Мэлор Стуруа - Будущее без будущего
Через площадь — еще один гигантский отель. В туристических справочниках он значится под именем «Плаза». Но старожилы Нью-Йорка называют его «шалашом Корнелиуса Вандербильта[2]». Вспоминая о млечном пути кинозвезд, соединявших свои судьбы узами Гименея с родом Вандербильтов, я начинаю постигать мудрость на первый взгляд легкомысленной поговорки, утверждающей, что «с милым рай и в шалаше»… В центре площади — «Фонтан Изобилия», подаренный городу газетным королем Пулицером. Что ж, название это вполне уместно и применимо к тому единственному и неповторимому скрещению власти, денег, роскоши, сердцевину которого составляет мертвый дом № 800 по Пятой авеню.
Плечом к плечу с ним стоит клуб «Никкербоккер». Их разделяет лишь серая безобразная стена, уродство которой не в состоянии скрыть косметика плюща, расползшегося по ней мириадами зеленых ящериц. Членами клуба являются представители верхушки американского и международного истеблишмента, отвечающие требованию скользкого и неуловимого понятия «джентльмен». (Даже Ричард Милхауз Никсон, бывший президент Соединенных Штатов Америки, так и не удостоился этой высокой чести). Таковых на сегодняшний день шестьсот человек. (Список соискателей растянулся на десятки лет вперед, прихватив начало двадцать первого века и третьего тысячелетия.) Среди них банкир Дуглас Диллон и глава секты исмаилитов, «живой бог» и плейбой — прожигатель жизни Ага-Хан, взвод британских лордов, французских графов и итальянских князей, столпы сионистского капитала Леман, Леб, Варбург, Зелигман и «кое-кто еще».
До начала двадцатых годов вход в «Никкербоккер» был закрыт для евреев. Затем стали делать исключения для «евреев немецкого происхождения, имеющих корни на Уолл-стрите». Исключения не распространялись на евреев — выходцев из России и стран Восточной Европы и имевших корни не на Уолл-стрите, а в Жмеринке. Было отказано в членстве даже сыну Джесси Зелигмана, вице-президента клуба. Когда взбешенный Зелигман подал заявление об отставке, правление единогласно отклонило его и с обезоруживающей искренностью объяснило возмущенному папаше, что отвергло кандидатуру его сына «не по личным, а по расовым соображениям». В 1968 году один из братьев Рокфеллеров — Нельсон вынужден был расстаться с клубом. Баллотируясь на очередной срок в губернаторы штата Нью-Йорк, он отчаянно нуждался в голосах негров, евреев, пуэрториканцев и прочих «меньшинств», которым, согласно уставу «Никкербоккера», вход в клуб воспрещен. Жест окупил себя — Нельсона переизбрали. Но и клуб не остался в накладе. Покидая его, губернатор за свой счет реставрировал библиотеку и ресторан. Его братья, которым перевыборы не грозили и которым поэтому незачем было заигрывать с нью-йоркским плебсом, по-прежнему состоят членами «Никкербоккера». Каждому свое, как в Евангелии.
После второй мировой войны ангелом-хранителем клуба стал Вильям Вудворд, великодушно оплачивавший из собственного кармана все экстравагантные прихоти джентльменов из «Никкербоккера». Но, когда ангел-хранитель преждевременно отправился в рай, застреленный женой, правление клуба начало подумывать о слиянии с «Юнион-клабом», праотцем всех аристократических клубов Нью-Йорка. («Клуб нашего дедушки», — так говорят о нем с легким, кокетливым пренебрежением наследники легендарного банкира Джона Пирпонта Моргана.) Однако общее собрание членов «Никкербоккера» решительно отвергло идею слияния.
Указывая на флаг клуба: голубой-красно-синий, Дуглас Диллон патетически воскликнул:
— Запомните, джентльмены, запомните навечно — голубой цвет всегда должен быть наверху!
Намек был понят с полуслова. Слияние с «Юнион-клабом» грозило разбавить голубую кровь джентльменов, ибо сто с лишним лет назад на «Юнион-клаб» нашло затмение и он выступил в поддержку президента Авраама Линкольна, даровавшего свободу «черномазым». А такое здесь не прощается и не забывается ни через сто лет, ни через тысячу, никогда.
Члены «Никкербоккера» торжественно провозгласили свой неандертальский вариант Декларации независимости, и клуб по-прежнему стоит плечом к плечу с мертвым домом № 800 по Пятой авеню в единственном и неповторимом скрещении власти, денег, роскоши и человеконенавистничества…
Журнал «Форчун», ведущий по традиции счет чужим деньгам, большим деньгам, разумеется, пишет: «Если вы хотите заключить сделку на десять тысяч долларов, то идите завтракать в клуб «Метрополитэн». Если вы хотите заключить сделку на сто тысяч долларов, то идите обедать в клуб «Рэкит». Но если вы хотите заключить сделку на миллион долларов и выше, тогда идите ужинать в «Никкербоккер».
С утра до ночи жизнь бьет ключом на этой квадратной полумили, где прописан, говоря словами поэта, капитал, его препохабие. Швейцары в ливреях всех цветов радуги не успевают открывать дверцы тяжелых бронированных лимузинов и легких спортивных автомобилей, из которых вываливаются двуногие денежные мешки и чековые книжки. Они вываливаются и расползаются по своим клубам и отелям. Завтракают, обедают, ужинают. Делают миллионы долларов между коктейлем из креветок и бифштексом «миньон» и обрекают на безработицу миллионы людей между кофе с ликером и сигарами. Они выбирают десерт для своих дам и кандидатов в президенты для своей страны. Дамы, следящие за осиностью талий, как за зеницею ока, отказываются от их выбора. Страна не может позволить себе подобной роскоши. Я имею в виду право выбора, а не осиные талии… Жизнь бьет ключом на этой квадратной полумили. Сюда не доносятся стоны палестинских беженцев и рев рахитичных детей Аппалачии, слово «Сонгми» воспринимается лишь в контексте с деликатесами восточной кухни, а негритянские лица — исключительно в лакейских позументах и околышах. В вертящихся зеркальных дверях «Пьера» и «Плазы», словно белка в колесе, вращается высшее общество, и от этого непрестанного калейдоскопического вращения все сливается в неопределенный цвет нью-йоркского смога — и меха, и бриллианты, и лысины, — в неопределенный цвет того самого смога, семьдесят процентов которого поставляет продукция «Дженерал моторс». Вращается высшее общество в вертящихся зеркальных дверях «Пьера» и «Плазы», на паркете «Никкербоккера» и апартамент-хаузов с изумрудными козырьками и фонарями эпохи позднего Возрождения. А вокруг него вращается Америка — от океана до океана, ибо здесь, как когда-то за Суэцом, уже не действуют десять ветхозаветных заповедей, вернее, от быстрого вращения они тоже слились в одну: «Что хорошо для «Дженерал моторс» — хорошо для Соединенных Штатов».
И только к дому № 800 по Пятой авеню не подкатывают лимузины. Нигде не видно лакеев с манерами джентльменов, и джентльменов, вылощенных в лакейском хамстве. Не вращаются в вертящихся зеркальных дверях меха, бриллианты и лысины. Впрочем, нет нигде и самих вертящихся зеркальных дверей. Вместо них все те же обрамленные мраморной аркой литые из стали плиты главного подъезда, напоминающие не то сейф-патриарх «Чейз Манхэттэн бэнка», не то вход в фамильные склепы Монтекки и Капулетти. Эти плиты не открываются уже многие годы, и их давным-давно изгрызла бы ржавчина, если бы сталь, из которой их когда-то отлили, не была легированной.
Вихрь светской и деловой жизни, бушующий на квадратной полумили, где прописан капитал, его препохабие, как бы обходит стороной дом № 800 по Пятой авеню. Но тем не менее именно этот дом представляется мне символом жизни и веры Вавилона на Гудзоне, ибо этот дом — мертвый…
Зовут его хозяйку госпожа Марчеллус Хартли Додж, урожденная Этель Джеральдин Рокфеллер. Она единственная дочь покойного Уильяма Рокфеллера и племянница Джона Д. Рокфеллера-старшего. Она вдова Доджа, автомобильного короля, внука основателя военного концерна «Ремингтон армс корпорейшн». (Некоторые заблуждаются, считая, что главная продукция этого концерна — пишущие машинки и электрические бритвы.) Когда Этель и Марчеллус поженились, светская хроника окрестила их «самой богатой супружеской четой в Америке». Так оно и было. В светской хронике тоже содержатся крупицы абсолютной истины. Иногда.
Свадьба Этель и Марчеллуса состоялась давным-давно, а если хотите точнее — в 1907 году. Мистер Додж умер в декабре 1963 года, будучи восьмидесяти трех лет от роду. Он оставил своей безутешной вдове бесчисленные ремингтоновские миллионы, доджевские автомобили, чистокровных, как члены «Никкербоккера», скакунов, сказочные коллекции драгоценных камней, городские дома и загородные имения, а также прочий хлам, не достойный упоминания. И тем не менее вдова была безутешна. Она никак не могла простить Марчеллусу, что он отписал по завещанию два с половиной миллиона долларов какому-то Колумбийскому университету, над которым шефствовал при жизни, разыгрывая роль просвещенного мецената.
Вдова объясняла эту блажь слабоумием впавшего в детство Марчеллуса, хотя сама была всего лишь на четыре года моложе его и тоже не отличалась обилием мозговых извилин, пораженных к тому же безжалостным атеросклерозом. За шесть месяцев до смерти Марчеллуса Этель была объявлена недееспособной Верховным судом штата Нью-Джерси. Ее опекунами были назначены «Фиделити юнион траст компани» и «Кемикл бэнк». (Частным лицам не управиться с такими капиталами.) Первой было поручено надзирать за миллионами, которые она получила от мужа, второму — за миллионами, которые ей оставил отец. (Детей у Этель и Марчеллуса не было. Их единственный наследник — Марчеллус Хартли-младший погиб в автомобильной катастрофе еще в 1930 году. Произошло это в Париже, куда госпожа Додж отправила своего сына, чтобы отвадить его от опасного увлечения авиационным спортом.)
