Кайса Орландер - Репортаж из «общества благоденствия»
ДАННЫЕ
В Швеции — около 3 млн. женщин старше 16 лет, около 1,2 млн. из них работают.
80% всех женщин старше 25 лет имеют образование только в объеме народной школы.
Около 233 000 женщин — служащие.
Около 175 000 женщин работают в промышленности.
Около 127 000 женщин работают в торговле.
Около 122 000 женщин работают прислугами.
Около 112 000 женщин работают в больницах (санитарки и медсестры).
Около 90 000 женщин работают в сельском хозяйстве (на собственном либо на чужом наделе).
Около 29 000 женщин работают официантками.
(Цифры из шведского Статистического ежегодника за 1965 г.)
ХЁГАНЕС
В Хёганесе 14 000 жителей в самом городе и около 20 000 — в окрестностях. Раньше здесь были богатые угольные шахты, благодаря чему начала развиваться тяжелая индустрия. В частности, была основана Хёганесская акционерная компания, которая разрослась и превратилась в господствующее предприятие в городе. Это было в первом десятилетии нашего века. Все началось с производства кирпича. Сейчас кроме кирпича здесь изготовляют керамическую плитку и пластмассовые трубы.
У проходной перед воротами Хёганесской компании один рабочий сказал: «Хёганесская компания плохо платит. На зарплату нельзя прокормить жену и детей. Это особенно трудно для молодых парней, ведь они вынуждены снимать комнаты в новомодных доходных домах».
И он добавил:
«Всю неделю перед получкой приходится ложиться спать на голодный желудок. Если не можешь заснуть от голода, выпей стакан воды. Если не поможет, выпей еще стакан»...
Корсетная фабрика Арнберга
В 1969 г. на корсетной фабрике Арнберга работало 180 женщин. В мае было объявлено, что фабрика закрывается. В августе руководство фабрики изменяет свое намерение и сообщает, что на фабрике будет занято 100 человек. Большинство рабочих не знают, чего им ждать. Из дирекции не поступало никаких точных сведений. О том, как обстоят дела, узнавали окольными путями. Кое-что о положении дел сообщал Комитет предпринимателей, кое-что — профсоюз, кое-что можно было прочесть в газетах, услышать по радио или по телевидению. Однако определенная часть рабочих не ходит на профсоюзные собрания, не беседует с представителями Комитета предпринимателей, не читает газет, не слушает радио, не смотрит телевизор, а потому не знает, что же будет с их работой. Люди питались слухами. Нервничали, беспокоились. В начале сентября на профсоюзном собрании, на которое пришло около 100 рабочих (необычно много), было наконец оглашено решение. Директор Арнберг сообщил, что 80 рабочих будут уволены. Список тех, кому придется уйти, обнародуют в последних числах месяца. В конце этого или в начале следующего года предприятие должно быть остановлено. Прибыв в Хёганес, я отправилась в библиотеку. На вопрос о том, к каким женщинам с корсетной фабрики мне следует обратиться, библиотекарша дала мне адрес фру Ц. Как и все другие женщины в Хёганесе, она просила не называть ее фамилии.
Фру Ц. (швея, 22 года работает на корсетной фабрике Арнберга):«За те годы, что я проработала на предприятии, пять человек из профсоюзного комитета стали мастерами. Улла была председателем профсоюза. Она стала хронометражисткой. Аке — теперь он заведующий по кадрам — раньше тоже был председателем. В 1954 году ои получил от Арнберга легковую машину «вольво». По тем временам это было много. Тогда-то он и стал заведующим, в 55-м. После него председателем была Свеа. Она стала начальником цеха. Потом — Эрнст. Он был не председателем, а кассиром в профсоюзе. Потом был Лундин, он стал завскладом... Сейчас я только одного хочу: чтобы время побыстрее шло. Сил больше нет считать каждую копейку. Я просто за себя не ручаюсь. Работаешь-работаешь, а получаешь гроши, только что с голоду не помираешь. Я только об одном мечтаю: покончить с этой работой. Вероятно, меня выкурят отсюда, если фабрику остановят. Год буду ходить отмечаться на бирже, а потом получу какую-нибудь пенсию или инвалидность, И уеду из Хёганеса к кому-нибудь из детей. Одиннадцать лет я принимаю таблетки от нервов. И все это время я выкладывалась на работе. У меня ревматизм, болят колени, я постоянно мерзну и на животе будто железный пояс. Доктор говорит, это стресс. Нужно, говорит, иметь терпение. Это у вас, говорит, на всю жизнь. Гоняют человека туда-сюда. Считают, что со мной можно не церемониться. Им нет смысла держать рабочего на одном месте, чтобы он смог на нем больше заработать. Приходится браться всякий раз за чужую работу. А люди злятся. И правда, не очень-то это приятно. Да что поделаешь, черт возьми? Раньше все было иначе. Раньше работать было — одно удовольствие. А с середины 50-х годов, когда ввели рационализацию, тут все и началось. Они выбрали лучших швей и дали им специальное образование. А после этого темп так взвинтился, что большинство прекратило работу. Это случилось как раз в тот год, когда цех перебазировали в Голландию, а фабрику в Клиппане закрыли. Тогда 100 швей остались без работы. Помню, в тот год, когда производительность еще повышалась, устроили праздник для работниц. Каждая получила флакончик духов и билетик с надписью: «Уважаемому сотруднику...» И я хорошо помню, как те, клиппановские, верили, что теперь все будет как надо. Однако сразу же после этого прекратили выпускать поплин и стали импортировать его из Гонконга. Фабрику в Клиппане закрыли. К тому времени уже набрали много служащих и экспертов по проблемам рационализации из Америки, они получали зарплату в сто раз больше нашей. Бюстгальтер нужно было сшить в течение одной минуты. Это как дальняя поездка в автобусе: после во всем теле ощущаешь усталость. А спины не чувствуешь совсем.
Раньше я никогда не ходила на фабрике в туалет. Терпела, пока не вернусь домой. За 15 лет я не сделала ни одного перерыва во время работы, за исключением десятиминутной паузы утром и вечером. Но в последние годы я плевать на все хотела. Сейчас позволяю себе пройтись и размять ноги. Однажды слышу, заведующий кадрами шепчет нашей начальнице: «Следи, чтобы они без крайней надобности в туалет не ходили». Да, сейчас у нас в Швеции установился американский стиль. Я родилась в маленькой деревушке под Гётеборгом. Отец мой был сапожником, дед и дядя — тоже. Сапожник много не заработает. Хотелось ли нам учиться в средней школе? Еще бы, да откуда денег взять, господи? У нас в деревне был молодежный театр. Я там играла на сцене с малых лет. Это было самое веселое. У нас была труппа вроде ревю. Мы пели и устраивали выступления. Выезжали в парки отдыха и на праздники. Дважды в неделю занимались гимнастикой и все время вместе ходили в швейный кружок, каждую субботу. Это было весело: каждую субботу танцы. Каждый вечер мы что-нибудь устраивали. Потом в округе появилась ткацкая мастерская. Люди туда валом повалили. Я после школы тоже поступила туда — надо же было зарабатывать. В 1935 году вышла замуж. Где мы только не жили: в Стокгольме, Буросе, Гётеборге, Линчёпинге, Херьюнге и т.д. У нас трое детей. В 1948 году приехали в Хёганес. Но до сих пор я еще чувствую себя здесь как приезжая. Городок маленький. Люди недоверчивые. За все время я не завела ни одного знакомства. И все-таки нам жилось совсем не плохо. Потом в начале 50-х годов муж ушел от меня. Тогда я устроилась на работу у Арнберга на полный рабочий день. Младшей девочке было 10 лет. После обеда до моего прихода с фабрики дети оставались одни. В то время я никогда не ходила — я носилась. Я неслась с работы в магазин, потом домой; утром, в обед и вечером я летела на работу, чистила, мыла, готовила. Сама не знаю, как я выдержала. Просто не успевала думать. Что нужно было, то и делала. А как подошло время к старости, двойная работа дала себя знать: на фабрике работаешь не разгибая спины, дома не разгибая спины стираешь, утюжишь, варишь. Я тогда заболела, стала на себя не похожа... Я и детей всех научила шить. Мы сами шили себе всю одежду. Дети были музыкальны, пели, играли. По крайней мере, мы не скучали. Нам вместе так хорошо было. Дети все получили среднее образование. Девочки вышли замуж и живут в Средней Швеции. Мальчик стал фотографом в Норланде. Я осталась одна. Дочь моя хочет, чтобы я переехала жить к ней, мы бы вместе ходили в город, по магазинам и все такое. Здесь у меня вообще нет друзей. За все годы, с тех пор как ушел муж, никто ни разу не пригласил меня в гости. Пока дети были здесь, еще была какая-то жизнь.
Сейчас все как вымерло.
Мне нужно ходить отмечаться на биржу и на всякий случай еще год прожить в Хёганесе...».
«Цель наша — в том, чтобы мы, народ, стали хозяевами средств производства. Каждый, кто работает, должен быть совладельцем той фабрики, на которой он работает, планировать производство, разделять ответственность, распоряжаться прибылью. Разве это не ясно, не разумеется само собой?»
«Мы ехали из Хёганеса в Копенгаген на попутном грузовике. Водитель говорил: «У Арнберга с женщинами обращаются как со скотиной. Вот именно, со скотиной. Хотя, пожалуй, нет, со скотиной так не обращаются, жалко ее. А баб выбрасывают на улицу. Так и выбрасывают. После 20, 30, 40 лет каторжной работы на фабрике. Директор называет фабрику «благотворительным учреждением, домом для престарелых». А из них уж и так все соки выжаты».
