Газета День Литературы - Газета День Литературы # 116 (2006 4)
Галя! Пожалуйста, не рассматривай моё письмо как пропаганду, я не веду Сашу ни в какую религию. Прошу тебя только об одном: не настаивай на обрезании мужа. Обрезая несколько квадратных сантиметров кожи на крайней плоти, ты обрезаешь ему путь к познанию красочного духовного мироощущения. Своим сумбурным и длинным письмом я пытался показать тебе, что человек не только разумное пятичувственное животное, но и одновременно высокодуховное существо. Если я смог тебя хоть чуть-чуть, даже не убедить, — а побудил призадуматься, — остановись, не приобщи себя к страшнейшему преступлению человечества!
Еще раз прошу извинить меня за грубость и слишком длинное письмо. Из-за сложности темы объяснить более кратко я просто не в состоянии.
Каверин пробежал глазами по тексту — вроде бы понятно. Сложил листки в конверт, подписал: "Коротенко Галине". Затих в задумчивой нерешительности: "Да, Павел Матвеевич, письмо написано твоей рукой, а мысли-то в нём не только твои, но и твоего ведомого, Лёшки Блаженова. Вот и утверждай после этого, что подчинённый не может быть умнее своего командира…"
Владимир Бондаренко ДОРОГОЙ ЛИРНИКА. о песенной поэзии Александра Боброва
Песни Александра Боброва я воспринимаю давно как часть своей жизни. Кому-то нужен Окуджава, кому-то Галич, а я из всей славной плеяды истинных творцов песенной поэзии выделил Александра Боброва. Может быть, сказалось сходство судьбы, сходство душ. То, о чем пел Александр Бобров под негромкую и незатейливую гитару свою, было близко и мне.
Это какой-то загадочный,
русский наш дар —
Петь, если даже судьба
нам наносит удары.
Всех, кто не сдался
и сердцем не сделался стар,
Время добьет,
но по-свойски зачислит в гусары.
Вот этот его природный песенный оптимизм при достаточно нелегкой судьбе сдружил нас еще в семидесятые годы, когда мы вместе работали в "Литературной России". Мы еще вращались в разных компаниях, еще не знали как следует друг друга, но была уже заложена сигнальная система: "свой" — "свой". Достаточно было услышать друг друга, ввязаться в спор на недельной итоговой планёрке, чтобы понять, на него можно положиться. И в этом знаковом, объединяющем нас сигнале не было, как ошибочно могли думать иные, ни обозначения нашей национальной принадлежности (слава Богу, русских литераторов и в "Литературной России", и в московских литературных кругах вполне хватало, куда более решительно настроенных, чем мы с Александром), ни знакомого по армии обозначения единого землячества (землячество сблизило нас с Валентином Устиновым, Бобров же — певец Замоскворечья — от нашего русского Севера был достаточно далёк), ни общих литературных кумиров (скорее, иные из моих литературных кумиров того времени были далеки и даже чужды Боброву). В нашей взаимной приязни, видимо, было и первое, и второе, и третье. И общие литературные любимцы нашлись (тот же Аполлон Григорьев, к примеру), и русскую старину московскую ли, северную ли мы одинаково любили, и от русскости своей не отказывались, хотя и не кичились ею.
Может быть, одинаковая любовь и преданность литературе? Не чиновный и не журналистский подход к простым смертным? Я давно заметил, среди моих театральных и литературных друзей, как правило, люди, лишенные избранничества, использующие свой творческий дар — каковой у них имеется, легко и непринужденно, в простом со-товариществе с другими. Как сказал еще одному моему другу Николаю Пенькову соратник на баррикаде в октябре 1993 года: надо же, где приходится с народными артистами знакомиться. А ведь и на баррикадах, и под огнем — были такие, кто всегда под охраной, в почтенном отдалении от простонародья. Мы с Бобровым всегда, на всех своих постах и при всех регалиях — были простыми баррикадниками, простыми окопниками, простыми солдатами русской словесности.
Значит, мы выпьем за то,
чтоб на нашем веку
Не поддаваться указу и женскому сглазу.
Мы — у Дениса Давыдова
в сводном полку.
Нам отступать —
вестовой не доставил приказа!
Так и песни его — несомненно, авторские, но схожие и мелодикой, и песенным ладом с народными, вплоть до старорусских баллад и походных маршей. Не случайно в армии Александр Бобров был ротным запевалой, кстати, так же, как и его старший друг и учитель Николай Старшинов. Может быть, пройдет время, и в частях будут на марше шагать под песни Александра Боброва, даже не подозревая, кто же их автор. Да и мы сами, давно уже, когда добирались однажды до легендарного Поля Куликова на славный юбилей русской победы, снимали с себя усталость с помощью "Ратной песни" нашего друга.
Я стреноженных вижу коней.
Всё покоем и вольностью дышит.
Сколько сложено песен о ней.
А Непрядва течет и не слышит.
Пал туман, как пожарища дым.
Кони русские ржут за Сулою.
И походным кострам боевым
Всё никак не покрыться золою.
Когда он пел эту песню под гитару, то в какой бы походной обстановке ни исполнялась песня, становился одновременно и артистичен, и по-строевому подтянут.
А потом и мы уже подтягивали, настраивались на тот же ратный лад, на который настраивались и сами русские воины со времен Поля Куликова до ратников сегодняшних чеченских баталий.
Ни чудищу, ни идолу,
Ни коршуну, ни ворону
Не отдадим в обиду мы
Свою родную сторону.
Не отдадим высокую,
Пресветлую и ясную
Ни ворону, ни соколу,
Ни кречету, ни ястребу.
Поразительно, как легко в наших писательских былых поездках в бобровские песни втягивались боевые офицеры, усталые походники, и как настороженно к его ратным песням относились генеральские чинуши, что в советское, что в антисоветское время. Что их отпугивало в светлой боевой напевности Боброва? Да то же, что отпугивало чиновное и штабное генеральство от боевых и походных романов "соловья генштаба" Александра Проханова. Не случайно же их всегда тянуло друг к другу — двух Александров, и как красиво выводили вместе они ротные песни на наших товарищеских посиделках. Они и бражничали весело и задорно, как любимые ими гусары. Они и в жизни никогда не проходили мимо опасностей. А где опасности, там и дружба, настоящая мужская дружба.
И старый друг без лишних слов подсел
И мне подпел. Но это слишком мало.
………………………………………
Куда поедешь и куда пойдешь? —
Мы лучшей доли сами не просили.
И вот опять по всей России дождь,
Раз над тобой, то да — по всей России.
Эти уходящие мотивы верного романтического товарищества, надежности, окопного мужества уходили что в военной прозе Проханова, что в ратных песнях Боброва в историю родной страны, в историю их славных родов, отдавших немало воинов земле русской. Впрочем, это и меня сближало в пору нашей молодости с моими друзьями. И вспоминалось: "Тому роду не быть переводу, где брат за брата идут в огонь и воду". Погиб отец у Проханова, погиб старший брат у Боброва, и сколько их было — погибших за Россию?.. Помню, еще в советское время гусарским вызовом звучало на концертах Александра Боброва:
Мой Петербург, мой Петроград,
мой Ленинград,
Я так ценю твои державные объятья!
За этот город пал мой старший брат.
И потому мне ленинградцы — братья.
Мой Лениград, мой Петроград,
мой Петербург,
Ты красотою все контрасты пересилил.
В тебе царят шедевры Росси, а вокруг
Царят снега просёлочной России.
Вот это тоже объединяло нас с Бобровым: восторг перед красотой и державностью шедевров Росси и Фиорованти, тяга к познанию всего мира и одновременно слияние с древней проселочной Россией. Может быть, эта соединённость несоединимого, это слияние тоски по мировой культуре, восторгов перед Данте и Боттичелли с неизъяснимой душой простого русского народа, с пониманием лада деревенской избы и создает столь объемную и столь всечеловечную русскую национальную культуру?
