Александр Розов - Простой феномен человека
Какое определение принято в качестве эталонного сейчас?
На данный момент вопрос еще не решен. Некоторые придерживаются фенотипического определения, немногие — биологического, совсем немногие — социального, единицы — кибернетического. А вот общество в целом по странной причине придерживается пятого определения — теологического.
Никто не говорит об этом унизительном факте — но все его признаки налицо. В настоящее время любые процедуры, изменяющие человека даже в пределах биологического вида (евгеника) запрещены во всех странах, достаточно развитых для проведения исследований в этой области.
Причем эта система запретов имеет длительную предысторию в виде подготовки общественного мнения.
С того момента, как наука впервые задумалась о возможности изменения человеческой конструкции, общество начали подвергать жесткой психологической обработке с целью опорочить любые исследования в этом направлении. Непрерывная цепь триллеров — начиная от хрестоматийного «Франкенштейна» Шелли и заканчивая культовыми «Терминаторами», внушает людям один и тот же набор утверждений:
— Измененный человек будет примитивен и ущербен.
— Измененный человек будет уродлив и несчастен.
— Измененный человек будет опасен для окружающих.
— Измененный человек будет создан с исключительно вредными целями.
— Измененный человек не будет человеком.
Стараниями масс-медиа и голливудских технологий, сами технические термины «киборг» и «трансгенный организм» были превращены в отталкивающие образы чудовищ, монстров или маньяков-убийц вроде Джека-потрошителя. Нагнетание истерии привело к таким нелепостям, как борьба против трансгенных сельскохозяйственных культур. И немудрено: в 70-е годы был многократно переиздан параноидальный роман Уиндема «День триффидов», где трансгенные растения вырастили по три ноги и по одному длинному жалу, выкопались из земли и пошли уничтожать несчастное человечество.
При этом, каждое из пяти приведенных выше утверждений, нелепо и абсурдно. Выше мы уже рассмотрели последствия целенаправленной модификации человека — и не обнаружили никаких даже косвенных указаний на что-либо подобное.
Зададимся вопросом: почему тогда голливудские кошмары с людьми-мутантами или киборгами оказываются настолько психологически достоверными, что легко формируют резко негативное отношение зрителей к упомянутым модификациям человека.
Во-первых, визуальный образ, вызывающий у зрителя ощущение опасной враждебности. Если мутант — то снабженный клыками и когтями, жесткой неопрятной шерстью и злобной физиономией. Если киборг — то весь состоящий из блестящих металлических штуковин, вызывающих ассоциации с гестаповскими застенками или, как минимум, кабинетом дантиста. Еще до того, как подобный персонаж хоть как-то проявил себя — зритель уже уверен: от такой твари ничего, кроме неприятностей, ждать не стоит. Ну и, разумеется, зритель не ошибся: злобный персонаж на экране оправдывает все его самые худшие ожидания.
Во-вторых, сами сюжетные обстоятельства появления такого персонажа, которые делаются предельно скверными. Как правило, это либо продукт тайной деятельности злобных милитаристов, либо результат антигуманных экспериментов сумасшедшего профессора-мизантропа. То есть, и по сюжету, опасная враждебность мутанта/киборга дана в начальных условиях задачи.
Но и этого мало. Есть еще в-третьих. Никогда, ни при каких условиях режиссер не позволяет зрителю увидеть мир глазами этого персонажа, задуматься о том, что чувствует это, пусть непохожее на человека, пусть неприятное на вид, но разумное существо.
Очень важно, что используются все три приема вместе.
Надо заметить, что такого нагромождения грязных приемов не применяется даже в фильмах про вампиров или маньяков-убийц — но иначе никак. Если отказаться хотя бы от одного из трех — и психологическая достоверность «образа врага» будет потеряна.
Не будет первого приема — зритель увидит человека, чья судьба необратимо искалечена чуждым принуждением. Он увидит калеку, чудом выжившего на поле сражения постыдно проигранной и забытой войны, которого теперь хотят добить, чтобы скрыть от себя собственный позор.
Не будет второго — и зритель увидит несчастное разумное существо, бесконечно одинокое в чужом ему и враждебном ему мире людей и обреченное на безжалостное уничтожение просто за свою непохожесть на человека.
Не будет третьего — зритель вообще, чего доброго, подумает: а кто из экранных персонажей человечнее? «Двуногие без перьев», внешне похожие на зрителя или тот, иной, внушающий уважение уже своей готовностью быть самим собой перед лицом неизбежной гибели в финале?
Так формируется общественное мнение.
Кем формируется? Зачем именно так?
Можно было бы конечно изобрести душераздирающую байку о заговоре инопланетян с целью привязать человека к несовершенной конструкции его тела и пресечь на корню будущий прорыв человечества в космос.
Только все гораздо прозаичнее. Нет никакого заговора инопланетян. Нет вообще никакого заговора. Нет даже согласованности идеологической доктрины, запрещающей модификацию человека.
Есть просто мелкий шкурный страх перед лавиной необратимых перемен, которые неминуемо будут вызваны первыми же успехами в сфере модификации человека. Этот страх совершенно индивидуален для каждого из его носителей — тех, чье влияние зиждется на неизменности и стандартности биосоциальных потребностей миллионов человеческих существ.
Но сложение этих индивидуальных страхов порождает кумулятивный эффект, и возникает ударная волна, направленная против хрупких ростков нашего будущего.
Ничего мистического, ничего фантастического не происходит. Те же по сути люди, которые в предшествующие века боялись распада консервативных ремесленных цехов, выхода крестьян из патриархальной общины, распространения грамотности среди «подлого люда», независимости человека от клочка земли, который именуется «его деревней», «его городом» или «его страной», теперь боятся выхода человека за рамки того, что называется «его биологическим строением». Связанное с этим позорнейшее и глупейшее суеверие в системе ООН и ЮНЕСКО носит гордое название «медицинская этика в эпоху генной инженерии» и отражает, как сказано в майской декларации 2003 г. «намерение поддерживать научный прогресс с учетом этических принципов в области культуры, законодательства, философии и религии различных этнических и социальных групп». Одни солидные персоны присваивают другим медали и премии за борьбу против «неэтичных научных исследований», которые, по их мнению, могут дать человечеству слишком много свободы. Эти персоны считают себя образцами нравственности, совершенно не задумываясь о том, что более миллиарда людей вынуждены будут еще целую историческую эпоху жить в совершенно невыносимых условиях только потому, что три четверти поверхности земного шара (не говоря уже о поверхности Марса) непригодны для существования массовой «бета-версии» Homo Sapiens...
Спрос, как известно, рождает предложение, а рынок сильнее закона. Известно также, что самые рентабельные инвестиции — это инвестиции в людей, которые, собственно, и делают прогресс благодаря приобретенным особым качествам. Поэтому настанет время, когда модификацию строения человека предложат любому, кто готов заплатить за право воспользоваться этим — совершенно независимо от каких-либо запретов. А что же другая часть человечества, которая, в силу суеверий своих «авторитетных лидеров», будет не готова «изменить образ божий»? Все просто — эта часть за пару поколений окажется в положении расы «недочеловеков» — причем совершенно объективно. Как сейчас в таком положении оказалась бы раса, сплошь состоящая из полупарализованных и полуслепых астматиков с врожденным несварением желудка.
Впрочем, скорее всего, «бета-версия» человечества достаточно быстро исчезнет, унеся с собой в прошлое те суеверия, которые несовместимы с требованиями прогресса, а эпоху запретов на улучшение человеческой природы будущие историки назовут «темными десятилетиями» — по аналогии с «темными веками». Возможно, они даже найдут системные параллели между этими двумя периодами — что ж, пожелаем им удачи в их будущем труде. Именно благодаря им образ нашей странной эпохи сохранится в памяти нового человечества — человечества «альфа-версии».
