Константин Воронков - Алексей Навальный. Гроза жуликов и воров
Русский пионер
Сейчас, в 2011-м году, Алексею Навальному 35 лет. Детство его прошло в четырех разных военных городках. Отец – офицер ракетных войск, мать – жена офицера (а заодно экономист). Для Википедии здесь можно было бы перечислить еще много разных фактов (что он высокий и блондин, например), но они ничего не добавят к портрету героя; скорее интересно наблюдение: на вопросы о себе и своей биографии Алексей отвечает прилежно, и кажется, он делает прилежно все, насчет чего принял решение – «делать». У него есть какая-то несоветская презумпция правоты спрашивающего: если человек интересуется, значит, ему это нужно.
Навальный не любит Советский Союз. Не ненавидит, а именно не любит; возненавидеть он его не успел по молодости лет: слишком сложное чувство для подростка, в пятнадцать обычно занимаются первой любовью, а не первой ненавистью. К тому же, по советским меркам семья Навальных была вполне успешной: ни с уважением, ни с деньгами проблем у них не было, а ненавидеть родину за отсутствие колбасы мелко даже для советского человека (в своем блоге он, кстати, так себя и называет – «совок»; и это не поза и не кокетство, а осмысленная констатация: надо быть «совком», чтобы последовательно не любить советскую власть и посвятить свою жизнь выдавливанию ее из себя, а в случае Навального – еще и из общества).
Из беседы с Алексеем Навальным:«…Главное детское воспоминание – я стою в очереди за молоком. Все время стою в очереди за молоком. Когда мне было семь лет, у меня родился брат. И пока он был маленький, ему было нужно много молока. И за ним все время приходилось стоять в очереди. Нужно было прийти к 14 часам, когда привозили это молоко, – а я как раз возвращался из школы – и стоять. Когда мне сейчас какие-то люди, особенно молодые, которые Советский Союз не застали, начинают рассказывать байки, как там было прекрасно, – мне этого рассказывать не нужно, я стоял за этим молоком. Мать с отцом до сих пор вспоминают, что в 5 утра нужно было идти занимать очередь за мясом. И это было в военном городке, где было хорошее снабжение. Я не считаю, что Советский Союз нужно как-то огульно ругать, но сейчас мы живем точно лучше, чем тогда, и у меня никакой ностальгии по нему нет. И жрать нечего было в Советском Союзе. Мы из Москвы на Украину возили гречку. Туда, где эту гречку выращивают.
Потом, я полдетства провел, сдавая бутылки. Когда мы переехали в военный городок в Таманской дивизии, там была плохая вода из крана, мы покупали газировку в бутылках, и можно было эти бутылки сдать. Причем бутылка стоила достаточно дорого – 20 копеек. И у них никогда не было тары. Ты прешь эти бутылки, чтобы сдать, а у них нет тары. Эти бутылки и это молоко для меня были символами. Причем было видно, что эти бутылки не были нужны никому. И тара не нужна никому. Но есть странный ритуал, что всех заставляют сдавать бутылки, а принимать не хотят. В 80-е, кажется, в КВН даже был скетч, в котором переделали известную песню и пели: „Я никогда не буду с тарой!“ Эта ерунда была поистине всенародной проблемой. И осознание бессмысленности экономического уклада, бесполезности и бардака происходило через это.
Каждое лето до 1986 года я проводил под Чернобылем, в деревне у бабушки. Еще в 30-м году ее раскулачили, и она ненавидела Ленина. В семье есть история, как мой двоюродный брат ездил с Украины в Москву и, естественно, сходил в Мавзолей. Дома он прибежал к бабушке и закричал: „Я Ленина видел!“ А она говорит: „Ты в него плюнул?“ Бабушка считала, что есть вещи поважнее советской власти: например, она нас всех крестила.
У меня сохранились совершенно прекрасные воспоминания о том времени. И сейчас, когда есть возможность, мы туда ездим, чаще всего на майские праздники. Интересно смотреть, как там вокруг все заросло…»
NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Прошу прощения, что затянул с официальными комментариями – находился в той части Украины, где вместо энторнета – варэники, а вместо ЖЖ – налистники.
Возвращаясь домой, Алеша начинал говорить с родителями по-украински и шутил, что забыл русский язык. Вообще, знаменитый стиль Навального – стеб и ирония – не его изобретение, это язык, на котором говорят в его семье. Поэтому можно надеяться, что главный российский обличитель не зазнается – дома всегда найдутся желающие потыкать острой палкой в него самого.
Украинская бабушка не только крестила своего внука, не спросив разрешения у его партийного отца, – вместе с ним она молилась и ходила в церковь. Вернувшись однажды осенью в детский сад, он принялся читать «Отче наш», чем сильно рассмешил воспитательниц. Родителям же было не до смеху – в то время из-за этого могли быть неприятности. Неприятности, правда, могли быть и из-за другого: после ввода советских войск в Афганистан его отец, Анатолий Иванович, купил коротковолновой приемник, и с тех пор в их доме не умолкал «Голос Америки» (так что те, кто сейчас говорят, что Навальный – агент ЦРУ, могут примерно представить, когда он был завербован!).
В школьные годы в церковь он уже не ходил, даже когда бывал у бабушки. Более того, октябренком, а потом пионером он возил ей книжки из серии «Библиотечка атеиста» и доказывал, что бога нет. Сейчас, глядя, как Навальный, завидев купола, начинает креститься, в это трудно поверить. Еще в институте он был воинствующим атеистом. Верить начал постепенно, наблюдая за своими детьми – как ребенок рождается из ничего и становится человеком. (Правда, и сейчас, считая себя православным, он кое в чем не соглашается с церковью – например, что всякая власть от Бога.)
Родителей, как известно, не выбирают, значит, можно сказать, что Алексею повезло: основой его семьи были, конечно, и долг, и любовь, но главное – уважение. Вряд ли он тогда уже знал юридический термин «презумпция», но в семье Навальных она точно была – презумпция самостоятельности каждого, даже самого младшего ее члена. Все вольны были принимать самостоятельные решения, а потому в его семье все ответственны друг за друга. Ему повезло и в другом: можно было многое в себе не изобретать, перед его глазами всегда был отец, на которого он очень похож. Вообще, Навальный очень семейный человек – самое большое удовольствие он получает от семейных праздников, выездов на шашлыки, когда вокруг все близкие, «свои».
Он хорошо учился. Когда в 3-м классе начал приносить домой первые четверки, избалованные пятерками родители его отругали. «Не хочешь учиться – заставим!» – пообещали они вполне по-военному. Это был последний раз, когда его заставляли. На следующий день девятилетний Алеша вообще отказался идти в школу, заявив, что считает ниже своего достоинства делать что-то из-под палки. С оценками, впрочем, проблем не было, проблемы были с поведением: время от времени у него возникали конфликты с учителями, которым он не стеснялся говорить, что они неправы. Для него не существовало авторитетов; не в том смысле, что он никого не уважал, просто его уважение, независимо от возраста и должности, следовало заслужить.
Теперь, правда, Навальный – гордость своей школы, и учителя с интересом расспрашивают родителей о его делах.
Из беседы с Алексеем Навальным:«…К счастью, у нас в военных городках не было никаких смотров, никаких слетов. Я ходил в кружок астрономов, книжки любил читать, причем все подряд, занимался самбо. Потом я ездил в пионерские лагеря. Каких-то воспоминаний, как мы бодро там маршировали, у меня нет. В мое время над этим уже все смеялись. Выродилось все к тому времени. Пару раз меня выбирали старостой класса, но я этого не хотел и никогда не был общественным активистом, не организовывал никакие дискотеки, это совершенно точно. Мое поколение застало Советский Союз в том виде, когда это уже была абсолютная игра и обман. Даже дети это все понимали. „Взвейтесь кострами, бочки с бензином, мы пионеры, дети грузинов…“
Перестройка для меня связана с музыкой, начиная с Башлачева и заканчивая группой „Крематорий“. Еще „Кино“, „ДДТ“, „Алиса“. Их тогда начали показывать во „Взгляде“, потом появилась „Программа А“. Их песни я помню наизусть до сих пор. У меня был проигрыватель, на котором слушались выходившие пластинки, потому что магнитофон, а уж тем более видеомагнитофон, мы себе позволить не могли. Во всех военных городках, где я жил, все люди были одинаковые, никто никогда не был за границей. А в последнем городке, где родители и сейчас живут, там уже были дети, чьи отцы служили в Германии, Венгрии, Афганистане. И то, что они привозили, это был шок – настоящие жвачки с настоящими вкладышами; дома у них были японские телевизоры; они рассказывали „про заграницу“. Это был другой мир. А у нас ничего не было. И стала заметна разница. Эти люди были, вроде, такие же советские офицеры. Но те советские офицеры, которые послужили в Германии, они были совсем другие советские офицеры. Я не чувствовал социального неравенства, и они не были богаче нас. Но они там были, а мы нет. И поэтому было понятно, что мы разные люди. Было понятно, что вся эта поганая система построена на обмане, и все эти агитаторы и пропагандисты, которые здесь живут и рассказывают сказку про свою партию, мечтают только о том, чтобы получить путевку в Болгарию, купить здесь часы, там их обменять на какие-то духи и два магнитофона, чтобы один здесь сдать в комиссионку. Все хотели поехать за границу. А за границу ездили только те, кто больше всего полоскал нам мозги – какой распрекрасный Советский Союз, советский строй. Осознание этого, плюс программа „Взгляд“, рок-музыка – все это сформировало из меня отъявленного, адского демократа и либерала.
