Ю Кагарлицкий - Шерлок Холмс, которого придумал Конан Дойл
Вот только почему почти полстолетия никто им не воспользовался?
Нельзя сказать это совсем уж категорически. За это время появилось несколько других заметных произведений детективного жанра.
Иногда они, словно бы продолжая традицию "Ньюгейтского календаря" и "Знаменитых судебных процессов", имели документальный характер. В начале 50-х годов XIX века один из лондонских сыщиков опубликовал воспоминания о преступлениях, в раскрытии которых он участвовал. Книжка имела успех, но небольшой. Рассказы человека, всю жизнь по обязанностям службы вращавшегося среди воров и убийц, все равно показались публике пресными.
Кем тогда, вернее, чуть позже, зачитывались, так это Эмилем Габорио (1832 - 1873), создателем "полицейского романа". Его произведения печатались в виде "фельетонов" (иными словами, в виде литературных страничек в газетах), переводились в других странах и сохранилась картинка, на которой изображена большая компания, собравшаяся вместе, чтобы послушать очередной "фельетон". Среди почитателей Габорио был "железный канцлер" Бисмарк. Не обошло увлечение этим писателем и Англию. С начала 80-х годов его книги регулярно печатались в лондонском издательстве Визителли.
Конан Дойль тоже читал Габорио, и, что бы он потом не говорил устами своего героя, читал его не без увлечения. "Прочитал "Сыщика Лекока", "Золотую шайку" и "Дело Леружа" Габорио, - писал он. - Все очень хорошо. Тот же Уилки Коллинз, но лучше". И, надо сказать, для такой высокой оценки у будущего создателя Шерлока Холмса был свой резон.
В первой же книге Габорио "Дело Леружа" (1866) появляется сыщик Тироклер, который пользуется индуктивным методом. Откуда это пришло, понять было нетрудно, и Габорио иногда называли "французским Эдгаром По". Один за другим выходят новые романы Габорио "Преступление в Орсивале" (1867), "Досье номер 113" (1867), "Парижские невольники" (1868), "Месье Лекок" (1869), "Петля на шее" (1873), и в них появляются детектив-любитель отец Табаре и детектив-профессионал месье Лекок - самый знаменитый сыщик до Шерлока Холмса. Некогда, еще будучи совсем молодым человеком, Лекок открыл в себе способность измышлять хитроумнейшие преступные планы, но решил использовать этот свой талант очень по-своему - не для того, чтобы совершать преступления, а для того, чтобы их раскрывать. Конечно, нельзя сказать, что Габорио от начала до конца выдумал своего Лекока. В конце концов Франция знала Франсуа-Эжена Видока (1775 - 1857), знаменитого уголовника, перешедшего на службу в полицию и создавшего собственную бригаду из воров и мошенников, которая раскрыла столько преступлений, что их хватило потом на обширные четырехтомные "Мемуары Видока" (1828), написанные, впрочем, скорее всего, не им самим. Но фигура Лекока оказалась настолько популярной, что ее использовал в 1878 году другой автор полицейских романов-фельетонов Фортюне Дю Буасгобей (1821 - 1891).
Ну, и был еще бульварный роман - некая поделка из материала литературы первого и второго сорта - своеобразный "третий сорт". Там, среди прочего, действовали и сыщики, и Конан Дойль в одном месте даже заставляет доктора Уотсона почитать бульварный роман и прийти к заключению, что это никуда не годится. "Сюжет был удивительно плоским по сравнению с ужасной трагедией, открывающейся перед нами", - замечает он ("Тайна Боскомской долины").
Сам Шерлок Холмс, впрочем, не жаловал и более почтенных своих предшественников.
Как рассказывает нам доктор Уотсон, осмелившийся сравнить своего великого друга с героем Эдгара По, тот отнюдь не был польщен его словами.
"Вы, конечно, думаете, что, сравнивая меня с Дюпеном, делаете мне комплимент, - заметил он. - А по-моему, ваш Дюпен - очень недалекий малый. Сбивать с понталыку своего собеседника какой-нибудь фразой "к случаю" после пятнадцатиминутного молчания, это, по-моему, очень дешевый прием. У него, несомненно, были кое-какие аналитические способности, но его никак нельзя назвать феноменом, каким, по-видимому, считал его По.
- Вы читали Габорио? - спросил я. - Как, по-вашему, Лекок - настоящий сыщик?
Шерлок Холмс иронически хмыкнул.
- Лекок - жалкий сопляк, - сердито сказал он. - У него только и есть, что энергия. От этой книги меня просто тошнит. Подумаешь, какая проблема установить личность преступника, уже посаженного в тюрьму! Я бы это сделал за двадцать четыре часа. А Лекок копается почти полгода. По этой книге можно учить сыщиков, как не надо работать".
Не очень почтительно. Но у Шерлока Холмса было все-таки некоторое право так говорить. Ведь никто иной, а именно он отодвинул в далекое прошлое своих соперников, заполнив собою "весь земной шар".
Для этого как раз настало время.
Столь популярный в Англии начала восьмидесятых годов, но писавший у себя на родине за полтора десятилетия до того, Габорио находился все же на обочине литературы. Конан Дойль, сколько возможно, приблизился к главному ее потоку. Точнее, "к главным". Их было несколько.
Прежде всего повести и рассказы о Шерлоке Холмсе и, разумеется, их герой глубоко укоренены в традиции.
Сколь ни отдалился Конан Дойль от давнего "романа большой дороги" (его принято считать вообще началом современного романа), его рассказы и повести восходят именно к этому жанру.
Герой романа большой дороги шел по жизни, встречая множество людей, становясь, зачастую против своей воли, участником множества приключений, достаточно порою опасных. Когда в XVIII веке в Англии был заново переведен "Дон Кихот", он породил подражания, сделавшиеся классикой английской литературы. На первом месте здесь стоят филдинговские "Джозеф Эндрус" (1742) и "Том Джонс" (1749), но и в следующем веке роман большой дороги не ушел в небытие. Чем иным были "Посмертные записки Пиквикского клуба" (1837)? И вот что важно: никто из главных героев подобных романов не оставался на большой дороге один. После первого выезда Дон Кихота к нему присоединился Санчо Панса. Джозеф Эндрус, отправившись из Лондона в родную деревню, встретил менее чем на полпути шедшего в Лондон пастора Адамса, и тот повернул обратно - он тоже к тому времени был не прочь возвратиться на их общую родину. Тому Джонсу посчастливилось встретить цирюльника-латиниста Партриджа, и тот сделался его верным спутником. Мистер Пиквик, участвуя в погоне за совратителем старых дев Джинглом, встречает во дворе гостиницы "Белый олень" Сэма Уэллера, который как раз наводит лоск на очередную пару сапог, и тот вскоре становится верным его слугой и спутником.
Нельзя сказать, что все вторые участники перечисленных "донкихотских пар" были похожи один на другого. Конечно, все они были, как на подбор, чудаками, но чудаками очень разными. Санчо Панса сыпал пословицами и поговорками, не соглашался с хозяином, что ветряные мельницы на самом деле - злые великаны, которых надо во что бы то ни стало победить, но при этом истово верил, что тот завоюет себе обширные владения и сделает его губернатором острова. Пастор Адамс был большим знатоком греческих классиков и при этом человеком невероятно наивным. Не меньшей наивностью отличался Партридж. Зато Сэм Уэллер оказался человеком здравым и практичным. Какая иначе была бы от него польза наивному и непрактичному Пиквику?
Словом, при всех их различиях у этих героев была общая сюжетная функция - они участвовали в приключениях своих друзей и хозяев, оттеняя каждый раз те или иные их качества, а так как качества были разные, то и проявлялись эти друзья и слуги очень по-разному.
Собственно говоря, такая же роль отведена в повестях и рассказах о Шерлоке Холмсе доктору Уотсону. Здесь не было никакой новации по сравнению с героями романов большой дороги - разве что по отношению к По, у которого друг Дюпена - совершенно безликое существо. Что же касается доктора Уотсона, то он не только хронологист при своем выдающемся друге, но еще и сопутствует ему и оттеняет его в сознании читателей.
Когда Конан Дойля, тоже врача по профессии, спрашивали, в ком из членов этой неразлучной пары он воплотился, он отвечал, что по-своему "распределил себя" между этими двумя героями. Однако с той половиной своего "я", которая зовется доктором Уотсоном, он обошелся куда как плохо.
Начать с того, что он попросту к нему невнимателен. Настолько, что не помнит о нем что-то совсем уж элементарное. Скажем, куда он был ранен в бытность свою полковым врачом в Афганистане. В "Этюде в багровых тонах" мы узнаем, что он был ранен в руку. В "Знаке четырех" обнаруживается, что при каждой перемене погоды у него болит раненая нога, и в "Знатном холостяке" окончательно выясняется, что он был ранен именно в ногу. Но что совсем уж обидно, в этом вопросе путается даже человек с такой отличной памятью, как Шерлом Холмс, который в "Этюде в багровых тонах" поражает Уотсона своей наблюдательностью, сразу же, при первом знакомстве, указывая на его раненую руку, а в "Знаке четырех" радует его своей заботливостью, спрашивая, не помешает ли ему идти по следам убийцы раненая нога.
