Николай Страхов - Злодейства особого рода
«Но торжественное спокойствіе, съ которымъ республика передала достойнѣйшему власть достойнѣйшаго и законнымъ порядкомъ замѣстила пробѣлъ образовавшійся вслѣдствіе преступленія, показываетъ міру и самой Франціи, готовой забыть объ этомъ, какъ много эта страна, подъ волнами поверхностной пѣны, таитъ глубокихъ сокровищъ хладнокровія, нравственной силы и надежды» [1].
Вотъ поученіе, которое чистосердечный и горячій патріотъ извлекъ изъ гибели Карно. Карно есть жертва печальнаго состоянія республики, которой онъ былъ президентомъ. Авторъ съ горечью указываетъ, что убійца имѣлъ полное право негодовать на порядки Франціи, такъ что могила Карно вырыта, въ сущности, тѣмъ десяткомъ тысячъ людей, которые вертятъ теперь судьбою страны и въ своемъ безуміи и ослѣпленіи не видятъ, что ихъ руки запятнаны кровью.
Если такъ, то Франціи предстоятъ великія бѣдствія, и мы видимъ теперь только ихъ начало. Не странно ли? Тамъ давно уже господствуетъ полная свобода. И учрежденіе правительства, и выборъ его членовъ совершается свободно; каждое дѣйствіе правительства и каждаго его члена свободно обсуждается и повѣряется. И, несмотря на то, они не могутъ устроить у себя хорошихъ властей и не могутъ заставить эти власти хорошо дѣйствовать!
Авторъ указываетъ намъ, въ чемъ дѣло. Дѣло въ томъ, что тамъ, гдѣ власть есть предметъ исканій, всѣмъ доступный, она никогда не остается въ рукахъ народа, а попадаетъ въ руки тѣхъ, кто поставилъ ее себѣ цѣлью главныхъ своихъ желаній и занятій. Франція управляется не сама собою; ею управляютъ тѣ «немногія тысячи политикановъ», о которыхъ говоритъ авторъ. Такъ идетъ дѣло и во французской республикѣ и въ Соединенныхъ Штатахъ, и, повидимому, иначе оно идти не можетъ. Люди добросовѣстные и благонамѣренные не имѣютъ ни времени, ни умѣнья, чтобы бороться съ тою «шайкой авантюристовъ», къ которой принадлежитъ большинство политикановъ. Политиканы же дѣйствуютъ вездѣ одинаково: или «подкупомъ», или возбужденіемъ ненависти, — «клеветою». А когда достигнутъ власти, то пускаютъ въ ходъ такъ называемый «обструкціонизмъ», то-есть, пользуются республиканскими правами, чтобы задерживать «развитіе демократіи», останавливать всѣ мѣры, идущія въ пользу большинства народа и противъ того класса, къ которому сами принадлежатъ и отъ котораго могутъ получать наибольшія выгоды.
Такимъ образомъ вышло, «что авторитетъ власти все больше и больше теряется. Казалось бы, Франція, пользуясь всѣми свободами, должна была для обоихъ полушарій стать блестящимъ примѣромъ государственныхъ улучшеній; вмѣсто того эта республика, существующая уже десятки лѣтъ, представляетъ намъ, кажется, одни печальные примѣры, въ родѣ той „панамской бури грязи“, которая недавно разыгралась.
Но, если такъ, если судить по словамъ самаго нашего автора, то Казеріо, значитъ, имѣлъ для себя нѣкоторыя извиненія. Не слѣдуетъ ли намъ причислить это убійство къ тѣмъ политическимъ преступленіямъ, которыми полна исторія? Казеріо, безъ сомнѣнія, считалъ себя героемъ; на какихъ же основаніяхъ мы не даемъ ему никакого права на героизмъ?
Политическія злодѣйства издавна находятся на особомъ счету. Греки славили и воспѣвали Гармодія и Аристогитона, и „кинжалъ скрытый подъ миртами“ вошелъ въ поговорку. Цицеронъ, котораго такъ усердно изучаютъ у насъ въ школахъ, радовался убійству Цезаря и хвалилъ Брута и Кассія. Шарлотта Корде есть лицо, вдохновляющее поэтовъ и художниковъ. Орсини, бросавшій бомбы подъ Наполеона III, былъ предметомъ вниманія и участія всей либеральной Европы. Да мало ли примѣровъ? Отчего же на Казеріо мы смотримъ иначе и видимъ въ его поступкѣ только предметъ „ужаса и отвращенія?“
На этотъ вопросъ, повидимому самый интересный, мы у автора не находимъ яснаго отвѣта. Въ чемъ ужасъ? Въ чемъ отвращеніе? Казеріо жестоко оскорбилъ огромную массу французскаго народа; но, вѣдь онъ думалъ, что дѣйствуетъ для блага этого народа, и жертвовалъ собою для этого блага. Казеріо убилъ человѣка честнѣйшаго и достойнѣйшаго; но вѣдь онъ хотѣлъ убить не частнаго человѣка, а главу правительства, которое желалъ разрушить. Нашъ авторъ сознается, что Казеріо былъ увлеченъ „иллюзіей идеала“; значитъ, несчастный мальчикъ подпалъ какому-то соблазну, и на этотъ соблазнъ намъ слѣдуетъ обратить нашъ ужасъ и наше отвращеніе.
Но истинно ужасно и отвратительно то, что, кажется, европейская совѣсть не находитъ въ себѣ основаній, чтобы осудить подобныя преступленія. И этому помраченію совѣсти никто столько не способствовалъ, какъ Франція. Франція не только породила цѣлый рядъ насильственныхъ и кровавыхъ переворотовъ, но она торжествовала и восхваляла эти перевороты. Она возвела въ догматъ, что прогрессъ совершается не иначе, какъ насиліемъ, огнемъ и мечемъ, и этотъ догматъ проповѣдывался малымъ дѣтямъ на школьныхъ скамьяхъ. Казеріо, вѣроятно, нимало не останавливался передъ мыслью объ убійствѣ; совѣсть его ничуть не смущалась, когда онъ задумывалъ погрузить свой кинжалъ въ живаго человѣка, тамъ, гдѣ сердце этого человѣка; онъ только спрашивалъ себя: кого убить?
И онъ былъ увѣренъ, что поступаетъ хорошо. Потому что безусловно хорошаго и безусловно дурнаго для него не было. Хорошо не то, что хорошо, а то, что ведетъ къ прогрессу; и дурно не то, что дурно, а то, что прогрессу мѣшаетъ. Онъ и рѣшился содѣйствовать успѣхамъ рода человѣческаго.
Можетъ быть, онъ ошибся? Онъ былъ такъ молодъ и неопытенъ! Можетъ быть, его дѣло не подвигаетъ, а останавливаетъ прогрессъ? Можетъ быть, Франція, и безъ того несчастная, станетъ еще несчастнѣе отъ такихъ подвиговъ? Ну, это не важно. Онъ былъ крѣпко убѣжденъ въ противномъ. В хорошо не то, что хорошо, а то, когда я слѣдую своему убѣжденію; и дурно не то, что дурно, а то, когда я дѣйствую противъ своего убѣжденія.
Такимъ образомъ, общее мѣрило добра и зла у насъ, повидимому, уже не существуетъ. Законъ, написанный въ сердцахъ человѣческихъ, о которомъ такъ положительно говоритъ Апостолъ, какъ будто вовсе изгладился. По старому катихизису, убійство запрещается, какъ большой грѣхъ. И то, что Казеріо жертвовалъ собою и шелъ на очевидную гибель, не уменьшаетъ, а пожалуй увеличиваетъ его вину; самовольное исканіе смерти катихизисъ называетъ вообще самоубійствомъ, — тоже большимъ грѣхомъ. Какъ мы далеко ушли отъ этихъ понятій!. У Данта, въ самой глубинѣ ада сидитъ громадный сатана, имѣющій три лица, черное, красное и желтое. Во рту каждаго изъ своихъ лицъ сатана держитъ по грѣшнику. Эти три лютыхъ грѣшника, которыхъ непрерывно жуетъ сатана, слѣдующіе: Іуда Искаріотскій, Брутъ и Кассій.
Таковъ былъ строгій судъ великаго поэта!
27 авг. 1894.
Примечания
1
Révue de Paris, № 11 (juillet 1894).
