Такэси Кайко - Все дальше и дальше!
Как живут люди, укрывшиеся за стенами из мрамора, снаружи не разглядишь, поэтому я в основном смотрел на жизнь другого, «развивающегося» Нью-Йорка. Сразу за гигантскими зданиями из стали, стекла и белого бетона, бесчисленные окна которых напоминают листы миллиметровой бумаги, тут же, через переулок, за углом, спрятались покосившиеся закопченные старые склады, доходные дома, жалкие лачуги, а то и просто заросшие бурьяном и заваленные отбросами пустыри. На Фултонском рыбном рынке грязные, в лохмотьях, с давно небритой щетиной дядьки лопатами кидают на весы подванивающую рыбу. По неряшливым улицам разгуливают цветные всех возрастов. Одеты они в самые несуразные одежды, но это не мешает им двигаться с поразительной природной грацией. Прямо на асфальте, прислонившись спиной к мусорным ящикам, тряпичными кулями сидят какие-то прокисшие старики и апатично потягивают виски из засунутых в бумажные пакеты бутылок.
Следом за нами пристроился некий молодой человек, он все время бормочет что-то под нос, бросая по сторонам грозные взгляды. Я в полной уверенности, что он ненормальный, но Шестой Дан успокаивает меня: это не псих, а актер с Бродвея, до которого отсюда рукой подать. Парень на ходу разучивает роль. Выходим на Вашингтон-сквер. Там, в мягком свете летних сумерек, группа мужчин и женщин танцует под музыку балканский танец. Рядом еще одна компания отплясывает калипсо. Молодой негр показывает фокусы, извлекая из воздуха языки пламени. Здесь играет оркестрик из четырех человек, там — из трех. Одинокая девица громко поет сама по себе.
Я останавливаю полицейского, который, насупившись, пробирается через толпу, и пристаю к нему с расспросами. Под белоснежной рубашкой у него пуленепробиваемый жилет. «Пусть каждый развлекается как хочет, — говорит полицейский, — а я просто хожу и наблюдаю. Моя профессия не очень-то популярна, так что я крадусь по улицам, как кошка. Не до веселья, когда знаешь, что в любую секунду в тебя могут откуда-нибудь пальнуть».
И слева, из-за деревьев, и справа, из-за кустов, доносится сладковатый аромат марихуаны, его не спутаешь ни с чем другим. Немолодой негр в одиночку поет «дикси», отстукивая ритм по ведру и старой кастрюле. Стремительно, будто молнии, из тени на освещенную улицу и обратно в сумрак скользят мальчишки и девчонки на роликовых досках. Я вглядываюсь в лица мужчин и женщин самых разных национальностей — выходцев из Западной Европы, греков, славян, азиатов, индусов, арабов, африканцев, латиноамериканцев, — и меня поражает, что многие из них похожи на всемирно известных актеров и знаменитостей. В подземном устричном баре возле Гранд-сентрал-стейшн (Большого центрального вокзала) прямо напротив меня сидел вылитый Генри Киссинджер в розовой рубашечке, похожей на пижаму, и с довольным, хоть и несколько глуповатым, видом хлебал суп из моллюсков. На Лексингтон авеню Рабиндранат Тагор с сединами Льва Толстого, глядя на прохожих мудрыми глазами, продавал порнографические открытки. Наблюдая за этим представительным, благообразным старцем, я подумал, что днем он, наверное, сидит в своей лачуге, где-нибудь на пустыре, затерянном среди бедняцких кварталов, и, ударяя в ладоши, раздумывает, согласно учению дзэн-буддизма, какая из ладоней произвела звук, а к вечеру, гонимый голодом, выползает на улицу, чтобы заработать немного денег.
Нью-Йорк с изнанки
Если проехать тоннелем по дну реки с острова Манхэттен на противоположный берег, там уже начинается территория штата Нью-Джерси. Еще час езды — и вы попадаете в тихий красивый городок под названием Инглиш-таун. За городком раскинулась сосновая роща, посреди которой вырублена широкая поляна. В конце каждой недели здесь открывается знаменитый «блошиный рынок». Главной достопримечательностью этой огромной барахолки является то, что наряду с обычными магазинчиками подержанных товаров здесь могут торговать все желающие. Достаточно заплатить небольшой налог (за мелочную торговлю — три доллара в день, за товар покрупнее, например старые стулья или холодильники, — пять долларов), и продавай что хочешь. В основном на рынке торгуют ни на что не годной дрянью, притащенной сюда из Нью-Йорка. Подержанные вещи, которые еще хоть как-то можно использовать, продаются в самом Нью-Йорке, а сюда попадает лишь такой «товар», которому прямая дорога на помойку. Гулять по инглиш-таунской барахолке — это смотреть на жизнь Нью-Йорка и его обитателей как бы снизу, с изнанки. В свежем сиянии чудесного сентябрьского дня на поляне сгрудились сотни потрепанных грузовичков и пикапов. Товар разложен на тележках и прямо на земле. Пристроив свои богатства, продавцы греются на солнышке, не утруждая себя зазывными выкриками. Они просто сидят себе с угрюмыми лицами, многие едят мороженое. Несколько тысяч зевак тоже лижут брикеты мороженого, не спеша прогуливаясь и разглядывая товары. Все, что продается на рынке, иначе как хламом не назовешь, просто невозможно представить, как могло кому-то прийти в голову предлагать этот мусор за деньги. Сплющенные банки из-под пива. Покрытые царапинами пустые бутылки. Вырванная с мясом розетка. Стеклянные шарики. Старые ключи. Погнутые гвозди. Ящик из-под мыла. Щербатый гребень. Старая обувь (нередко только на одну ногу). Исписанные открытки. Порванный ремень. Сломанная пряжка. Ржавая безопасная бритва. Треснутая трость. Шляпа в пятнах. Рюкзак, изодранный в клочья. Мятая фляга. Початая бутылка виски без пробки. Банка сока без этикетки. Куда ни глянь, везде один только нелепый хлам. Мне то становилось смешно, то на смену веселью приходила растерянность. Этот рынок в пригороде Нью-Йорка был поразительно похож на базар где-нибудь в Джакарте или Бомбее. У меня все время было такое ощущение, будто за спиной кто-то, издеваясь надо мной, давится от хохота.
Увидев, как один пожилой дядя продает старый, драный резиновый сапог, я не удержался и спросил, кто же купит такое сокровище? Дядя уныло ответил: «Народу много, может, кто-нибудь и купит». — «Для чего же он может пригодиться?» — не отставал я от продавца. «А кто его знает, — ответил он. — Спросите у того, кто купит». Покрутив в руках свой товар, повертев его и так и сяк, дядя пробурчал себе что-то под нос и выдал идею: «А вы насыпьте в него земли и посадите деревце или выращивайте цветы. А чего, мысль неплохая». Я догадался, что он предлагает мне использовать сапог в качестве горшка для бонсая[2]. Ну что ж, идея действительно неплохая. Может быть, из сапога, обиталища пота, грязи и грибка, действительно произрастет роскошная герань. Так или иначе в скором времени сапог, видимо, снова вернется в родной город.
(С подобным примером круговорота предметов я уже сталкивался в Нью-Йорке. На тротуарах возле Вашингтон-сквер устраивают выставки-продажи уличные художники и скульпторы. Там продавалась металлическая статуэтка негра, танцующего и играющего на банджо. Она мне чем-то понравилась, и я ее купил. Когда же я вернулся в отель и стал ее рассматривать, то обнаружил, что она отлита из старых типографских матриц. Сплавив матрицы, скульптор использовал буквы для украшения одежды танцующего негра. Вот вам, пожалуйста, прием коллажа в скульптуре.)
На Таймс-сквер репетирует свой номер, готовясь к выступлению, чревовещатель. Старушка-негритянка поставила на тротуар органчик и поет. А вот табачная фирма устроила бесплатную раздачу сигарет с целью рекламы. Сразу же выстроилась длинная-предлинная очередь, все стоят и терпеливо ждут. Можно встать и за второй сигаретой, но на третий или четвертый раз раздатчики начинают ругаться. Я слышал, что многие бедняки продают по штучке сигареты, которые им удается получить в таких вот очередях.
— Черт-те что, как будто не в Нью-Йорк попал, а в Индию, — поражаюсь я. — До чего же разным может быть один и тот же город. Просто диву даешься.
Получив по сигарете «Сэлем», мы идем дальше. Табак у нас, впрочем, был и свой, но, когда выдают «забесплатно», отчего же не постоять. Размышления о низменности человеческой природы, как обычно, настроили меня на печальный лад.
В этом районе расположено множество заведений секс-индустрии. Мы вошли в порнокинотеатр с объявлением «Всего 25 центов!». Внутри — стойка вроде тех, что ставят у входа в общественных банях. За стойкой — старикашка, перед ним — столбики двадцатипятицентовых монет. Он моментально разменял нам пятидолларовую и десятидолларовую бумажки. Ссыпав монетки в карман, как шарики в патинко[3], заходим в кинотеатр. По обе стороны зальчика расположены закрытые кабинки, напоминающие телефонные. Перед дверью кабинки висит восемь цветных фотографий: А, В, С, D и 1, 2, 3, 4. На каждой запечатлен кульминационный момент одного из порнофильмов. Это похоже на фотографии комплексных обедов в общественной столовой: «Обед для Вашего ребенка», «Обед с бифштексом» и так далее. Внутри кабинки стул. Сажусь, закрываю за собой дверь, опускаю в щель двадцатипятицентовую монету. Теперь нужно вспомнить вывешенные у двери фотографии и выбрать блюдо по вкусу: «Обед для Вашего ребенка» или «Диетический обед», А или В, 1 или 2, — жмите на любую кнопку. Жму. Раздается стрекот проектора, и я получаю свою порцию «Обеда для Вашего ребенка». Как только события в фильме начинают развиваться, пленка останавливается. Надо снова опускать монетку. Стрекот проектора. Снова стоп. Еще двадцать пять центов. Монетки за четыре фильм прокручивается до конца. Обычное порно. Гомосексуализм. Садизм. Мазохизм. Белые с белыми. Белые с черными. Черные с черными. Белые с желтыми. Желтые с желтыми. Сколько всего можно придумать вариантов? Видимо, немало — кабинок в зальчике много. Уровень фильмов жуткий: идиотский сюжет, кошмарные диалоги, безобразные съемки, и все фильмы похожи друг на друга, как близнецы. Пока поймешь это, в глазах зарябит, а монеток тем временем проглочено порядочно.
