Виктор Астафьев - Русская мелодия
Поэтессе Екатерине Ш… дано было исповедаться, покаяться в предсмертном крике, даже в стоне.
Поверь искренности поэта, Господь, и прости его, ибо он зачастую не ведает, что творит!
1993
Где наш предел?
Ну вот еще год прошел, дело с изданием Собрания сочинений с места не сдвинулось, зато жизнь на Руси сдвинулась — она снова вступает в период борьбы «за светлое будущее».
Принявшее на себя молодое государство и народ наш нашествия и бури Востока, раскол церкви, дурновластие временщиков и всевозможных самозванцев, грудью защитившее Европу от полчищ Батыя, выдержав нашествие Наполеона и немецкого фашизма, сокрушившее их и снова спасшее Европу от коричневой и всякой прочей чумы, они — народ наш и отечество наше — никак не могут избавиться от чумы красной, самопорожденной.
Я дописываю это послесловие сразу после выборов в Государственную Думу, на которых большинство голосов отдано за коммунистов, снова переоравших всех, снова заморочивших доверчивую голову русского мужика (я говорю мужика, потому что активней всего и больше всех поддерживали и поддерживают авантюристов-коммунистов русская провинция, окраина России, наш сибирский и дальневосточный народ). Грядут перемены! Для начала коммунисты погладят по головке неразумное дитя и даже кашки ему дадут, но потом начнут расправу над народом, с ним в ногу не желавшим и не желающим шагать, снова стравят брата с братом, бедного с богатым, а поскольку богатых и богатства нынче достанется не то, что после Октябрьской революции, когда большевики Россию грабили-грабили, но до конца разграбить не могли, то «новые красные» нацелят россиян избивать друг друга за то, что у соседа земли больше, машина дороже, дети умнее, собака породистей, картошка растет крупнее.
Я понимаю, что далеко не все горячо вдруг возлюбили коммунистов, а в основном пенсионеры и в простое находящиеся рабочие, но чаще работу вовсе потерявшие — голосовали против нынешних порядков, разлада в экономике и в стране, против тех, кто не справляется с управлением страной, с тем разладом и раздраем, которые, между прочим, коммунистами и порождены, и развал государства они же предрешили. Они, они, сумевшие перевалить болезнь и беду страны с больной головы на здоровую. Ну как это может колоссальное государство, крепко стоящее на ногах, колосс может рухнуть в несколько дней и свалить его может один или два человека. Какими титанами, какими гениями, какими богатырями-геркулесами надо быть, чтобы осуществить этакое действие?! Но ни Горбачев, ни Ельцин таковыми не являются. И благодарить их приходится скорее за отвагу, чем за ум и силу. Ведь еще на девятнадцатой партийной конференции предводитель партии, генсек, прервав доклад, снял очки, печально глянув в зал, внятно сказал: «Ну, товарищи, даже мы не ожидали такого развала…» Да и сам я, да и я ли только, бывая на выступлениях и встречах с трудящимися, получал записки из зала, и в немалом числе: «Как дальше жить?» Иногда и ответ был тут же: «Так дальше жить невозможно…»
И вот люди от дури, от риска ли и безрассудства своего, взявшиеся за работу, чтобы жить было возможно, подверглись травле, ругани, оскорблениям, провокациям, втягиваниям в конфликты, вплоть до кровопролития. Выйдя из коммунистов, они, в первую голову они, ощутили и знали, какая подлая сила действует у них за спиной, мешает, не гнушаясь никакими способами и средствами, осуществлять начатую работу по разваливанию страны. «Красные» не изменились и не изменятся, и остается лишь поклониться главам государства, переживающим, быть может, самую сложную пору за всю свою историю, за то, что они не опустились до ответной кабацкой и уличной брани, не обзывались, не лаялись, как ямщики на постоялом дворе, но даже наоборот — дали обнажиться, во всей красе себя показать их хулителям, «борцам за народ». Борцы эти рвутся к власти и могут прорваться, как Наполеон, позорно бежавший из ссылки на короткое время, и тогда кончится их счастливое время, когда, прикрытые спинами нынешних правителей, они нагло и бесстыдно вставляли им шило в мягкое место, делали подножки, плевались, дрались в парламенте, громко материли неугодных супротивников на всю страну, травили, как собачонок, разгоряченных демократов, подставляли под пули и снаряды неразумную толпу, оставаясь при этом на обочине, в сторонке. Ведь ни один депутат при штурме Белого дома не пострадал, и в тюрьме сидевшие защитники кровопролития и провокаторы не испытывали тех страданий, не подвергались тем издевательствам, каким подвергались ни в чем неповинные люди, хватившие горя в советских тюрьмах, на мерзлой земле гулаговских лагерей.
Но главное, не поумнели, не прониклись горем народа, а еще больше остервенились, не пришли к Богу, но еще ближе соединились с сатаной. Товарищ Руцкой тому самый яркий показатель или уж точнее — экспонат. Скричигая зубами, называя себя то президентом, то советским генералом, он, слава Богу, перестал называть себя, как бывало, русским офицером, ибо трижды побывав в плену, должен был трижды застрелиться от бесчестья, как и подобало русскому офицеру. Но что такое бесчестье для человека, который о чести и понятия не имеет. Вот он собирается стрелять других, или уж в четвертый раз в плен рвется, иль смирительную рубаху вместо мундира тянет на себя.
И как бы один Руцкой был такой «храбрый»! Рабы двадцатого века, замордованные, трусливые, часто подлые, прошедшие выучку насилия и страха, получили возможность ругать власти прилюдно, не на кухне, а на площадях, и эк из них поперло! Эко их понесло! Гневаются до того, что аж нравятся сами себе. У японцев если хозяин-наниматель не глянется рабочему, он бьет палкой чучело, специально для этой цели изготовленное, а у нас глотку дерут и еще… еще стихами исходят. В последнее время в моей почте в каждом втором конверте — стихи, половина из них — безграмотно, в столбик написанные стихотворные изобличения режима и Ельцина. Ах, не хватает ни ума, ни воображения представить изобличителям и ниспровергателям режима, что было бы с ними, если б в начале перестройки и при попытках переворота, в том числе и кровавого, что было бы нынче с ними, кого бы они и что изобличали на площадях в стихах своих, если б добры молодцы — Руцкой и посланец «дружественного» Кавказа — установили свой, коммунистический, режим? Ведь, находясь в осаде, в Белом доме, они уже поторопились провести «свою сессию» и без лишних проволочек, юридических тонкостей приговорили и действующее правительство, и всех «не наших», в первую голову ненавистную, вольнодумную интеллигенцию к смертной казни, к лесоповалу и рудникам.
В списки те попали и такие деятели театра, как Захаров и Ульянов. Ну ладно, Захаров — еврей и нечего ему жить на русской земле, ну, а Михаил-то Александрович Ульянов, коренной сибиряк, великий артист — чем он-то прогневил «патриотов»? Наверное, тем, что в трудные дни скрепя сердце, попустившись прямой своей работой, почти перестав выходить на сцену и сниматься в кино, возглавил Российское театральное общество и взял на себя тяжелейшую работу по восстановлению сгоревшего в самом центре Москвы старинного помещения этого самого театрального общества. Несмотря на смертный приговор, работу эту он сделал, снова выходит на подмостки и гениально играет в пьесе бессмертного Островского «Без вины виноватые».
Но все наше неразумное бесовство, всю нашу дурь не описать, не понять, приходится лишь соглашаться с великим Тютчевым, что «в Россию надо только верить». И придерживаться древней мудрости, что только у времени нет смерти и оно, оно, бессмертное, разрешит и рассудит наши дела, наши поступки, наши свершения и преступления, а Бог, будем надеяться, простит нас за наши многие и тяжкие грехи.
Вот одно из веяний быстро текущего времени: вышло решение в Кучинской политзоне сделать мемориал политзаключенных. Подумать только — не охранную зону природы, не заповедник с редкими животными, а мемориал замученных, ни в чем неповинных людей — наших соотечественников! И возглавить эту работу поручалось университетскому другу моего сына — оба они родом чусовские. Но иудушка Зорькин в Конституционном суде уже бросил наживку новым государственным деятелям о восстановлении низовых коммунистических организаций, и они ее заглотили — и опомниться не успели, как красная гидра, вроде бы изрубленная на куски, обезглавленная, тут же срослась в единое змеиное тело, ударила хвостом — и тут же «революционное пламя» охватило — всюду забегали, затрясли кровавыми знаменами и портретами «отцов народа» старые, с выпадающими челюстями, но все еще неистово злые, горластые патриоты.
Поскольку весь Урал, промышленный городок Чусовой в том числе, был осыпан лагерями, то и тут образовалась оголтелая кучка защитников «светлого прошлого», из этой лагерно-тюремной обслуги, терпеливо дожидавшейся своего часа и твердо надеющаяся еще послужить во имя справедливости и свободы отомстить всем, кто их лишил такой «нужной народу» работы, посмел говорить и писать о них непочтительно.
