Хантер Томпсон - Цена рома
Я чувствовал себя паломником на переправе через Ганг: стою на солнце рядом с машиной, смотрю себе в воду, а паромщики налегают на шесты и подпихивают нас к пальмовой рощице на другом берегу. Мы врезались в пристань, они привязали баржу к вертикальному бревну, и Сала съехал на твердую землю.
До Йемона оставалось миль пять по песку. Сала матерился всю дорогу и клялся, что немедленно повернул бы назад, если б не доллар, который опять выхарят на переправе. Автомобильчик с грохотом потряхивало на колдобинах, и я опасался, что он вот-вот рассыплется. В одном месте мы проехали стайку голых детей, камнями забивавшими насмерть собаку на обочине. Сала остановился несколько раз их щелкнул.
— Господи, — пробормотал он. — Погляди только на этих злобных гаденышей! Нам повезет, если выберемся отсюда живыми.
Когда мы, наконец, добрались до Йемона, он торчал на своей террасе в одних грязных черных трусах, сколачивал из плавника книжную полку. Бунгало выглядело поприличнее: часть террасы покрывал навес из пальмовых листьев, а под ним стояли два полотняных шезлонга, похоже, раньше принадлежавших какому-нибудь процветающему курорту.
— Чувак, — сказал я. — Где ты это взял?
— Цыгане, — ответил он. — По пятерке за штучку. Наверное, сперли в городе.
— Где Шено? — спросил Сала.
Йемон ткнул пальцем в сторону пляжа:
— Загорает, наверное, вон под тем бревном. Она аборигенам тут спектакли устраивает — они ее обожают.
Сала вытащил из машины ром и мешок льда. Йемон довольно зацокал языком и вывалил лед в ванну рядом с дверью.
— Спасибо, — сказал он. — От этой нищеты крыша едет. Мы даже лед себе позволить не можем.
— Чувак, — сказал я, — ты опустился на самое дно. Тебе пора искать работу.
Он рассмеялся и нагреб льда в три стакана:
— Я еще не слез с Лоттермана, — ответил он. — Похоже, что я еще получу свои денежки.
Тут с пляжа вернулась Шено — в одном белом бикини и с большим пляжным полотенцем в руках. Улыбнулась Йемону:
— Они опять пришли. Я слышала, как они разговаривают.
— Черт побери, — рявкнул Йемон. — Чего ты туда постоянно шляешься? Что, к чертям собачьим, с тобой такое?
Она только улыбнулась и уселась на свое полотенце.
— Это мое любимое место. Чего ради я должна уходить из-за них?
Йемон повернулся ко мне:
— Она ходит на пляж и там снимает с себя одежду — а местные прячутся в пальмах и подглядывают.
— Не всегда, — быстро вставила Шено. — Обычно только по выходным.
Йемон наклонился к ней и заорал прямо в лицо:
— Так черт бы тебя побрал! Не смей туда больше ходить! Отныне если хочешь голой валяться, будешь валяться здесь! Да будь я проклят, если все время дергаться буду, как бы тебя нам не изнасиловали! — Он затряс в отвращении головой. — Они тебя как-нибудь точно отымеют, ей-Богу, и если ты этих бедных ублюдков дразнить будешь, я, черт возьми, даже вмешиваться не стану!
Она не отрывала глаз от цементного пола. Мне стало ее жалко, и я встал и сделал ей выпить. Когда я передавал ей стакан, она посмотрела на меня с благодарностью и сразу сделала большой глоток.
— Пей, — сказал Йемон. — Пригласим твоих друзей и закатим настоящую балёху!
— он рухнул обратно в шезлонг: — Ах, красивая жизнь.
Мы некоторое время сидели и выпивали, Шено ничего не говорила, болтал главным образом Йемон, пока, наконец, он не встал и не подобрал с песка возле веранды кокос.
— Давайте, — сказал он. — Пошли футбол попинаем.
Я был рад любой возможности разрядить атмосферу, поэтому поставил стакан и неуклюже побежал перехватывать пас. Он идеально засандалил мне крученый, но по пальцам мне шарахнуло как свинцом, и я его выронил.
— Пошли на пляж, — крикнул он. — Там хоть есть где побегать.
Я кивнул и помахал Сале. Тот покачал головой:
— Идите резвитесь, — сказал он. — Нам с Шено надо кое-что серьезное обсудить.
Шено вяло улыбнулась и махнула в сторону пляжа:
— Давайте-давайте, — сказал она.
Я соскользнул по обрыву на слежавшийся песок. Йемон воздел одну руку и понесся под углом к полосе прибоя. Я швырнул орех высоко и далеко, проследил, как он плюхнулся в воду далеко за Йемоном. Тот ринулся на него, ушел под воду и вынырнул с орехом в руках.
Я обернулся и рванул в сторону, не отрывая глаз от ореха, летящего ко мне по раскаленному синему небу. Руки снова обожгло, но на сей раз я его удержал.
Хорошо было перехватить длинный пас, хоть и кокосовый. Руки у меня покраснели и саднили, но это ничего. Мы перекидывались как короткими пасами через середину, так и длинными, парящими вдоль боковых линий, и через некоторое время меня уже не покидала мысль, что мы занимаемся каким-то священнодействием, вызывая к жизни все субботы нашей юности — вдали от родины, потерянные и отрезанные и от всех тех матчей, от всех пьяных стадионов, за гранью шума и слепые к фальшивым краскам тех счастливых зрелищ. После многих лет презрения к футболу и всему, что футбол означает, вот он я — на пустом карибском берегу, выписываю ногами эти дурацкие финты с рвением подлинного фанатика футбольной песочницы.
Наконец, я устал бегать, и мы вернулись на веранду, где Сала по-прежнему беседовал с Шено. Оба, казалось, уже слегка набрались, и, поговорив с ними несколько минут, я осознал, что Шено мало что соображает. Она то и дело хмыкала себе под нос и передразнивала южный акцент Йемона.
Мы выпивали еще где-то с час, прилежно хихикая над Шено и наблюдая, как солнце клонится к Ямайке и Мексиканскому заливу. В Мехико еще светло, подумал я. Я никогда там не был, и вдруг меня охватило непреодолимое любопытство. Несколько часов рома в сочетании с растущим отвращением к Пуэрто-Рико вплотную подвели меня к тому, чтобы вернуться в город, сложить пожитки и отвалить первым же попутным самолетом на запад. Почему нет? — подумал я.Я еще не обналичил получку за эту неделю; в банке несколько сотен, меня здесь ничего не держит — почему бы и нет, в самом деле? Там неизбежно будет лучше, чем тут, где единственный мой оплот — дешевая работенка, вот-вот готовая развалиться.
Я обернулся к Сале:
— Сколько отсюда до Мехико?
Он пожал плечами и отхлебнул рома:
— Слишком много. А зачем? Что, переезжаешь?
Я кивнул:
— Думаю.
Шено подняла на меня взгляд, для разнообразия посерьезнев:
— Тебе Мехико понравится.
— Да что ты, к черту, про него знаешь? — рявкнул Йемон.
Она только зыркнула на него и хорошенько приложилась к стакану.
— Правильно, — сказал он. — Валяй, лакай. Не нализалась еще.
— Заткнись! — заорала Шено, вскакивая на ноги. — Оставь меня в покое, помпезный дурак проклятый!
Рука его метнулась так быстро, что едва заметил движение; и — шлепок тыльной стороной ей по щеке. Почти обыденный жест, без гнева, без усилия, — к тому времени, как я сообразил, что произошло, он уже снова развалился в шезлонге, бесстрастно наблюдая, как она отшатнулась на несколько шагов и разрыдалась.
Минуту никто не произносил ни слова; потом Йемон велел ей уйти в дом.
— Давай, — сказал он. — Ложись спать.
Она перестала плакать и отняла руку от щеки.
— Пошел к черту, — всхлипнула она.
— Вали внутрь, — повторил он.
Она еще раз яростно поглядела на него, повернулась и скрылась внутри. Мы услышали, как взвизгнули пружины, когда она рухнула на кровать, затем приглушенные рыдания возобновились.
Йемон встал.
— Ладно, — сказал он тихо, — простите, толпа, что вас этому подвергаю. — Он глубокомысленно кивнул в сторону хижины. — Съездить, что ли, в город с вами?
Сегодня там что-нибудь происходит?
Сала пожал плечами. Было видно, что он расстроен.
— Ничего, — ответил он. — Мне в любом случае только пожрать хочется.
Йемон повернулся к двери.
— Потусуйтесь тут пока, — сказал он. — Схожу оденусь.
Когда он зашел в дом, Сала повернулся ко мне и сокрушенно покачал головой.
— Он к ней относится, как к рабыне, — прошептал он. — Она совсем скоро сломается.
Я не сводил глаз с моря, наблюдая, как исчезает солнце.
Было слышно, как он ходит внутри, но никто не разговаривал. Вышел он одетым в бежевый костюм, на шею небрежно наброшен галстук. Потянув за собой дверь, он запер ее снаружи.
— Чтоб не шлялась, где попало, — пояснил он. — Все равно, наверное, скоро вырубится.
Изнутри донесся внезапный взрыв рыданий. Йемон безысходно пожал плечами и швырнул пиджак в машину Салы.
— Я на мотороллере поеду, — сказал он, — чтоб в городе оставаться не пришлось.
Мотороллер его походил на такую штуковину, которые забрасывали в тыл неприятелю на парашютах во Вторую Мировую: скелет рамы со следами красной краски проржавел почти насквозь, а под сиденьем — крохотный движок, тарахтевший, как пулемет Гэтлинга. Глушителя не было, резина совершенно облысела.
Мы двинулись за ним по дороге, едва не врезаясь ему в задницу, когда он буксовал в песке. Скорость он развивал приличную, держаться за ним, чтобы машина не развалилась на куски, оказалось трудновато. Когда мы проезжали лачуги аборигенов, на дорогу выбегали детишки и махили нам. Йемон махал им в ответ, широченно улыбаясь и салютуя вытянутой вверх рукой, а за ним летела туча пыли и грохота.
