Владимир Белоусов - Всемирный следопыт, 1929 № 07
Мой спутник на наших ежедневных лыжных экскурсиях не расставался с винтовкой. Он все надеялся встретить какого-то очень крупного зверя и отважно его прикончить. Но недели шли за неделями, следов мы видели много, но живых зверей кроме куропаток не встретили ни одного. А тут спускался Горлов по лыжне с Волчьей тундры, и вдруг на дороге… заяц. Настоящий живой заяц! Сидит и удивленно смотрит на стремительно несущегося прямо на него человека. Горлову предстояло сразу сделать три вещи: остановиться на полном ходу, схватить ружье, висевшее за спиной, и не упустить зайца, который вовсе не намеревался долго любоваться представлением. Легко догадаться, что все это кончилось акробатическим номером, большой ямой в снегу и градом восклицаний возмущенного охотника. Злые языки рассказывали, что заяц, скрывшись за сугробом, ехидно хихикнул.
* * *
Край, где живет похожий на оранга лопарь с семьей, пока дик, глух и неисследован. Но по тем отрывочным сведениям, которые добываются то там, то здесь отдельными путешественниками и экспедициями, можно быть уверенным, что в будущем жизнь этих мест пойдет совершенно иначе. Так требуют богатства Кольского полуострова.
Первое богатство Лапландии — пушнина. Тот кустарный пушной промысел, который сейчас здесь развит, конечно ничего хорошего дать не может. Он требует от охотников громадного труда, плохо вознаграждает их и благодаря своей неорганизованности только уничтожает ценные породы зверей.
В самое последнее время Лапландия становится на новый путь. Не столько пушной промысел, сколько пушная культура скоро будет здесь процветать. Первая ласточка — питомник голубых песцов (зверя, уже уничтоженного в Мурманском округе) на острове Кильдине в Ледовитом море. Питомник находится в стадии организации, и скоро первая партия зверей будет поселена в нем. Вторым шагом будет олений заповедник на Монче-тундре. Он позволит сохранить и развести диких. Ими будут потом пополняться стада коллективных оленеводческих хозяйств, которые уже организуются в лапландских тундрах.
Следующее богатство — лес. Те лесозаготовки, которые кое-где сейчас ведутся на Кольском полуострове, далеко не все, что можно получить от лапландской тайги.
Не малое значение будут иметь в экономике страны и полезные ископаемые. Вот их краткий перечень: золото, серебро, молибден, никель, медь, свинец, цинк, железо, сера, апатит, титан, барит, соль, цирконий, асбест, нефедин, точильный камень. Кроме того экспедициям посчастливилось найти в Лапландии много драгоценных и поделочных камней, среди них: алмаз, аметист, эвдиолит, гранат, жемчуг.
Весьма распространен на Кольском полуострове торф. Жители побережья Полярного моря давно употребляют его в качестве топлива. Наконец солидным богатством Лапландии является белый уголь. Одна река Нива несет в себе запас энергии до 280 000 лошадиных сил. Столько же заключено в реке Туломе, а река Кола по скромным подсчетам обладает энергией в 300 000 лошадиных сил. Это все — исследованные реки. А сколько прерываемых мощными водопадами рек скрыто в скалистых дебрях тундр!
И не так долго придется ждать коренного преобразования края. Уже в результате проведения пятилетнего плана хозяйственного развития страны лик Лапландии изменится до неузнаваемости…
XV
В этом году снега, как здесь говорят, «толстые». Даже на озерах олени часто вязнут по брюхо. А уж в лесу — и говорить нечего — чуть ли не весь хорей свободно уходит в снег. Снегом занесены и амбар Кондратия и шалаш для овец. От вежи торчит только купол крыши, заваленный оленьими рогами. Но несмотря на то, что снегу слишком достаточно, небо кажется решило засыпать всю страну, до самых макушек тундр. Оно хмурится вот уже неделю, и круглые сутки большими мокрыми клоками валит снег. И каждое утро, с трудом отворяя засыпанную за ночь дверь вежи, Кондратий злобно шутит:
— Ну, вот и снежок выпал! Погодка хорошая пришла… А то всю зиму снегу не видели…
На склоне Вороньей тундры сосна окончила жизнь самоубийством…Это бессмысленный снегопад нас сильно смущает. Ведь отсюда мы должны пробраться дальше на запад — в места еще более глухие. И если до Куцкель-озера кое-где можно было найти относительные следы дороги, то дальше на них никакой надежды нет. Пройдут ли олени? Не завязнут ли в снегу?
А тут еще Кондратий рассказывает про «щельгу (водораздел) проклятую», которая попадется нам на пути.
— Такая эта щельга вредная есть, что завсегда на ней сильно снежно быват. Другой раз везде уже снег сошел, а на щельге той проклятой сугробами лежит. Мы с Ванькой ехали так на озере, нисколько снегу не было, лед чистый, а через щельгу силу-насилу попали. А зять мой Петра Герасимов от меня домой пешком осенью пошел; совсем еще сухо было, а на щельге проклятой лыжи работал — на лыжах попадал. Такая уж щельга та снежна есть…
Убегая, заяц хихикал…И Калин Иваныч, оставшийся погостить у Кондратия денька на два, вспоминает о другой такой же снежной зиме, случившейся еще во времена его молодости.
— Тоже шибко снежно тогда было, — рассказывает он. — Пошел я в лес капканы проверить и кстати, думаю, кого-нибудь промышлю по пути. Шел-шел, вижу — волчий след. И вижу — подкрадывается волк к кому-то. Полз потихоньку и пузо волочил. За кем, думаю, промышлял здесь этот зверь? Только перешел вараку, смотрю — олень лежит. Наполовину сожрал его волк. И видно не один раз приходил сюда обедать… А кругом следов оленьих, следов — целое стадо! И вижу, что дикие. Сотни четыре или пять. Толстой снег всегда плох для оленей: и бегать нельзя и мох доставать трудно. В снежную зиму дикие всегда кочуются с места на место, чтобы менее снежное место найти. Так и эти видно искали, где бы мох им полегче достать. Тут волк одного и прихлопнул. Посмотрел я — следы чистые. Дай, думаю, догоню: далеко не ушли. И пошел по следам. Прошел я так с полчаса, поднялся на небольшую тундрицу, глянул вниз — так и ахнул. Стоят это все олени подо мной на болоте в снегу. Иные стоят, иные лежат. И не двигаются. Видно замучились и с места тронуться не могут. Изголодались. Пробовали копать мох, да достать не могли. И здесь же в стаде сидит спокойно волк и пожирает оленя. А еще два загрызанных по другую сторону лежат. Вот какую моду взял; стадо в снегу утонуло, а он приходит кормиться здесь свежатиной. Ну, уж я его накормил… свинцовой свежатиной. Хороша шкура вышла. А оленей оставил. В них не стрелял. Как-то стрелять было плохо: стоят, словно свое стадо. Попробовал было, да мушка так прыгала, что и прицелиться не мог. Ветер был что ль тогда сильный…
И слушая эти рассказы, мы начинали думать: не из легкомысленного ли желания заработать согласился Кондратий быть нашим проводником? Возможно ли вообще пробраться на оленях через такие снега?
Виной всему теплый северный ветер, дующий с Ледовитого моря. Согретый Гольфштремом, он несет с собой оттепель, пасмурную погоду и этот бесконечный несносный снег. Мы ждем не дождемся, когда задует наконец холодный южный ветер с Белого моря. Но против обычного здешняя погода проявляет постоянство, и надежды на небесные перемены у нас очень слабые.
Все же мы решаем покинуть Куцкель-озеро. Мы хотим обмануть погоду.
В день отъезда хозяйка устраивает праздничный обед. С тех пор как выяснилось, что все наши консервы безнадежно испорчены, нам волей-неволей пришлось перейти на лопарский режим. Это значит, что изо дня в день мы ели только одно оленье мясо.
Фантастичной казалась фигура, освещенная отблесками огня…Разрубив смерзшуюся тушу на части, лопарь вносит голову или ногу оленя в избу и оставляет лежать их там на самом видном месте целые сутки, пока мясо не оттает. Потом большой кусок мяса кладут в котел с водой и кипятят часов пять-шесть подряд. В результате этой инквизиции от мяса остается одна сухая клетчатка: все питательное вываривается из него. И навар, который казалось бы должен быть настоящей пищей, выливается за дверь в снег.
Мясо рвут на куски руками, кладут в тарелку и ставят на стол.
— Закусывайте, закусывайте!
И мы «закусывали». Мы работали над этой «мочалой» (как называл нашу тоскливую пищу Горлов) целыми часами. Работали обреченно, без малейшей надежды насытиться: после самой обильной трапезы у нас кружилась голова от голода.
Для лопарей было новшеством, почти ересью, что мы ели мясо с хлебом и с солью: они предпочитали жевать его без всяких приправ.
После того как все обедающие складывали кости и другие несъедобные остатки на стол, хозяйка сгребала эти ошметки себе в передник и начинала старательно копаться в них. В результате оказывалось, что среди остатков есть еще вполне съедобные куски. Они возвращались обратно в общую тарелку, и вежливость предписывала продолжать трапезу.
