Ирина Дегтярева - Повседневная жизнь российского спецназа
Утром встречаю его снова. Посмотрел на него внимательно, и он вдруг испугался. С чего бы это? Я инстинктивно насторожился. Подозвал его, завел в палатку, достаю бесшумный пистолет ПСС и говорю:
— Брат, если ты мне сейчас все не расскажешь, аккуратная дырка калибра 7,62 будет у тебя прямо между глаз, и я списываю тебя на снайпера. 7,62 — калибр снайперской винтовки. Пуля навылет и гильзы не будет. Бесшумно прилетела пуля. Тебя убила. Тебя нет. Мы тебя спишем. Вечером посидим, пострадаем.
Пацан испугался не на шутку. Понял, что с ним не шутят, и дрожащим голосом сообщает:
— Информацию о вас сегодня ночью продали «чехам».
— Кто?
— Наши контрактники. Ходили за водкой и продали информацию за два ящика водки.
Кто мы такие, никто не знал. Мы представились сводной группой ОМОНов и СОБРов. Но наше количество, наше вооружение он вчера срисовал. Задачу — бороться со снайперами — они тоже выдали «чехам».
Я выяснил у него, где этот дом, в котором они покупали водку (какие туда люди приходят, с каким вооружением). Узнал, что за водку продавали не только информацию, но и боеприпасы. Он назвал, кто конкретно из контрактников ходил, кто в курсе из начальства — командир роты, капитан. Капитан в тот день как раз менялся и улетал домой в Сибирь.
Короче, все эти сведения я из него выкачал.
— Пока живи, — разрешил. — Пока дышишь, надейся. Только молчи!
И тут же информацию по секретному каналу сунули в Ханкалу через Слона.
Одну из задач, которая и не ставилась, мы выполнили, рикошетом зацепили.
Пошли искать снайперов. Что делать, раненые-то есть. Факт налицо.
Два моих снайпера ходят вокруг тех мест, где были ранены солдаты, и затылки чешут в задумчивости.
— Не может быть, — говорят, — чтобы этих ребят ранил снайпер. В ногу пуля могла попасть только рикошетом и то, если стрелять вот с этого крыльца. Второй ранен из мелкашки в живот. Ранен так, что пуле и прилететь неоткуда было. Единственный вариант — рядом забор, в нем щель узенькая. В нее можно ствол просунуть и в упор стрельнуть.
Из всего этого я сделал вывод: из мелкашки стреляли «чехи», наверняка за недавний артобстрел мстили, а второй выстрел — свой. Доложил о таком заключении в Ханкалу.
После чего беру командира взвода, прапорщика, вывожу его за ворота, и мы с ним идем на заброшенный завод поблизости. Я ему:
— Ну, что, прапор, если веришь, помолись. Но отсюда либо я один уйду, либо уйду, отягощенный грузом знаний, и тогда ты будешь идти рядом.
Он стал рассказывать, что контрактники баловались в карауле с оружием. Боец-срочник стоял на посту…
Подробности того, как все произошло, я и уточнять не стал. Лишние знания иногда перегружают совесть. Отпустил прапора с миром, а сам пошел докладываться к Слону.
— Нам тут, в принципе, делать нечего, хотя, с другой стороны, интересно посмотреть на жизнь этого сводного бардачного полка. Может, сможем еще что-нибудь сделать. Тем более мне людей обкатать нужно. А в Ханкале нас всенепременно загрузят на очередную задачу.
Мы остались. Местный начальник разведки оказался дельным мужиком. У него только разведывательного подразделения своего не было. Он с нами по окрестностям походил, все облазили вокруг. Нашли две лежки боевиков-наблюдателей. Одну из них, которая находилась метрах в четырехстах от полка, мы заминировали.
Устроился боевик там хорошо — на плоской крыше одного из заводских зданий оборудовал шикарное убежище. Подстелил пенопласт для удобства, сверху железом прикрыл на случай внезапного обстрела. На крышу вдоль стены ведет металлическая лестница, под ней мы и разместили выпрыгивающую мину — ОЗМ. Местный сапер из полка установил и говорит:
— Утром долбанет.
— Дня через три, — уточнил я. — Они же видят, что мы здесь ходим. Выждут денька два-три и придут.
Через трое суток утром долбануло. Дорожка отхода в крови. Подошли к нам местные милиционеры. Судя по их реакции, кто-то из их людей подорвался. Они, конечно, тут же объявили, что на «проклятой мине подорвался мирный житель». Труп, а по следам, расстоянию боевика до мины было ясно, что он убит, они успели утащить.
Мы еще дня три-четыре ходили по окрестностям. По ночам. А потом в бригаду назначили нового командира. Он тут же издал такие дикие приказы, что мы решили: нам здесь больше делать нечего, пора смываться.
Он запланировал весь полк, в ста метрах, окопать рвом и возвести вал, чтобы обстреливать не могли. До него никак не доходило, что с вала стрелять гораздо удобнее. Он все опасался, что подъедет машина со взрывчаткой, и был уверен, что вал ее задержит. А кроме того, запретил своим часовым стрелять ночью по вооруженным чеченцам. Только если те подойдут ближе чем на двадцать метров. И то сначала надо кричать: «Стой! Стрелять буду!»
В ту же ночь чеченцы подошли. Я выставлял своих людей по ночам на посты со спецприборами.
И ночью мне офицер докладывает по рации (она была у нас с маскиратором, для посторонних ушей там только бурчание слышно):
— Вооруженные «чехи» идут.
— Не стрелять, — приказываю я. — Есть приказ «не стрелять». Мы сейчас стрельнем, убьют какого-нибудь чудака, который вылезет из окна, нас обвинят в том, что мы спровоцировали. Не стрелять! Мы гости. Тут есть хозяева.
Офицеры полка слышали мои пламенные слова. В панике связываются со штабом. Кричат:
— Что вы творите?! Они с оружием на нас идут!
Из штаба их резонно спрашивают:
— Откуда вы знаете, что они с оружием?
Тогда эти дураки в эфир по открытым каналам начинают объяснять:
— Да вот же спецназовцы в тепловизор все видят.
Слон сразу в разговор вклинивается:
— Заканчивайте называть в открытом эфире спецаппаратуру! Что вы несете?!
Как только «чехи» услышали про тепловизор, они тут же начали обстрел и отход. У них хорошие радиостанции.
Мы и стрелять не стали. Зачем, если наверняка мимо. А это дурачье палило долго и с большим «энтузиазизмом». На следующий день я потребовал от штаба Ханкалы, чтобы нас убрали. Попутно доложил, что вводятся такие новшества по охране объектов в полку.
Комбриг кричал:
— Я вас не отпущу! Вы мне тут нужнее!
Он, кажется, хотел сделать нас своим подразделением охраны.
Результатом нашей первой спецоперации стал подрыв на мине боевика. Выявление группы предателей, которых арестовали и осудили. За продажу боеприпасов некоторых арестовывали уже в Сибири, дома. И третье, немаловажное: благодаря нашим усилиям ров не выкопали и вал не насыпали.
Первый раз я оказался в Чечне после первой войны. Увидел, что реально может наше офицерское подразделение, и убедился, что нынешняя война мало чем отличается от прошлой.
Со снабжением в первую командировку было очень плохо. Сидели на сухпае и каше. Если бытовая неустроенность, тут не до войны.
Да и бойцы все необстрелянные. Много молодой крови, и считаные единицы ветеранов с прошлой Чечни.
Награды за ту командировку до сих пор идут. Некоторые еще не получили. Всё медали — медаль Суворова, в основном несколько медалей «За отвагу». Один только орден. Кстати, этот офицер, которого наградили орденом, сделал на нашей базе еще одну неоценимую вещь. Баню нам построил.
Самых крутых рейнджеров можно довести до такого состояния, когда они будут плакать и проситься домой. Если не создать нормальные бытовые условия.
Мы прибыли в Чечню — грязь, слякоть. На бэтээре проедешь — на лице слой грязи в полсантиметра. Ни помыться, ни постираться.
У парня — руки золотые. А он:
— Вот, все будут воевать. Я буду сидеть. Медали, ордена — мимо.
Кое-как, где лаской, где таской уломал его. Баню под землей сделали, потому что сруб нечем было как следует законопатить. Сверху домик — предбанник построили.
С операции едем, грязные как черти. По рации просим: «Готовьте баню».
Паримся, моемся. Завозим еще машину воды — стираемся.
У нас в роте «сухой» закон. Это многих шокирует. Но в Чечне так часто выпивка до беды доводит, что мы не рискуем. Если только пива немного во время отдыха себе позволяем.
В предбаннике посидишь, в простыню завернешься — и пиво с рыбой. А потом снова в парную. Жить веселее — факт.
Игра в снежкиКогда мне говорят: «Чеченский синдром», — я либо матерюсь, либо смеюсь, в зависимости от того, кто мне это сказал и в какой ситуации. Нет никакого «чеченского синдрома»! Это все выдумано больным американским обществом после вьетнамской войны.
Почему я должен сходить с ума, если где-то повоевал? У настоящего солдата, офицера, кто реально воевал, таких синдромов не бывает. Отчего синдромиться? Отчего? Отчего?!
По большому счету солдату на войне гораздо легче, чем здесь. Проще! Почему бойцы рвутся на войну? Матери все никак не могут понять…
