Евгений Брандис - Фантастика и новое видение мира
Очевидно, что научно-фантастическое творчество и родственные по аналитическим методам научно-художественная и детективная проза, помимо обычных человековедческих задач, свойственных всякому виду искусства, решают и задачи особые, вбирая в свою поэтику новые компоненты. Эстетическую функцию могут выполнять научные и философские размышления, идеи, гипотезы, интересные сами по себе, иногда даже независимо от характеров и личностных интересов, семейных, деловых, производственных отношений. Короче, игра ума, обнаженная мысль, любование интеллектом могут стать самоценными в любом из «научных» жанров. И эти «дополнительные» нагрузки при хорошем исполнении вовсе не кажутся принудительными, не только не разрывают художественную ткань, а придают ей новые свойства.
И здесь — широчайший спектр возможностей, выявленных далеко не полностью и в наше время. Наука как предмет художественного изображения воплощается и в образе ученого, и в его идеях. Например, то и другое уравновешено в повести Д. Гранина «Эта странная жизнь», а, скажем, в произведениях И. Ефремова идеи явно превалируют над образами, и тем не менее книги его покоряют. Покоряют не только логикой рассуждений, но и голосом самого автора, органически сочетающего в одном лице писателя, ученого и мыслителя.
В некоторых случаях персонажи — не более чем «знаки» с условным обозначением имен и свойств характера. В философско-фантастической прозе Г. Гора главное — не сюжет в общепринятом понимании, не движения души, а размышления о времени и пространстве, смерти и бессмертии, пределах знания… И эти размышления поэтичны, создают лирический эмоциональный настрой. Но в реалистических повестях того же писателя персонажи предельно индивидуализированы.
Почему так происходит, Геннадий Гор объяснил в статье «Ученый — герой научной фантастики»: «Наука влияет не только на выбор темы и сюжета произведения, но и касается внутренней, духовной структуры. Меняется не только художественное мышление, но и образ человека, ученого или изобретателя, героя научной фантастики. Функциональное берет верх над субстанциональным… потому, что писателя-фантаста в первую очередь интересует в человеке интеллект, а затем уже характер».
Типичный научно-фантастический рассказ увлекает воображение парадоксальной идеей, небывалым экспериментом, странной гипотезой. Конфликтная ситуация и внезапный поворот действия акцентируют моральную подоплеку проблемы, немыслимой вне человеческого содержания. И в то же время герою отводится узко функциональная роль.
Д. Биленкин в новелле «Гениальный дом» строит коллизию «от обратного» — не как мы относимся к дому, а как дом относится к нам. Одухотворение дома позволяет запечатлеть необычное глазами рассказчика, ничем другим не примечательного.
В рассказе А. Шалимова «Окно в бесконечность» ученый-маньяк осуществляет вивисекцию человеческого сознания, отнимая у «пациента» самое сокровенное его «я». Аморальная личность ученого как бы прилагается к наукообразной мотивировке преступного опыта.
«Великая сушь» В. Рыбакова — рассказ о неудачном эксперименте с зарождением жизни на далекой планете и последствиях допущенной ошибки, приведшей к гибели едва зародившуюся жизнь. Героя терзает сознание вины, и все-таки главное — не он сам, а проблема, которую он выражает.
Типология такого рода произведений — а некоторые из них блестящи скрадывает личностные свойства героев. Доведение до крайности подобных тенденций — нарочито рассудочные рассказы М. Пухова, как бы беллетризованные фантазии физика (авторский сборник «Картинная галерея»). В сюжеты облекаются умозрительные гипотезы. Герои — всего лишь «рупоры идей», а подлинные «герои» — сами идеи. Многомерные миры, тоннели в пространстве, загадочные явления в Галактике фиксируются через восприятие и реплики персонажей, интересных именно в этом качестве и ничем больше.
В конечном счете все зависит от замысла. Когда главное — проблемы и антураж, герой тускнеет. Когда идеи от человека не отделяются, а способствуют выявлению человеческой сущности, достигается наибольший эффект. Но одно не исключает другого. Специфика фантастических проблем и коллизий влияет на структурные признаки даже и таких вещей, где на первом плане — яркая личность. Так, скажем, одиссея Рэдрика Шухарта в «Пикнике на обочине» братьев Стругацких ошеломляет читателя на фоне изображенной во всех деталях, удивительно пластично и зримо, загадочной зоны Посещения. Не будь зоны, не было бы и повести.
Неверно считать, справедливо замечает А. Урбан, что все дело в герое: «Таким образом приглушается, а то и вовсе снимается специфика фантастического. Если вся суть в герое, то что до того, в какое положение поставит его автор: полетит ли герой к Андромеде, будет ли сражаться с драконом, преследовать убийцу или выводить новую породу свиней — только бы сполна выявились его активные качества, создавались условия для решительных поступков и действий. Ясно, что говорить о фантастике, не держа на примете главной ее проблемы, проблемы фантастического, немыслимо».
Однако было бы преувеличением утверждать, что тяготеющие к научному мышлению жанры получили безоговорочное признание со стороны литературоведов и критиков. Теоретики, не проводя дефиниций между разными художественными системами, иногда невольно снижают объективную значимость даже лучших, вызвавших общественный резонанс и проверенных временем «пограничных» произведений. Привычные литературные мерки не всегда к ним подходят, человековедческие эталоны достоинств реалистической прозы недостаточны для раскрытия «сюжетов мысли», обращенных, как это бывает в фантастике, не столько к эмоциональному, сколько к рациональному восприятию. Отсюда предубеждения, подчас незаслуженно суровые оценки или вынужденное полупризнание в своем роде замечательных книг.
3
Известно, что в наш бурный век принципиально новые открытия рождаются на гранях, или, как говорят, на стыках нескольких отраслей знания, при сопряжении «далековатых идей», при немыслимых прежде сочетаниях самых разных наук. Известно, что и в искусстве принципиально новые явления возникали и, несомненно, будут еще возникать на стыках логических и образных структур. На этих далеко еще не притершихся гранях таятся неиспользованные возможности, перспективы новых художественных открытий.
Между тем XIX век сохранил обращенные к будущему и поразительно прозорливые слова А. П. Чехова относительно художественной интуиции, слияния искусства с наукой и обусловленных этим предполагаемым синтезом грандиозных перспектив творчества.
Все это имеет прямое отношение к теме нашей статьи.
Французские писатели подняли вопрос о воздействии науки на искусство. Русский писатель, глядя еще дальше вперед, предрекал возможность взаимодействия.
По-видимому, самому Чехову эти мысли показались настолько преждевременными, что были исключены из письма, адресованного Д Григоровичу. Запечатлены же они в черновом наброске, лишь недавно опубликованном в комментариях к Полному собранию сочинений.
Речь идет о рассказе Григоровича «Сон Карелина», в котором, по словам Чехова, «замечательно-художественно и физиологически верно» переданы «мозговая работа и общее чувство спящего человека». И это напомнило Чехову один французский рассказ, где «автор, описывая дочь министра, вероятно, сам того не подозревая, дал верную клиническую картину истерии». (Похоже, что был прочитан роман «Шери» Эдмона де Гонкура.) Далее Чехов ссылается на английского историка Бокля, который «в рассуждениях Гамлета о прахе Александра Македонского и глине видел знакомство Шекспира с законом обмена веществ (сохранения массы вещества. — Евг. Б.), тогда еще неизвестным».
На основании этих трех примеров Чехов, писатель и врач, — здесь сливаются обе профессии, — признает «способность художников опережать людей науки».
Действительно, мировая литература, особенно философская поэзия, знает множество блистательных случаев упреждающих науку догадок. Но раз уж Чехов заговорил о Шекспире, тут будет уместно привести выдержку из трагедии «Генрих IV», где, говоря современным языком, предугадана экстраполяция — один из методов научного прогнозирования, апробированный еще раньше фантастами:
Есть в жизни всех людей порядок некий,
Что прошлых дней природу раскрывает.
Поняв его, предсказывать возможно
С известной точностью грядущий ход
Событий, что еще не родились,
Но в недрах настоящего таятся,
Как семена, зародыши вещей…
В наши дни теоретически разработан вопрос об опережающем отражении как важнейшем свойстве ума, способности мышления, а применительно к научной фантастике, опирающейся на фундамент знаний, — об «опережающем реализме» (А. Ф. Бритиков).
