Максим Антонович - Письма отца к сыну
P. S. Мамаша цалует тебя и посылает свое родительское благословение «моему умнику», как она называет тебя.
Письмо второе
Милый мой Ваничка!
Вот ты, брат, какой у меня! не соглашаешься с моими замечаниями и не отступаешься от своих доказательств против материализма, – это делает честь твоей стойкости, но не уму. Ты говоришь, что я слишком требователен, что нельзя же придумать доказательства несокрушимого, что люди невзыскательные поверят и твоим доказательствам и подумают, что ты разбил на голову твоих противников. Может быть, может быть; не спорю; но ты все-таки отложил в сторону твою философскую полемику, и занимаешься теперь другими предметами; это делает честь и твоему уму. Ты прислал мне свою новую статью и просишь моего откровенного мнения об ней; это опять делает честь тебе, но вместе с тем и мне. – Я право не знаю, в каком смысле нужно понимать твою статью, в шуточном или серьезном. Если в шуточном, то шутка, брат, у тебя вышла злая и мысли, изложенные в твоей статье, выходят очень юмористичны; если же в серьезном, то я опять назову тебя глупеньким ребенком, как ты хочешь. В твоей статье ты доказываешь положение, что должно обрусить все, что соприкасается с русскими. Положение очень верное, и я против него ни слова; но мне кажутся странными представляемые тобою мотивы и средства обрусиванья. Ты говоришь, германцы германизируют, пруссаки прусачат все смежное с ними; отчего же и нам не обрусить того, что попало в наши руки? «Отчего, спрашиваешь ты, мы не обрусили западный край? Отчего мы не обрусили Остзейских провинции?» А тебе хочется этого, спрошу я тебя? Почему же хочется? Да так все делают, отвечает твоя статья. Здесь я опять приведу тебе пример из нашей семейной жизни. Помнишь, лет пять тому назад, Матрена и Палашка со слезами упрашивали мамашу, чтоб она отпустила их на волю; эти просьбы не редко слыхала конечно и Катя. Я живо помню, а ты вероятно еще живее, ту сцену, как Катя вся в слезах стала на колени перед мамашей и задыхаясь заговорила: «Матрена просится на волю, Палашка просится на волю; мамашечка, душечка, отпусти и меня на волю». Помнишь, как мы расхохотались при этом, особенно ты; ты целую неделю не давал Кате покою твоими насмешками; а мамаша сама расплакалась и стада ласкать Катю. Теперь же ты должен хохотать над собою; в твоей статье высказывается такое же ребяческое желание, какое насмешило тебя у Кати. Она просилась на волю, потому что другие просятся; ты хочешь обрусивать, потому что другие онемечивают; у нее подражание и у тебя подражание. Но скажу тебе прямо, Катя в моих глазах гораздо выше тебя; она подражала факту, которому следовало подражать; она сочувствовала требованию доброму, гуманному. Ты же, напротив, своим обрусиванием подражаешь факту недоброму и злостному; ты заявляешь требование, совершенно противоположное гуманному требованию Кати. Если бы ты знал, как выставляемые тобою за образец эксперименты онемечивания болезненно действуют на тех, над которыми они производятся, ты бы понял, почему я твое требование противополагаю требованию Кати и называю его нехорошим. Что в самом деле было бы хорошего в том, если бы все стали действовать так, как ты желаешь, если бы напр. татары стали отатаривать, а калмыки – окалмычивать всех, кто попадется им под руку? Понимаешь ты теперь, в чем дело? Высказавши желание обрусиванья, ты должен бы показать, для чего оно нужно и к чему хорошему может повести; а ты просто ограничишься ссылкою на других, и потом начал жаловаться и плакаться на то, что у нас нет средств для обрусивания. Каждый может возразить тебе: да зачем и эти средства, когда недоказана и не нужна необходимость самого обрусивания? Но посмотрим на твои жалобы. Ты говоришь: «прежде чем обрусивать других, русским следует обруситься самим. Чтобы обрусить, надо быть русским, а русских-то между вами и нет. Есть ли у нас русские, спрашиваешь ты, кроме простого народа, лишенного всяких средств к образованию?» И отвечаешь, что нет; в доказательство указываешь на то, что русские в значительном количестве отправляются за границу и живут там, не смотря на то, что иностранцы выказывают к ним презрение. Свое доказательство ты заканчиваешь такой тирадой: «не презрение иностранцев, так громогласно высказавшееся недавно устами принца-Наполеона, Бонжана, Генесси и других, – ни оскорбления, наносимые ежедневно и ежечасно русской, не только государственной, но и народной чести, всем органам европейском публичности, – ничто не вразумляет, ничто не возмущает наших заграничных русских, продолжающих тратить в пользу иноземцев наши русские деньги!» Чтобы увидеть, Ваничка, до какой степени логичны твои мысли, их следует только выразить кратко и ясно; тогда они получают такой вид: немцы онемечивают; следовательно, и русским нужно обрусивать; но русских у нас нет, кроме простого народа; потому что некоторые русские уезжают за границу; иноземцы выказывают презрение к ним, а они тратят русские деньги в пользу иноземцев. Согласись, брат, что логика у тебя неважная. Но это не беда; посмотри, как ты силен в знании фактов. Как ты думаешь, кого больше, – русских ли, живущих за границей, или иноземцев, живущих в России? Не правда ли, что немцев, например, у нас чрезвычайно много; однако заграничные немцы могут обходиться без них, и, как ты говоришь, онемечивают других. Стало быть, и нам можно было бы обойтись без заграничных русских и обрусивать кого следует; так, или нет? Видишь, мой дружок, как ты запутался! Далее, ты говоришь и приведенной выше тираде, что «все органы европейской публичности наносят ежечасно оскорбления русской чести». Неправда; ты значит не знаешь меня; а я тебе скажу, что Le Nord не наносит, Moniteur universal не наносит, Allgemeine Zeitung не наносит, Kreuzzeutung; не наносит, Times не наносит, даже похваливает Россию; если Morning Post и говорит иногда, что Россия не созрела и не способна к самоуправлению, то этого нельзя считать оскорблением; ты ведь сам разделяешь подобное убеждение, и разделяют его некоторые русские философы. Стало быть, ты соврал, сказавши, что все органы наносят оскорбление нашей чести. В той же тираде ты говоришь, что презрение иностранцев к русским высказывается, между прочим, устами принца Наполеона. Скажи, пожалуйста, откуда ты почерпнул такое сведение? Я внимательно прочитываю все наши газеты и нигде не встречал подобного сведения; знаю я и то, что вещали уста принца Наполеона; но в его вещаниях, правда задорных – ведь нельзя же французу обойтись без задора – нет презрения к русским, умеряю тебя; для него русские, собственно как русские, вещь безразличная. Другие иноземные господа, может быть, действительно презирают русских; но из этого все-таки не следует, что русские не должны жить за границей, если им нужно там жить. Ведь вот же твоя мамаша жила два года за границей, лечилась; а сколько твоих товарищей отправлено заграницу учиться; зачем же ты коришь их пребыванием за границей? Я кончил разбор твоей статьи; сделаю в заключение одно замечание. Что ты так близко принимаешь к сердцу русскую честь; но народную честь, а вообще всякую честь, все, что ты видишь у себя перед глазами? Ты, кажется, забрал себе в голову, что ты должен быть адвокатом всего русского, особенно того, на что нападают органы европейской публичности. Знай, мой дружок, что для этого у вас есть нарочитые органы русской публичности, в роде «Московских Ведомостей» и «Нашего Времени»; их должность и назначение в том и состоит, чтобы защищать то, что они обязались защищать; их защита и их усилия понятны. Ты же из-за чего хлопочешь? Или и тебя соблазняют почести и выгоды защитника? Нет, я ожидал от тебя, что ты будешь не адвокатом, односторонне смотрящим на дело и защищающим одну сторону, во что бы то ни стало, а беспристрастным судьею, воздающим всем должное. Твое прошлое рыцарское бравированье, твое стремленье к прогрессу на всех парусах подкрепляли во мне такую надежду на тебя. Смотри же, Иван, оправдай мою надежду. Если же ты пойдешь по пути указанных органов русской публичности, соблазнишься славой Каткова, Щебальского, Н. Павлова и т. п., ты, конечно, волен сделать и это – но тогда нет тебе моего родительского благословения на веки нерушимого, и я назову тебя Хамом. Не подумай, что я сбиваю тебя на крайности; нет, я сам держусь умеренного образа мыслей; познай, Ваничка, что умеренность не есть адвокатство и защита, во что бы то ни стало. Благо тебе будет, если ты примешь к сведению замечание любящего тебя отца С.
P. S. Мамаша благословляет тебя и цалует «моего горячего патриота», как она называет тебя по выслушании твоей статьи.
Письмо третье
Милый мой Ванюшечка!
Я в восторге; я не помню себя от радости; я готов прыгать, как ребенок; я никогда не испытывал такого удовольствия, какое испытываю в настоящую минуту! Я спешу поделиться им и с тобою, мои сын. Испытывал ли ты когда-нибудь то высокое, отрадное чувство, которое охватывает мыслящего человека, когда ему удастся сделать какое-нибудь хоть неважное, хоть теоретическое открытие, когда его внезапно озарит какая-нибудь новая светлая мысль? А я именно теперь наслаждаюсь присутствием во мне этого чувства. Я открыл факт или, вернее сказать, осмыслил факт, который, если только он подтвердится, низвергнет в прах все – пойми ты, все! – теории наших философских противников, материалистов. Этот громадный факт своим значением заинтересует тебя больше всех; поэтому я тебе первому и говорю о нем.
