Газета День Литературы - Газета День Литературы # 129 (2007 5)
О чём-то потрескивают поленья в печи. Флегматичным лепестком повис огонёк на фитиле. По кружкам разлита оловина. Сырое звериное мясо на закуску. Неспешные разговоры. Палёшка, запечённая в золе. Горячий сладкий чай.
Всё это – награда за тяжёлый день.
– Ну, расскажи, как ты тогда? – поинтересовался Сергей.
– Чуть не умер…
– Ещё бы! Не зря на поморской иконе "Страшный суд" ад изображён Студёным морем.
– Ты есюды спать повались, ближе к печи.
Ночью меня стало лихорадить. Я натянул всю свободную одежду и укрылся с головой. Нагрелся. Вспотел. Поднялась температура. Сильный жар смешал сон и явь.
Кровь.
Лезвие ножа.
Хриплый крик ворона, призывающего: "Ка-ара! Ка-ара! Ка-ара!"
Яркий свет.
Копыто лося, пробивающее мне грудь.
И острая боль…
Я открыл глаза. Пот крупными каплями стекал по лицу. Горячка усилилась.
За окном серело. А полагал, не дождусь утра…
Савка вышел на улицу "выветрицце" и, справив нужду, вернулся.
– Ветру выпало много. Нельзя идти. Ждать надо. Вона-ка боры каки на мори.
Три дня бушует Белое море. Никак погода не может угомониться. Валы морского прибоя, напоминающие непрерывно закручивающуюся спираль, набегают один за другим. Страшный шторм упал. Три дня каждое утро я слышу его рёв, смотрю в окно и вижу всё одно и то же: свинцовое небо, белые гребни волн до самого горизонта, пустынный берег. В небе висит бусовая серая мгла с мелким затяжным дождём.
Мне становилось всё хуже. Надо возвращаться домой. Хоть как…
Шторм, вроде, стал утихать. Мы уложили ружья, вещи и рубленую тушу в лодку. Поверх всего – лосиную голову с рогами. Можно отправляться. Быстро отчалили, а ветер поднялся с новой силой.
Карбас ставит дыбом, чуть ли не на корму. Нас маслает вовсю. Десяти минут не прошло, а вся одежда моя уже сырая насквозь. Забившись в нос, я уцепился двумя руками, чтобы только не выпасть за борт.
И тут я почувствовал на себе чей-то пронзительный взор.
Лосиная голова…
Жёсткий, мстительный взгляд.
Когда проходили узким местом, нас сильно кинуло на камень. Борт подломился.
Всё-таки лягнул!
Сергей и до этого не успевал вычерпывать воду, а теперь дела и вовсе пошли плохо.
– Втора, – сумрачно произнёс Савка.
– Беда…
Волны, точно отцепившись, лютовали.
Я с тихим ужасом наблюдал, как поднимается по сапогам студёный рассол и, словно язычник, заклинал Белое Море спасти нас…
И тут, в радуге брызг, я увидел Савву. Он стоит за штурвалом, всматриваясь в солёную промозглую морось.
Сильный. Надёжный. Невозмутимый.
Высокая волна, ударившись с ходу в дюжую грудь, как в гранитный утёс, осыпается пыльём.
Нет в его глазах страха.
Он уважает Море, но оно cамо на посылках. Не Морю решать: жизнь или студёный ад.
Судьбу определят Высшая Сила.
И сейчас общая мера содеянного добра и зла – на весах.
Дмитрий Колесников И НЕПОДЪЁМНОЕ ПОДЪЁМНО...
Александр Сегень. Роман "Поп", ж."Наш современник", 2006, № 6-7.
Александр Сегень. Поп. Роман, изд-во Сретенского монастыря; М., 2007.
В мартовском номере журнала "Наш современник" за 2006 год на обложке появилась надпись: "Читайте в ближайших номерах журнала новый роман Александра Сегеня "Поп", в котором впервые в русской литературе писатель обращается к теме служения православных священников-патриотов на оккупированной фашистами территории".
Роман вышел в летних номерах и, увы, остался незамеченным критикой. Я говорю "увы", поскольку, во-первых, фигура Александра Сегеня, блестящего прозаика, автора таких замечательных исторических романов, как "Державный", "Евпраксия", "Александр Невский. Солнце Земли Русской", уже сама по себе требует пристального внимания. А во-вторых, вспоминаются слова обозревателя "Литературной газеты" Сергея Казначеева, который отмечал, что для своего нового произведения прозаик-романист "избрал сложнейшую, неподъёмную тему" ("ЛГ", 2006, № 28). И оказалось, что эта неподъёмная тема Александру Юрьевичу Сегеню очень даже подъёмна.
В эпиграфе романа "Поп" сказано, что он "посвящается светлой памяти самоотверженных русских пастырей Псковской Православной миссии в годы Великой Отечественной войны". Деятельность этой миссии, разработанной германским имперским министром восточных областей Розенбергом и одобренной самим Гитлером, и находится в центре повествования.
То есть, по планам Гитлера, на оккупированной фашистскими войсками Псковщине восстанавливалась церковная жизнь, полностью разрушенная большевиками, и русские священники, участвовавшие в её восстановлении, должны были в благодарность проводить профашистскую агитацию среди местного населения. Однако этим весьма наивным планам, также как и плану "блицкрига", суждено было с треском провалиться, ибо, как верно пишет Светлана Ляшева, "церковь заняла патриотическую и освободительную позицию" ("Литературная Россия", 2006, № 31). Эта позиция мощным лейтмотивом звучит на протяжении всей книги Александра Сегеня. Она ярко выражена и в отказе служителей Псковской Православной миссии подчиниться абсурдному требованию немцев перейти с юлианского календаря в богослужении на "ошибочный" григорианский, и в спасении ими партизан под куполами храмов, и в активной помощи, оказываемой "пастырями овец православных" несчастным узникам концлагерей, и в категорическом несогласии первоиерархов захваченных гитлеровцами земель отречься от Московского патриарха, якобы "сталинского", по утверждению Гитлера, и во многих других эпизодах.
Что касается ключевых слов данного произведения, то я не могу согласиться с Василием Яранцевым, который полагает, что ими является фраза, произнесённая митрополитом Киевским Николаем Ярушевичем на встрече высших иерархов православной церкви со Сталиным: "По-гречески "поп" означает то же, что по-нашему "батюшка", в слове том нет "оскорбления"" ("ЛГ", 2006, № 45).
Мне кажется, самые сильные слова, наилучшим образом отражающие смысл романа "Поп", принадлежат непосредственно Сталину: "Русская Православная Церковь прекрасно проявила себя в годы войны. Оказалась на передовой борьбы с фашизмом. И не только на нашей территории, но и даже на оккупированных".
Роман Александра Сегеня охватывает крайне сложный период нашей истории, открывающийся 1941 годом – годом создания Псковской Православной миссии – и завершающийся 1944 годом, когда в феврале советские войска освобождают Псковщину от оккупантов. Главным героем произведения является шестидесятилетний священник отец Александр Ионин, очень добрый и милый человек с многотрудной судьбой. Будучи одним из подвижников Псковской миссии, он ни разу не пошёл против своей совести, ничем не потрафил фашистам. Напротив, он вдохновляет жителей села Закаты, в котором ему выпала доля служить, и окрестных мест на сбор продовольствия и одежды заключённым концлагеря в местечке Сырая низина, пригревает многих детей-сирот, чьи родители трагически погибли в годы свирепой войны, смело проклинает убитых предателей-полицаев вместо того, чтобы устроить им отпевание, прячет тайком от немцев под главным куполом храма Александра Невского бесстрашного партизана Лёшку Луготинцева и узника Сырой низины по прозвищу Иван Три Ивана, отважно пытается остановить публичную казнь партизан фашистами на площади и даже гневно провозглашает на проповедях анафему пришедшим бесчеловечным поработителям, утверждая, что Гитлеру давно уже уготовано место в аду.
Вспоминая всё это, только диву даёшься, как это немцы не ликвидировали не в меру храброго батюшку? Могли ведь запросто "щёлкнуть", и всё. А они не только пальцем не тронули отца Александра, но и обходились с ним всегда вежливо, почтительно. Уважали, что ли, за такую неистовую смелость? Но о каком, простите, уважении может идти речь, если они, фашисты, людей заживо в камерах сжигали, если даже над детьми устраивали зверские, чудовищные по своей жестокости пытки? Сам автор, однако, не даёт вразумительного объяснения, как Александр Ионин умудрился остаться "белой вороной". Должно быть, не считает нужным.
