Джейкоб Аппельбаум - Шифропанки: свобода и будущее Интернета
ДЖЕЙКОБ: Конечно, предвидели, и частично потому, что собирали обо мне информацию. Власти всегда отвечали на мои вопросы по-разному. Обычно они дают единственный ответ, и он не меняется: «Потому что у нас есть такое право». На что я говорю: «О’кей, я не оспариваю ваши права – то есть на самом деле оспариваю, но не в данный момент, – я просто хочу знать, почему вы делаете это именно со мной». И они каждый раз говорят мне: «Разве вам не очевидно? Вы работаете над сервисом Tor», – или: «Вы сидите рядом с Джулианом, чего вы хотите?» Меня это изумляет: все люди, которые меня задерживают, – обычно сотрудники погранично-таможенной службы и иммиграционной и таможенной полиции Соединенных Штатов Америки, – сообщают мне, что у них есть право все это со мной проделывать. Кроме того, они несут чушь вроде: «Помните 11 сентября? Вот потому!» – или: «Потому что мы хотим, чтобы вы ответили на некоторые вопросы, и здесь у вас меньше прав, чем у кого бы то ни было, ну или так мы утверждаем».
В таком положении они не разрешают вам звонить адвокату и ходить в уборную, зато дают воду, что-нибудь попить вроде диуретика, чтобы убедить вас, что вы и правда хотите с ними сотрудничать. Они делают это, чтобы надавить на вас, по политическим соображениям. Меня спрашивали, что я думаю о войне в Ираке и о войне в Афганистане. По сути, они на каждом этапе повторяли тактику ФБР во время COINTELPRO (масштабной секретной программы, развернутой между 1956 и 1971 годами). Например, они то и дело настаивали на праве менять мои политические взгляды – и пытались не просто менять их, но и получить особый доступ к тому, что происходит в моей голове. И они конфисковывали мою собственность. Я не имею возможности рассказать обо всем, что со мной происходило, – это темно-серая область, я не уверен, есть ли у меня право говорить о чем-либо. Уверен, что нечто похожее случалось и с другими людьми, но я никогда не слышал, чтобы они делились этим опытом.
Однажды я летал к родным по некоему делу и на обратном пути очутился в аэропорту Пирсон в Торонто. Я возвращался в Сиэтл, где жил в то время, меня остановили, подвергли вторичной проверке, третичной проверке, препроводили в ячейку для задержанных. Меня держали там так долго, что, когда я оказался на свободе, мой самолет улетел. Тут есть одна интересная деталь. Технически помещения предварительного задержания – это территория США на территории Канады, и там действует правило: если ты пропустил рейс или тебе еще долго его ждать, ты должен покинуть помещение. Меня, таким образом, долго держали на территории Америки, а потом выгнали в Канаду. Я полетел на другой конец страны, взял напрокат машину и пересек границу. Когда я подъехал к границе, меня спросили: «Как долго вы находились на территории Канады?» – и я сказал: «Ну, пять часов плюс задержание в Торонто», – то есть я пробыл в Канаде около восьми часов. Мне сказали: «О’кей, заезжайте, мы вас снова задерживаем». Автомобиль распотрошили, мой компьютер вывернули наизнанку, мой багаж обыскали, а меня самого посадили в камеру. Мне дали сходить в туалет через полчаса – можно сказать, что они были милосердны. Такие штуки называются «исключительный пограничный досмотр» – и власти могут его производить, потому что, говорят они, у них есть такое право, и никто это их право не оспаривает [104] .ДЖУЛИАН: Понятно. Китайцы, с которыми я общаюсь, говорили мне о великом файерволе Китая [105] . На Западе его воспринимают как цензуру, не позволяющую гражданам КНР узнавать, что об их правительстве говорят западные эксперты, диссиденты, Фалуньгун и Би-би-си, в том числе откровенную пропаганду, – но волнует китайцев на самом деле не цензура. Их волнует другое: цензура в интернете возможна, только когда за интернетом следят. Чтобы проверить, какой именно сайт кто-то посещает, запрещено на этом сайте бывать или разрешено, нужно видеть то, что видит на мониторе пользователь, – а увиденное можно и записать. Вот что китайцев жутко пугает: не сама цензура, а тот факт, что любое прочитанное ими слово отслеживается и записывается. Сказанное касается каждого из нас. Когда люди это понимают, они меняются. Их поведение меняется, и они уже не так решительно жалуются на чиновников.
ДЖЕЙКОБ: Это неправильная реакция на такого рода вещи. Проверки на границах – явление совсем не уникальное, с ним сталкивался каждый американец арабского происхождения после 11 сентября, да и до того. Просто у меня белая кожа и американский паспорт, и я этими привилегиями пользуюсь, и еще я отказываюсь молчать о происходящем: то, что со мной делают, неправильно, власти злоупотребляют полномочиями. И мы обязаны с такими вещами бороться, и в Китае тоже есть смельчаки, которые противостоят произволу властей, например Айзек Мао [106] . Он очень многое сделал для борьбы с этим типом цензуры, и правильная реакция тут – не сдаваться, не уступать давлению лишь потому, что власть заявляет, будто она имеет право на вас давить.
ЖЕРЕМИ: И опять мы вернулись к политике – ты, по сути, говоришь, что людям нужно бороться за свои права, – но люди должны понять, зачем им это надо, и иметь возможность общаться друг с другом, ведь без коммуникации какая борьба? Мне доводилось беседовать с жителями Китая – и я не знаю, занимают ли эти конкретные люди какие-то посты в КНР, или, может, власти специально отбирали их для того, чтобы они съездили за границу и поговорили со мной, – но, когда я спрашивал их о цензуре в Сети, мне часто отвечали: «Это делается на благо народа. Цензура существует, да, и, если бы ее не было, появлялись бы экстремисты, появлялось бы то, что нам не нравится, поэтому правительство принимает меры, чтобы все оставалось хорошо».
ДЖЕЙКОБ: То же самое говорят о торговле органами. Не пропадать же этим органам, верно?
ЖЕРЕМИ: Если приглядеться к китайской цензуре, окажется, что с технической точки зрения это одна из самых передовых цензурных систем в мире.
ДЖЕЙКОБ: В точку.
ЖЕРЕМИ: И я слышал, что в социальной сети «Вэйбо» – это китайский эквивалент Twitter – власти могут фильтровать сообщения по хештегу, чтобы их видели только жители конкретной провинции.
ДЖЕЙКОБ: Важно помнить, что, когда разговор заходит о цензуре в Азии, о тамошних жителях говорят как о «других», будто бы все это касается только Где-То-Там-Стана. А когда ты ищешь что-то в Google в Соединенных Штатах, система сообщает тебе, что часть результатов поиска опущена ввиду требований закона. Между этими явлениями есть разница – и в том, как они реализуются, и, конечно, в социальной реальности, в том, что, почему и даже когда именно опускается, – но по большому счету разница заключается в архитектуре системы. Скажем, американский интернет крайне децентрализован, и его очень сложно подвергнуть цензуре в китайском стиле.
ДЖУЛИАН: Но огромная часть системы – это Google, а его можно цензурировать. Google просто не показывает огромное множество сайтов, ссылающихся на WikiLeaks.
ДЖЕЙКОБ: Безусловно. И поскольку индекс сам по себе свободен, можно провести дифференциальный анализ.
ДЖУЛИАН: Да, в теории.
ДЖЕЙКОБ: В теории, но и на практике: есть люди, которые работают над распознаванием цензуры такого типа – они сравнивают результаты поиска в разных частях мира. Думаю, важно помнить о том, что цензура и слежка – это не те явления, которые имеют место «в других странах». На Западе люди обожают говорить о том, что «жителям Ирана, Китая и Северной Кореи нужны анонимность и свобода, а у нас тут они и так есть». «Тут» обычно означает «в США». На деле цензура процветает не только при тоталитарных режимах – если ты крупная шишка, никакой режим для тебя не тоталитарный. Мы думаем, что Великобритания – чудесная страна, обычно люди уверены, что Швеция – отличная страна, но, если в любой из этих стран ты поссоришься с властями, ничего хорошего тебя не ждет. Впрочем, Джулиан еще жив, правда? Вот признак того, что Великобритания – свободная страна, верно?
ДЖУЛИАН: Я очень сильно потрудился для того, чтобы сохранить свой нынешний статус. Но, наверное, нам следует поговорить об интернет-цензуре на Западе. Это очень интересная тема. Представьте, что мы перенеслись в 1953 год и заглядываем в Большую советскую энциклопедию – в СССР она распространялась повсеместно и корректировалась по мере того, как сменялись политики. В 1953 году Берия, глава НКВД, советской тайной полиции, скончался [107] и посмертно оказался в политической опале, так что раздел о Берии, где он всячески возвеличивался, по распоряжению властей следовало удалить из энциклопедии. Взамен власти выпустили исправленный вариант статьи, который нужно было вклеить на место исходника во всех экземплярах энциклопедии до единого. И все знали, что раньше статья содержала другой текст. Я рассказываю об этом именно потому, что вклейку нельзя было не заметить, отчего та попытка изменить энциклопедию и вошла в историю. Сегодня в Великобритании Guardian и другие крупнотиражные газеты тайно убирают статьи из сетевых архивов, так что никто об этом и не знает. Ты заходишь на сайт, ищешь материал, скажем, о том, как миллиардера Надми Аучи обвинили в мошенничестве, и видишь слова «Страница не найдена» – и из реестра статей она удалена тоже.
Давайте я расскажу, как соприкоснулся с историей Надми Аучи. В 1990 году, когда Ирак вторгся в Кувейт, разразилась первая война в Персидском заливе. В изгнании и после возвращения на родину правительству Кувейта требовались деньги, и оно стало продавать разные активы, включая заводы по переработке нефти за пределами страны. Бизнесмен Надми Аучи, иммигрировавший в Великобританию в начале 1980-х годов из Ирака, где он был крупной шишкой в клике Саддама Хусейна, сыграл в той сделке роль посредника, и впоследствии его обвинили в причастности к хищению 118 миллионов долларов в форме незаконных комиссионных. Это оказалось крупнейшее расследование дела о коррупции в послевоенной Европе. В 2003 году Аучи судили за мошенничество – его дело стало известно как «скандал с компанией Elf Aquitaine». Невзирая на это, Аучи зарегистрировал через люксембургский холдинг более 200 компаний – и еще больше через Панаму. Сегодня он участвует в послевоенных иракских сотовых контрактах и ведет бизнес по всему миру [108] .
