Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям
Но раз за разом, с железной закономерностью, исключающей все иные варианты, уже через пять минут после объявления очередной очистительной бури расстреливать начинают как раз те самые преступники, те самые приспособленцы и доносчики, от коих так хотелось, и так следовало бы, очиститься. Чтобы думать, будто вот наконец настало время, когда очищение сложится иначе, надо рехнуться. Или очень уж хотеть от кого-то конкретно избавиться под шумок — от соседей по коммуналке, от любовника жены, от конкурента…
Фантастика в очередной раз оказалась уязвимее многих иных видов искусства. Ровно в той степени, в какой парализовано разрывом социальных связей и рассыпанием общества коллективное Сверх-Я, ровно в той степени, в какой расколоты и раздроблены образы того, каким общество хочет быть, и того, каким общество быть не хочет, того, как достичь желаемого, и того, как избежать нежелаемого, — фантастика лишена прежнего, в течение десятилетий бывшего основным, смысла своего существования.
Затруднительность текстуального построения хоть сколько-нибудь приемлемого эмоционального единства усугубляется еще и тем, что в мозгу пусть даже порядочных людей продолжают искрить — иногда осознаваемо, чаще же только для окружающих заметным образом — вековечные сшибки, полярности и разломы; никуда от них не деться за десять, тридцать, сто лет. Пример навскидку — ну, скажем, прекрасная песня «Офицеры», действительно воодушевляющим образом точащая из слушателей живую слезу. Но: «Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет, заставляя в унисон звучать сердца». Отдавал ли себе отчет автор текста песни, что свобода не может заставить, а если она заставляет (я уж не говорю про «унисон», который искать нужно скорее где-нибудь на плацу, во время факельного шествия), то она уже не свобода? «Свобода» — это понятие, с радищевских и пушкинских времен прилетевшее к нам как смысловой антоним и ценностный соперник прогнившему самодержавию. А «заставить», если заставляют делать то, что считается в данное время ценным и надлежащим, — это просто как вывих вправить; это наше, глубинное, абсолютно естественное, ведь мы все — одно тело, да еще единое с самим Христом… А вот — поставлены рядом.
Мелочь, конечно. Но сколько таких мелочей происходит по стране ежесекундно! И потом, хорошо, если только песня. А коль дойдет до дела? Ах, тебя свобода не заставляет звучать в унисон? Значит, ты враг свободы? Вяжи его, братва!
В силу этой массы факторов фантастике все больше приходится переключаться на индивидуальную беседу, на поиск контакта со структурами психики отдельно взятого индивидуума, в конечном счете — эмоциональную и адаптивную подпитку индивидуальных чаяний и отвращений.
Это кардинальным образом меняет ее облик.
6
Но отнюдь не отменяет ее. Похоже, даже расширяет спектр ее возможностей.
Во-первых, новое дыхание получает исстари существовавшее направление, в той же мере, что и обычный реализм сосредоточенное на овеществлении индивидуальных желаний и страхов — всегда, в любой социальной ситуации, прущих из индивидуального подсознания. Реально существующее общество не становится здесь персонажем и присутствует, как легко и однозначно узнаваемый фон — но переживания одного человека, будучи материализованы текстом, вырастают в самостоятельные, а подчас и эмоционально доминирующие образы. Типичные фэнтези пополам с хоррором — гоголевские «Вий» или «Страшная месть». Типичный фантастический реализм — гоголевский же «Портрет», «Метаморфоза» Кафки, «Южное шоссе» Кортасара. Серьезных произведений, продолжающих эту традицию, именно в последние годы у нас появилось немало — но я специально не буду никого и ничего называть, чтобы не уклоняться в мелочные разборы отдельных вещей; практика показывает, что обращаться имеет смысл лишь к тем, кто и сам думает так же, как ты, только сформулировать еще не успел, а кто думает иначе — того не убедишь никакими примерами.
Никто не исключил, разумеется, и возможности создания текстов, апеллирующих к неким переживаниям, общим для некоей своей изоломикрогруппы — прекрасный термин Лема-Брускина, день ото дня становящийся все более актуальным. Просто очень уж велик тут риск сорваться в сермяжную злободневность, в сиюминутность, как правило пагубную для литературы. Очень страшно поставить последнюю точку и вдруг сообразить, что оказался создателем беллетризованной программы «Выбора России» или ЛДПР; впрочем, кто когда-нибудь слышал или читал их программы в связном виде? К тому же фантастическая литература знает по крайней мере один пример, доказывающий, что сиюминутность пагубна для нее не фатально, и пример не хилый — «Божественная комедия». Кто такие гвельфы, кто такие гибеллины, вряд ли вспомнят неспециалисты; а кто такой Данте, знает каждый мало-мальски образованный человек, даже если самого произведения не читал.
В последнее время появилось несколько поразительных произведений — и в жанре сказки, и в жанре фэнтези, и в жанре квазиклассический НФ, — использующих своеобразный, только фантастике доступный прием. Он дает подпитку структурам индивидуального Сверх-Я не по методу «от противного» — то есть чисто психоаналитической нейтрализацией подсознательных комплексов и страхов посредством нахождения их словесных адекватов, а по методу «подобное подобным» — то есть прямой эмоциональной стимуляцией. Тем или иным образом автор ухитряется ненавязчиво пояснить читателю, что все нижеописанное — вранье. И затем в меру дарования совершенно свободно и непринужденно сеет Разумное, Доброе, Вечное: человек есть любовь; простить можно все; и в рубище почтенна добродетель… И вот забавный психологический трюк: именно изначальное саморазоблачение сразу снимает недоверие, которое в нашей ситуации, при нашей раздраженности и перекормленности красивыми словами, начали бы вызывать переживания и поступки персонажей, проросшие из этих вечных истин. Сопереживание воодушевляющему вранью, когда оно само, фактически, себя так называет, парадоксальным образом облегчается, а следовательно, облегчается выполнение этим враньем своих социально-психологических функций. Только очень важно тут соблюдать меру, иначе легко сорваться в инфантилизм, который просто-таки убийствен. Вся дамская литература, все эти Виктории Холт и Барбары Картлэнд, есть, в сущности, предельно инфантилизованная фантастика именно такого рода, просто с ярко выраженной туалетной надписью «Ж»; впрочем, по Майе Каганской надпись эту следовало бы, вероятно, понимать как «Для жидов». Ах, какие грязные в России для жидов туалеты! Уж, наверное, не то, что для махровых — там, где «М». Но «Ж» туда путь заказан…
Возникла и успешно плодоносит несколько, на мой взгляд, мрачная группа — говоря по совести, так и просятся на язык слова «сатанинская секта», — называющая свое направление «турбореализмом». Там чрезвычайно много стреляют, калечат, насилуют, скрещивают людей с насекомыми и вживляют в мозги электроды; в одном из наиболее концептуальных произведений «турбо» прямо дается понять, что Христос второго пришествия будет рожден Сатаной и при этом все равно останется Спасителем — правда, сначала нам придется его спасать. Оно, конечно, вполне в духе марксизма-ленинизма, вконец вульгаризировавшего Гегелевы единство и борьбу противоположностей и сделавшего слово «диалектика» синонимом фраз «черное — это белое», «война — это мир»; и вполне по Фрейду, утверждавшему, что Сверх-Я получает энергию из Оно, ибо является перевертышем подавленного эдипова комплекса. И все же как представишь себе, что Страшный Суд будет вершить не Один из Троицы, а вполне биологическим путем произросший из дьяволова сперматозоида ублюдок, как представишь его критерии, так накатывает тупая тоска, от которой только один шаг до ненависти ко всему и вся; а значит, налицо очередная дисфункция литературы. Опять бескомпромиссные борцы с ханжеством и лицемерием, апологеты горькой правды о человеке? Честное слово, словно бы специально на этот случай произнес апостол Павел в Послании к коринфянам свою знаменитую фразу: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий». Впрочем, возможно, я слишком уж глубоко копаю, на манер моей врачихи из больницы Академии наук; очевидным же фактом является то, что «турбо» за последние три-четыре года дало по крайней мере три-четыре первоклассных произведения.
Наконец, вместе с вползающим в наши просторы с медлительной стремительностью новым, не имеющим никаких аналогов в прошлом глобальным фактором — компьютеризацией, вползает к нам и порожденное им своеобразное направление в фантастике: «киберпанк». Не исключено, что в какой-то момент оно окажется наиболее социальным направлением и займет, по крайней мере по формальным признакам, место классической советской НФ; как и она, «киберпанк» неразрывно связан с техникой, а во-вторых, будь ты хоть красный, хоть коричневый, хоть черномырдый, хоть яблочный в рыбинку, ты, когда читаешь и пишешь, пользуешься буквами, одинаковыми для всех, общими для всех. А если эти буквы начнут, что называется, вести себя? Начнут жить своей жизнью, по своим законам, о которых ты, отнюдь не Кирилл и Мефодий, а просто пользователь, не имеешь ни малейшего представления? А если некий хитрец сумеет о чем-то с алфавитом договориться? Не сегодня-завтра компьютеры станут столь же общеупотребительны, сколь и азбука… Мне «киберпанк» не близок, но, вероятнее всего, просто потому, что я в этих делах полный профан и по неграмотности не в состоянии всерьез переживать сетевые коллизии; но я знаю уже двух людей, которые способны не только к этому, но и к актуализации своих переживаний вполне достойными текстами. Жаль только, что основным переживанием в них является опять-таки неизбывное «нет правды…»; что ж, время такое.
