Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #7
И куст сиреневый клубится
Над молодеющей водой.
Садовой тропинкою тихо бреду
И вижу - сирень распустилась в саду,
Лиловые гроздья склоняет.
Облако плещется в круглом пруду -
И берега осветляет.
Бродят ветра среди облачных груд,
В гроздьях сирени - шмелей перегуд,
Радуюсь я перегуду!
Ласточки вьются, под крыши снуют, Бабочки, пчёлы - повсюду. Клонится солнце… На запад пошло. Гусь гоготнул, оттопырив крыло, Но - не взлетает. Друг, видно, время такое пришло Жизнь одарить мне за свет и тепло - Облако тает.
МОРОЗОВ Геннадий Сергеевич родился в 1941 году в г. Касимове Рязанской области. Окончил Касимовский индустриальный техникум и Литературный институт в Москве. Работал в геологических экспедициях в Карелии и Якутии. Был редактором в издательстве "Лениздат". Автор более десятка книжек поэзии и прозы. Член Союза писателей России. Живёт в г. Касимове Рязанской области
3
Шумом осенних лесов Ветер наполнил округу. Как хорошо, что я с другом! Всё нам понятно без слов. Входим, как в церковь, в леса. Чуем - душа обмирает: То листопада краса Пасмурный день озаряет. Рыжей опушкой бредём, Режем под корень грибочки. Грудью ложимся на кочки, Стынь родниковую пьём. А выходя из леска, Чувству смятенному верим: Русская даль широка -
Борису Гучкову
Вряд ли. душою измерим. Даль! Ты сокрыла мой дом, Коему не было сходства - Стёрся в пространстве сквозном, Полном тоски и сиротства. Дом! Ты, как призрак, исчез. Где ты? Ау!.. Тебя нету… Вместо тебя этот лес, Листья пустивший по свету. Память на нет - не сведу, К ней, как к земле, припаду - И промелькну сквозь годочки. Друга до слёз доведу, Где я опушкой бреду, Режу под корень грибочки.
О, лёгкость летних дуновений!
А вон и облако, как пух,
Вдали мелькает. Льётся в сени
Анисовки сладчайший дух.
Как щедро лето! Сколько красок!
Наш сад как полымем объят.
Да разве взгляд охватит разом,
Чтоб я запомнил всё подряд?!
Такие летечки не редки
У нашей матушки-земли.
Отяжелели яблонь ветки
И на подпорки налегли.
Гляжу на сад. Он, право, дивный!
Мать говорит: "Сколь яблок!.. Страх!
Эт нынче солнышко активно
Так поработало в садах!"
Ах, мама! Словно в час разлуки,
По саду грустно я брожу.
И на твои родные руки
Вновь с прежней нежностью гляжу.
И что мне жизненные сшибки?
Их я отринул в дни страды,
Когда узрел на ветках гибких
Янтарно-красные плоды,
Душа взывает: "Стой, мгновенье!
Остритесь, зрение и слух,
Распахивайтесь шире, сени!
Да осенит нас предосенний
Анисовки сладчайший дух!.. "
Когда это было? Не помню, когда. Но помню - речная сверкала вода.
Синела небесная звонкая высь,
Где туча и стриж друг за другом неслись.
Запомнилось поле и шорохи ржи, Пырей и ромашки у рыжей межи.
Пырей и ромашки, увалистый лог И белый, промытый Окою, песок.
Запомнилась тропка, дорога, большак. Когда это было? Не вспомню никак.
Но я вспоминаю родные места, Где вёртких уклеек ловил я с моста,
Где слушал я диких гусей переклик, Глядел в осветвлённый землёю сошник.
Мне помнится дух избяного жилья. Ушедшая жизнь - неужели моя?
Куда он пропал, её трепетный свет? Когда это было? Давно или нет?
О жизнь, я к такому пришёл рубежу - В ушедшие годы, как в душу, гляжу.
И словно бы вижу прозрачную высь, Где туча и стриж друг за другом неслись.
4
ПРОЩАНИЕ СО СНЕГОМ
Мелькают грачи среди облачных глыб,
На солнечных плёсах скопление рыб.
И чуть зеленеет озёрная даль.
Тепло, духовито.
Но зимушку жаль.
Не больно, быть может, но всё же, но всё же
Не раз нас царапал морозец по коже.
И всех без разбору - могуч иль тщедушен -
За уши щипала жестокая стужа.
Хоть солнце играло, а туч целый ворох,
Но русский морозец бабахал, как порох.
Бабахнет!
Пылают и щёки и лбы.
И дым столбенеет бревном из трубы.
Кряхтят и дубы и столетние ёлки.
А если покажутся волки на взгорке,
Мы их отпугнём, шуганём из двустволки!
Принудим!
Захлопнутся пенные пасти,
Что рвали дрожащих зайчишек на части.
И страх перед хищною стаей волчиной
Поглотится буйной метельной пучиной.
Но мы с тобой, друг, и метель укротили -
Два раза на дню жарко печки топили.
Снега отгребали от светлых крылечек,
Покуда калился кирпичный запечек.
А помнишь, как наши любили мальчишки
На печке горячей почитывать книжки?
А нынче парно от земли, духовито.
А сколько новёхоньких гнёзд понавито!
И наши полночные зимние страхи
Вот-вот улетучатся с посвистом птахи.
Журчит водополье в овражной низине.
Дивитесь, ребята, оттаявшей глине!
Нас жизнь тормошит для броска и разбега.
И всё-таки жаль уходящего снега.
Когда прольются с небосвода
Луны холодные лучи -
Светясь, речные вспыхнут воды,
Искрясь, блеснёт роса в ночи.
И лунный свет зеленоватый,
Заоблачный и неземной,
От нас относит прочь куда-то
Вселенной отзвук потайной.
А тот, кто видел в свете этом
Реку, луга, поля и лес,
Тот хоть на миг, но был поэтом,
Счастливцем дива и чудес.
Я тоже был им!
Падал косо
Зелёный луч.
Была видна
Не только зыбь речного плёса,
Но рябь ракушечного дна.
И майской ночью серебристой,
Отбросив сетчатую тень,
Мягка и млечно-шелковиста,
К нам льнула белая сирень.
Её пахучестью объятый,
Я клялся сдуру, сгоряча
В любви, конечно. Спешны клятвы
При свете лунного луча.
Зелёный луч, в оконце брызни!
И озари моё жильё,
Являя мне и прелесть жизни,
И как бы. призрачность её.
СЕРГЕЙ ТРУШНИКОВ. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА. ПОВЕСТЬ
29 января (утро).
С возрастом я стал бояться неурочных телефонных звонков. Рано утром, когда все домашние еще были в постелях, зазвонил телефон, и предчувствие беды вошло в каждую клеточку: "Господи, лишь бы никто не помер!"
Звонили из далекого райцентра. Соседка стареньких моих родителей сразу же начала извиняться:
- Разбудила, поди, вас всех? Мне на дежурство уже бежать - вот и трезвоню спозаранок.
- Что-то случилось?
- Приезжайте. Ваша мама в больнице. Ногу сломала, и перелом-то какой-то сложный.
- Когда?
- Еще третьего дня. И отец ваш тоже в больнице. Я рвалась еще вчера позвонить, да она не велела - вы же ее знаете…
Знаем, конечно. Каждую косточку давно уже ломит, но ни одной жалобы, ни единого вздоха-стона мы от нее не слышали - железная какая-то. А ведь натерпелась, жизнь корежила - не дай Бог никому. Ехать, надо срочно ехать! Стоп! А как же допрос? В кармане - повестка на допрос к следователю ФСБ. Ладно, переживут - мама у меня одна.
ТРУШНИКОВ Сергей Васильевич родился в 1948 году в г. Соликамске Пермской области. С 17 лет работает журналистом. В 1985 году приглашен в пермскую областную газету "Звезда", где прошел все ступени - от собкора до заместителя главного редактора. В1990 году избран главным редактором газеты "Звезда". Член Союза журналистов России, заслуженный работник культуры РФ. Лауреат международных, российских и областных журналистских премий и конкурсов. Член Союза писателей России. Живет в г. Пермь
6
Через пару часов я был уже в дороге. "Красотища-то какая!" - сказал водитель, когда выехали за город. Морозило. Вдоль дороги искрились на солнце есенинские белые березы, но мне было не до красоты этой, хотя, наверное, и ей тоже предназначено свыше спасать мир, а значит, и моих отца с матерью. Я думал о них, торопя дорогу: "Быстрей бы!" Я ругал себя за вечную свою мягкотелость. Сколько ведь раз собирался перевезти их в город, а они все отнекивались: никуда, мол, не поедем, пока ноги носят и руки не отваливаются. Не настоял, и вот теперь…
29 января (день).
Двести с лишним верст пролетели за два с половиной часа. Домой заезжать не стал - там пусто и холодно. Сразу - в больницу, трехэтажное здание которой успели построить еще при советской власти на самой окраине райцентра.
Меня проводили в ее палату. Мама виновато улыбнулась:
- Вот и оторвали тебя от дел…
- О чем ты? Тебе больно, мама?
Она снова улыбнулась, оставив глупый мой вопрос без ответа. Я взял ее руку - она была живая и теплая. Наткнулся на пульсирующую жилку на запястье. Погладил. Захотелось заплакать.
- Все будет хорошо, мама!
- Не знаю… Хотелось бы.
- А ты верь. Верь!
- Стараюсь.
Маленькая седая головка на белой подушке. Надо же, как усохла за какой-то месяц. Мы приезжали тогда на день рождения отца - мама сноровисто накрывала на стол, и казалось, такой, неугомонной и ловкой она будет вечно.
- А где, мам, отец?
- Через палату. Придет, сядет рядышком. Возьмет руку - молчит, молчит, а потом скажет: "Как мы с тобой хорошо жили". А у самого слезы… Я ведь не за себя, за него больше боюсь: как он без меня? - почти ведь не слышит уже.
