юмористики И. Варшавского мне представляется маленькая повесть "Петля гистерезиса". Молодой кандидат исторических наук Курочкин отправляется с научной командировкой в I век н. э., вознамерившись наконец-то доказать, что Иисус Христос - это миф. Историк смог убедиться в этом лично, но обстоятельства сложились так, что ему самому пришлось временно исполнять обязанности мессии. Писатель назвал свою шутку пародией на некоторые научно-фантастические вещи, в которых Христос выдается за космического пришельца.
