KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Публицистика » Газета Завтра Газета - Газета Завтра 402 (33 2001)

Газета Завтра Газета - Газета Завтра 402 (33 2001)

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Газета Завтра Газета, "Газета Завтра 402 (33 2001)" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Боря умирал, впадал в забытье. В краткие минуты просветления тужил о незаконченной выставке, о жене и детях. Снова, усыпленный наркотиком, погружался в сумеречность, не узнавал никого. За полчаса до кончины к нему спустился Смирнов. Уселся на край кровати, глядя на бредящего, отходящего друга. На краткий миг Боря пришел в себя. Узнал Смирнова. Не имея сил говорить, протянул ему руку. Тот принял ее. Держал в ладони, пока Боря не испустил дух. Они примирились в последние минуты перед Бориной смертью, за которой следом пришел черед и Смирнова. И это тоже было угодно Богу, в этом было назидание, притча о жизни и смерти, которую мы, покуда живые, непрерывно разгадываем.



Эпоха псковского Ренессанса кончалась вместе с другой, огромной эпохой. Два Космоса, в которых отыскивала себя страна, — Космос материальной Вселенной и Космос бесконечного Духа — не встретились. Перестройка, перестраивающая рай в ад, мощь в бессилие, державу в мусорную яму истории, подходила к своему триумфальному завершению. Боря мучался физически и душевно, объясняя свой телесный недуг болезнью страны. Работал, как никогда, готовил выставку за выставкой, систематизировал свой огромный фотоархив, записи, письма. "Прибирал горницу" перед тем, как уйти.


С Левой Катаевым мы приехали к нему во Псков и втроем отправились в Устье, где на круче, сияющими очами в Псковское озеро, стояла белоснежная Никольская церковь, любимое творение Бори. Длинная старая лодка лежала на берегу носом в бурьяне, ветхой кормой в голубом мелководье. Быть может, в ней много лет назад мы сидели с Борей, и я слушал сонеты Шекспира, и мимо краснолицые гребцы везли в ладьях копны зеленого сена.


Мы сели втроем в лодку. Мимо проходил случайный прохожий. Боря передал ему аппарат, попросил сделать снимок. "Ладья отплывающая" — так называю я этот снимок, где двое из нас уже уплыли в бесконечный разлив, и только я задержался, терпеливо жду перевозчика, всматриваюсь в блеск вод, где исчезли мои друзья.


Борю хоронили поздней морозной осенью на старом псковском кладбище. Гроб стоял у открытой могилы. Священник служил панихиду. Мерцала в стаканчиках поминальная водка. Боря лежал среди кипы замерзших пышных цветов, строгий, с серебряной бородой, отчужденный от нас. Внезапно, сквозь кадильный дым, песнопения, колыханье толпы, из неба прянул голубь. Слетел прямо в гроб. Встал на груди у Бори. И это было чудо, это было знамение. Продолжение притчи о Жизни и Смерти и о грядущем Воскресении. "Святой дух",— тихо сказала женщина.



Через много лет я явился в Псковско-Печерский монастырь. Прошел сквозь надвратную церковь Николы, столь любимую художником Рерихом, где сейчас, в теплом сумраке, мягко пылают лампады перед образами иконописца Зенона. Спустился по брусчатке "кровавой дорогой", по которой Грозный Царь нес на руках обезглавленное тело Корнилия, обагряясь кровью, ужасаясь своему злодеянию. Монастырь поместился на дне глубокой промоины, на ручье, и стены его и башни, подымаясь на обе стороны вверх, образуют подобие могучих крыльев. Сама же птица — разноцветная, перламутровая, сидит внизу, на гнезде. Готовая взлететь, тянет к солнцу сияющие купола, волна за волной, дышит белизной, синевой, золотыми звездами, прозрачными, как лучистый дождь, крестами. Ликование, радость. Яблоки наливаются в высоком монастырском саду. По лестнице вниз спускается процессия монахов, черные клобуки, мантии, тяжелые бороды. Настоятель несет впереди золоченый потир. Шествуют, словно спускаются с небес. Погружаются в зелень густых деревьев. Исчезают, словно проходят сквозь монастырские стены в окрестные поля и леса, в бесконечность, не касаясь земли, неся перед собой золоченый лучик света.


Звонница — белый каменный великан, держит в могучих руках гремящие колокола. Монахи с земли тянут верви, раскачивают тяжелую медь. Действуют ногами, вставляя стопу в ременную петлю. Бьют руками, натягивая крученый канат. Качаются огромные, редко ухающие компаны. Им вторят средние, в зеленой патине, с отлитыми надписями, образами, заполняя ровным гулом промежутки грозных ударов. Часто, радостно, посылая к солнцу счастливые звоны, торопятся те, что помельче. И совсем уже малые, как бубенцы, развешенные на слегах и перекладинах, рассыпаются под ударами молоточков, коими ловко играет монах. И все это расплывается густыми волнами звука, воспаряет сочными фонтанами, летит брызгами, сыпет сверкающей пылью, повергая дух в счастливое изумление, в ликование. Молодой синеглазый монах подоткнул рясу, давит ногой в ременную петлю. Воздел к небу счастливое молодое лицо.


Из-под этих звонов, золотых куполов, солнечных ликующих деревьев вхожу в пещеры. Погружаюсь в гору, во тьму, сырость, хлад, неся перед собой тонкую робкую свечку. "Богом сданные пещеры", катакомбы первохристиан, источили гору, изъели песок, изветвились потаенными ходами. Сюда много лет назад мы спускались с Борей, чтобы исследовать подземные кладбища, братские погребения, могильные опочивальни в песчаных стенах, куда укладывалось тело воина, погибшего при осаде монастыря, прах почившего монаха, бездыханная плоть усопшего князя или поместного дворянина. Долбленую нишу прикрывали песчаной плитой с выточенными письменами или глиняной керамидой с зеленой глазурью. Боря неутомимо, сотня за сотней, фотографировал надгробья, чтобы потом знатоки церковно-славянских текстов расшифровали надписи, составили опись уникального некрополя. А я уходил в глубину пещер. Подносил свечу к провалу в стене, где от пола до потолка один на одном стояли гробы. Верхние, еще сохранившие древесный цвет, плющили своей тяжестью нижние, черные. Эти горы гробов, наполненные прахом и костями живших до меня поколений, среди которых под спудом лежали Адам и Ева, вызывали не страх, а таинственное волнение. Как на иконе "Сошествие во Ад", сюда, на эти гробы, сквозь толщу горы спустится светоносный Христос. Протянет руку, подымая из праха мертвецов, возвращая в пустые глазницы радостный блеск глаз, одевая голые черепа пышным шелком волос, покрывая черные кости живой нежной плотью.


Теперь, перед приездом в Печеры, я совершил поминальное странствие по Псковщине. Поклонился могиле Пушкина. Печально полюбовался на остатки усадьбы Кутузова. Побывал в местечке Чернушки, где Матросов кинулся грудью на дот. Проплыл на моторке у Вороньего камня, где на льду сражался с тевтонами Святой Александр. В десантной дивизии постоял у памятника Шестой героической роты. На могилах друзей осушил поминальную чарку. Купался у Устья, смотрел с воды на чудный, воссозданный Борей храм.


Псков стал иным, порубежным. Чужие дивизии вот-вот подойдут под Изборск. Страна уменьшилась, ослабела. Горемычный, тающий народ приуныл. Только Москва, как ночная танцовщица, бросает в русские сумерки разноцветное павлинье зарево, которое из провинции смотрится, как сполох беды. У Москвы нет идеологии, нет заботы о России, нет слов для народа. Но они есть тут, во Пскове.


На псковских землях живут два православные старца — Иоанн Крестьянкин и Никола Залитский. Здесь, в глухой деревушке, удалившись от мира, пишет дивные иконы монах Зенон. Здесь живут и работают талантливые художники, умные литераторы, помнящие Скобельцына и Смирнова. Кому, как не им, осмысливая древнюю и недавнюю историю Пскова, его жертвенность, стоицизм, радостное миросознание, — кому, как не им, возгласить слово Русской Победы, идею Русского Воскрешения. Это слово на устах, вот-вот разразится.


Я стою один глубоко под землей. Свечка моя погасла. Вижу, как вдалеке, на перекрестке ходов, монах ведет богомольцев. Слышится негромкое пение. Загораются огоньки и гаснут. Кажется, под землей один за другим летят тихие светляки.


Смотрю на вереницу огоньков, протекающих в царстве пещер. Слабо озаряются лица. Крестьяне соседних селений. Богомольцы с дальних приходов. Кузнец Василий Егорович держит свечку в большой тяжелой руке. Жена его Екатерина Алексеевна с легкой птичьей походкой. Монахи, что убиты на стенах, отражая Стефана Батория. Пушкин наклонил к огоньку кудрявую голову. Князь Александр Невский в плаще и доспехах. И князь Михаил Кутузов с перевязью на правом глазу. В этой веренице, коей нет конца, среди ратников и пехотинцев вижу Александра Матросова в изорванном пулями бушлате. Вижу "красного" ополченца, разбившего наступавшее воинство кайзера. И Шестая десантная рота, строгие, истовые, с автоматами, в бинтах, в камуфляже. Проходят Боря, Сева и Лева, три одинаковых, мягко проплывших свечки. И мой отец, лейтенант, павший в Сталинградском сражении. Экипаж погибшего "Курска", все как один, с легким свечением лиц. И я сам, молодой, почти отрок, иду среди них, боясь загасить свечу. И ведет нас Ангел с голубыми крылами, прохожий на лазурного мотылька. Лицо Ангела, прекрасное, чудное, кажется мне знакомым. Где я видел его? На рублевской "Троице"? На картине Чемабуе? Или это тот самый прохожий, что набрел на нас, сидящих в старой ладье, сделавший снимок на память?

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*