Глеб Морев - Критическая масса, №4 за 2006
– Все на пол, руки за голову, блядь! – Вместо стука я бодро скомандовал, шутка, надо дверь закрывать, чужие ходят.
Гвоздь открыл глаз, посмотрел на меня, закрыл и попытался встать. Вася поднял руки, но до затылка не донес, а может, передумал.
Растолкав Гвоздя и отправив Васю с пятью долларами за лекарством, я стал разглядывать обстановку, пока Гвоздь хлюпал водой в ванной.
История вчерашних событий в осколках, занимательная археология.
Прозрачные стекла из-под водки, цветные – пиво. На кухне было чисто, потому что никаких продуктов у них не было, даже уксуса. В холодильнике стояла сковородка с чем-то обуглившимся.
По хате были разбросаны пользованные гондоны, причем завязанные узлом – изгалялись, на полу валялась разорванная на полосы эмалированная кружка, превратившаяся в стальную ромашку, это Вася рвал руками, я как-то попробовал – нихуя, талант нужен.
Пора было отправлять пацанов на родину – крутить волам хвосты, город им не шел на пользу. Жир, кстати, называл их «волоебы» – за глаза, конечно.
Приняв по сто пятьдесят водочки, пацаны оживились, хотя слегка притормаживали, на всякий случай я повторял все по два раза:
– Тут дело есть. Есть дело. Рубануть лавэ.
– Когда?
– Завтра утром. Завтра.
– Хуево. Лучше прямо сейчас.
– Лучше утром – лохи на расслабухе. Жираф работу подогнал. Делюга простая. Но надо сделать красиво. Сделать красиво.
– Жид! – рявкнул Гвоздь, Вася заржал.
– Какая разница, и вообще, хватит ржать, вы ж не на курорте. Кто дохуя смеется – потом будет плакать.
– Наебет, – это уже Вася сказал, утвердительным тоном.
– Ну, сильно не наебет, да один хуй, другой работы нет.
– А что там?
– Один жид купил хату у других жидов, а они не съезжают. Тормозят.
– От, бля, жиды, ебать их в рот по нотам. – Гвоздь порозовел, пришел в себя от водочки и выражался красиво, как на пересылке.
– Короче, завтра в семь за вами заеду. Не нажирайтесь.
– Да загрызем нахуй. – Вася уже настраивался на завтрашнюю акцию.
– Надо вежливо предупредить, что если к вечеру не съебутся – хуй доедут в свой Израиль.
Вася и Гвоздь заржали, как всегда, когда слышали «жиды» или «Израиль». У них, в Карпатах, еврейский вопрос был давно решен, еще при немцах.
В половине восьмого мы стояли возле объекта. Губа у бизныка была не дура, тихий район, центр города, сталинский дом, второй этаж. Вечером я облазил здесь все, проводил рекогносцировку.
– Василий, пойдешь через дверь, там телефонный провод – вырвешь. Спросят кто – скажешь, новый сосед, снизу, кухню заливаете.
– Не откроют, – буркнул Вася.
– Гвоздь откроет. – Я обращался уже к Гвоздю: Ты полезешь по дереву – видишь, прямо к балкону ветка, залезешь?
– Не хуй делать.
– Залезешь и откроешь Васе двери. Только смотри, чтоб не было как с Муриком.
Мурик сидел, не повезло. Сам виноват, впрочем, дохловат был, в спортзал не ходил. Он был первым на захвате, похожая операция. Дверь ему открыли, он сразу ломанулся на кухню, вглубь квартиры, хозяин захлопнул дверь, а пацаны замешкались на секунду. Потерпевшие забили Мурика сковородками и сдали мусорам, получил шесть лет.
– Ну я ж не такой лох. Нож есть?
– На. – Я достал из дверей «восьмерки» огромный кухонный нож.
– Пошел я. – Вася с трудом вылез из машины и потопал в парадное.
Гвоздь снял футболку, небрежно бросил на машину, взял нож в зубы и полез на дерево. «Остров сокровищ», Израэль Хендс, только масти не морские, а лагерные. На плече – эсэсовский погон, ну и остальное все в стиле «Карты и Гестапо».
Гвоздь уже почти добрался до балкона, когда дверь распахнулась и на балкон выскочила тетка звать людей на помощь. Видно, Вася начал лупить ногами в дверь, телефон не работает, курятник в панике… Увидав худого как смерть человека с огромным ножом в зубах, тетка метнулась обратно, оставив балконную дверь открытой.
Это была ошибка.
Гвоздь перелез на балкон, сплюнул нож в руку, пригнулся к земле, как под обстрелом, и юркнул в хату.
Через пару минут, точнее – через четыре, дверь парадного открылась, вышел Вася. Выглядел он колоритно – мятый красный пиджак, строгое, даже скорее угрюмое выражение лица, в руках два чемодана, обмотанных скотчем. За ним – полуголый Гвоздь, весь в синюю свастику, с чемоданом и ножом в другой руке. Глаза у него были желтые, совершенно безумные. Я уже стоял у машины, движок не глушил, открыл обе двери, «восьмерка». Гвоздь рванул на мою сторону, его чемодан я в машину не взял.
– Ты что, охуел, брось нахуй!
– Нахуя?
– Блядь, брось, убью!!!
Не споря, Гвоздь бросил чемодан и полез в машину. Вася тем временем закинул чемоданы на заднее сиденье и залез сам, выволакивать их не было времени.
Так и поехали – с вещдоками, как любители.
По дороге пацаны кратко обрисовали ситуацию – муж, жена, полумертвый дед и малолетка – дочка. Попадали на пол, просили не убивать. Им сказали – нахуй с квартиры, а в залог взяли чемоданы, жидам доверять нельзя.
Выгрузив разбойничков на хате и запретив им открывать чемоданы до моего возвращения, поехал я встречаться с Жирафом.
Предстояло получить деньги – не самое простое дело, если Жир рассчитывается.
Попытка перенести стрелку на завтра не пролезла, я настаивал на немедленном расчете. Жиды могли заявить мусорам или просто забаррикадироваться и не съехать – хуй бы я деньги получил.
Через полчаса договорились у заказчика в офисе, у пресловутого партнера – жида, с которого и началась эта цепочка тотального обмана.
Офис был в пустовавшем детском саду, в центре, бизнык его выкупил, и теперь между качелями, ракетами и желтыми слонами стояли машины, в основном бычий кайф, вроде пятилитровых «Мустангов» и «Мицубиси 3000».
Жир позвонил, не отвлекаясь на охрану, мы поднялись сразу к барыге, на второй этаж. Тот выскочил из кабинета, жал руку, нес хуйню. Самый обычный бизнык, коротышка, лет сорока пяти, галстук, рубашка, брюхо нависает, ручки маленькие. Поразили только бровки, поболее, чем у покойного Брежнева.
Брови барыга не по чину носил.
Жир меня представил:
– Познакомьтесь, Михаил Борисович, это мой друг. Мы за гонораром.
– Конечно-конечно, все готово. А вы знаете, Эдуард Семенович (это Жир), они мне звонили.
– Ну и что говорят?
– Они в панике, говорили, что какие-то фашисты на них напали, с тесаками, ворвались в окна, угрожали всех убить, а потом ограбили, забрали последнее. Они уже переезжают к родственникам. – Он посмотрел на меня, улыбнулся и спросил: А нельзя ли вернуть вещи?
С Михаилом Борисовичем разговаривать мне было не интересно, поэтому я повернулся к Жирафу и сказал:
– Эдик, скажи Мише, что никто никаких вещей в глаза не видел. Тот, кто ему это сказал – пидорас. И кто повторяет – тоже.
Михаил Борисович, внезапно став серьезным, тихо забормотал:
– Да я же пошутил, это шутка, шутка такая.
Опять я обратился к Жирафу:
– Эдик, посмотри, когда Мишу будут хоронить, гробик не закроется до конца, бровки будут мешать, крышка пружинить.
После чего засмеялся, как актер Папанов в «Брильянтовой руке», только громче.
Бизнык достал из пиджака запечатанный конверт и передал Жиру, вопрос исчерпан.
– До свидания, Михаил Борисович, очень приятно было с Вами познакомиться. Побольше бы таких, как Вы, всем нам лучше б жилось.
– До свидания, взаимно удовлетворен знакомством. – Михаил Борисович повернулся не по уставу, через правое плечо, и потрусил в свой кабинет.
Конверт Жир начал рвать на лестнице – и вдруг неожиданно остановился, положил его в карман и рванул наверх, в офис, со словами «в парашу схожу».
Через пару минут появился, мы упаковались в его «девятку» и отъехали.
– Что там с деньгами?
– Здесь. – Жир вытащил конверт и вынул деньги. Девять купюр. Четыреста пятьдесят баков.
– Ты ж говорил – пятьсот?
– Я не говорил. Я сказал «около пятиста», конкретно я не договаривался.
– Странно, что четыреста пятьдесят. Цифра не круглая.
– Я же при тебе конверт открывал! – абсолютно естественно возмутился Жираф.
– Ну, хуй с ним.
Открывал он не при мне, и полтинник точно спиздил, если его сейчас потрусить – найду, скорее всего, в носке.
Но толковой работы было мало, лето, в бизнесе застой, а Жир постоянно подкидывал подобную мелочевку. Самое главное, он это понимал не хуже меня и точно рассчитал планку моей скандальности. Если бы не хватало сотки – я б обвинил его в крысятничестве, обшмонал, нашел бы сотку и страшно обхуесосил. А то и дал бы пизды, но это уже было чревато – Жир мог и отомстить за рукоприкладство, начинали мы вместе, на базаре, он был при понятиях.
– Жир, возьми себе сотку.
– Почему сотку? В равной доле, сто двенадцать баксов.
