Игорь Ефимов - Сумерки Америки
Автор предлагаемой читателю книги разделяет эту тревогу. У него нет ни тайной карты с указанием пути к острову сокровищ, ни новых идей спасительных реформ – проливов, выводящих в бухту социальной стабильности. Но он убеждён в одном: достичь этой бухты будет невозможно, если наши дозорные не расширят свои горизонты обзора. Ему кажется, что именно способ мышления интеллектуальной элиты, хозяев знаний, привёл общество к опасному рубежу. На множестве примеров он постарается показать, как обожествление главного инструмента интеллектуала-дозорного – рационального аппарата мышления – привело к опасному перекосу всей социальной конструкции государственного корабля.
В этом убеждении я вовсе не одинок. Многие американские мыслители и социологи замечали те же симптомы и ярко описали их в своих книгах, которые я собираюсь цитировать не раз. Замечательный философ Томас Соуэлл пишет в своей книге «Разваливая Америку»: «Для того, чтобы случился так называемый "совершенный шторм", много различных сил должны сойтись в один и тот же момент. Эти опасные силы накапливались в Америке по меньшей мере в течение полувека. К 2010 году возрастающее число американцев начало выражать опасения, что они утрачивают страну, в которой росли и которую надеялись передать детям и внукам»[1].
Перед американскими мыслителями у меня есть одно важное преимущество: в отличие от них, мне довелось сорок лет прожить в стране, в которой на рациональное мышление была возложена невыполнимая задача истолковывать все тайны Бытия, и у меня перед глазами стоят те круги иррационального ада, в который соскальзывает народ, попытавшийся обходиться только дарами, вложенными Творцом в нашу черепную коробку.
В расширенный горизонт обзора обязательно должна быть включена возможность несовпадения устремлений Народа и интеллектуальной элиты. Особое внимание следует уделить иррациональным порывам народной массы подавить и даже уничтожить образованную верхушку, как это проявилось в сталинской России, гитлеровской Германии, маоистском Китае, кастровской Кубе, Камбодже Пол Пота.
Изучение океана Истории и судеб кораблей-государств, бороздивших его волны, приоткрывает перед нами две главные стихийные силы, находящиеся в вечном противоборстве, которое и предопределяет маршруты и исход плаваний. Силы эти таятся в человеческой душе: жажда свободы и жажда справедливости, то есть закона.
Вся история человеческой цивилизации состоит из миллионов схваток и миллионов «мирных договоров» между этими двумя порывами.
Чтобы возникло племя, человек должен был отказаться от свободы грабить и убивать своего соседа, подчинить себя племенным правилам и традициям, то есть начаткам справедливости.
Чтобы кочующее племя превратилось в государство тружеников-земледельцев, человек должен был отказаться от свободы брести куда ему вздумается, прочертить на земле границы между «твоим» и «моим», а главное – передоверить священное право самозащиты государственному стражнику, полицейскому, судье.
Наконец, индустриальная эра могла утвердиться лишь там и тогда, где и когда человек решился передоверить создание всех нужных ему вещей, включая пропитание, одежду, жильё, кому-то другому – соплеменнику или даже инородцу, где он согласился каждый день запирать себя на восемь часов в неволю цеха, шахты, конвейера, делового кабинета.
Окидывая взглядом мировую историю, человек не мог не видеть, что подчинение справедливому закону, заповедям, правилам совместной жизни вносило в жизнь неисчислимые преимущества. Люди получали возможность объединяться в больших и успешных гильдиях, цехах, бригадах, артелях, товариществах, затевать строительство мощных оросительных систем, каналов и акведуков, благосостояние возрастало, периоды мирной жизни удлинялись.
Постепенно в больших империях национальное сознание склонялось к убеждению, что ограничивать свободу человека, ставить ей предел справедливыми законами – всегда благо. Ведь разгул свободы очень легко может привести к бунтам, революциям, гражданским войнам. Не лучше ли заранее упрятать непредсказуемую волю подданных в клетку смирения и законопослушности?
Но в океане мировой истории десятки раз разыгрывалась одна и та же драма: огромная богатая империя, слишком преуспевшая в ограничении свобод своих подданных, делалась объектом успешных вторжений небольших, но сплочённых воинственным духом племён. Великий Египет вынужден был покоряться гиксосам, ливийцам, эфиопам, многомиллионный Китай терпел гуннских, сяньбийских, монгольских, маньчжурских правителей, Персидская империя не могла подчинить скифские племена, а потом покорилась македонцам, тысячелетний Рим захватили сорок тысяч вестготов, арабские племена отвоевали половину территории могучей Византии.
Уже в самом начале истории Америки политическая жизнь страны была окрашена противоборством двух главных устремлений человеческой души: порыва к свободе и порыва к справедливости. Джефферсон, Мэдисон, Монро ставили свободу превыше всего и готовы были даже допускать неизбежность «оздоровляющих» бунтов ради её сохранения; Вашингтон, Адаме, Гамильтон видели в расширении справедливых законодательных ограничений единственное средство сохранения единства страны.
Это противоборство не утихло и в наши дни. Партия республиканцев могла бы написать на своём знамени «Да здравствует Свобода», партия демократов – «Да здравствует Справедливость». Но мало кто способен разглядеть, что под поверхностью их шумного противоборства идёт процесс, которого, казалось бы, не желают ни те, ни другие. Американская свобода и американская жажда справедливости глохнут и усыхают не под пятой иноземного завоевателя, не под гнётом доморощенного тирана, не в застенках тайной полиции, но под цепкой паутиной миллиона лилипутских канатиков – правил, циркуляров, инструкций, сочиняемых каждый день безвестными бюрократами в тишине своих кабинетов.
Тысячестраничные циркуляры, напечатанные мелким шрифтом, рассылаются из государственных контор врачам и рыболовам, пожарникам и пекарям, фермерам и пастухам, учителям и домостроителям, автомобилистам и лётчикам, полицейским и тюремщикам, аптекарям и газетчикам. Миллионная армия американских адвокатов, вооружённая этими постоянно меняющимися циркулярами, рыщет по стране, неустанно отыскивая «нарушителей», которым можно было бы вчинить судебный иск, чреватый жирным штрафом и – соответственно – гонораром. На своих рабочих местах люди перестают думать о том, как бы лучшим образом исполнить своё дело, а заботятся лишь о том, чтобы не нарушить спускаемые сверху правила. Способность к творческой инициативе хиреет под этим неустанным давлением, деловая энергия выглядит подозрительной, рутина и безделье начинают казаться единственно возможным спасительным поведением.
В средневековой медицине большой популярностью пользовалось кровопускание. Очень часто, если врач не понимал причины недомогания или не знал нужных лекарств, он на всякий случай взрезал вену больного, потому что иначе его могли бы обвинить в непростительной халатности. Сколько людей были обескровлены до смерти этим популярным методом лечения, никто не считал. Точно так и в сегодняшней Америке, при столкновении с усилением какого-то социального недуга, управляющие первым делом ищут, какой бы новый запрет мог ослабить нежелательные процессы.
Ничья злая воля не стоит за этим поветрием. Здесь являет себя тот опасный перекос национального сознания, который связан с обожествлением рационального мышления, начавшимся двести лет назад. Конечно, невероятные научные и технические достижения последних двух веков, создание всех чудес индустриальной эпохи оказались возможными лишь потому, что обнаружение причинно-следственных связей между явлениями было освобождено от религиозных запретов и смогло свободно расширять наше представление о Вселенной. Но учёные и инженеры (дозорные на мачтах), заслуженно гордясь своими успехами, подспудно начали распространять свои критерии правильного-неправильного и на те сферы человеческой жизни, где они переставали работать.
Уже Лев Толстой в середине XIX века заметил, что «естествоиспытатели и их поклонники… подобны штукатурам, которых бы приставили заштукатурить одну сторону церкви… и которые в порыве усердия замазывали бы своей штукатуркою и окна, и образа, и витражи… и радовались бы на то, как с их штукатурной точки зрения всё выходит ровно и гладко»[2]. Толстой был поклонником Канта, попытавшегося своей «Критикой чистого разума» внести некую дисциплину в деятельность рационального ума, указать на границы, за которые он не может переходить. Но идолопоклонники рационализма предпочли устремиться за Гегелем, объявившим, что никаких границ не существует, что «всё существующее – разумно».
