Гаральд Граф - Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.
На этот раз все было несколько иначе, и приезд заранее был точно назначен в 2 часа дня. К этому времени гардемарины и кадеты, а также начальство были собраны в столовой. Мы, старшие гардемарины, очень нервничали в ожидании прибытия Государя, так как были убеждены: то, что он скажет, должно коснуться главным образом нас, но начальство продолжало хранить молчание. Наконец по телефону из Зимнего дворца дали знать, что Государь с Государыней выехали. Через четверть часа раздался предупредительный звонок, который означал, что Их Величества подъезжают к Корпусу.
Все замерли. Раздалась команда: «Смирно, г‑да офицеры», и в дверях появились Государь, Государыня и дежурный флигель‑адъютант Великий Князь Кирилл Владимирович. За ними следовали: директор Корпуса, управляющий Морским министерством, начальник Главного Морского штаба и ряд других начальствующих лиц.
Государь вышел на середину фронта и поздоровался со всеми. Это мы еще сознавали и понимали. Но с того момента, как он приказал старшим гардемаринам выйти вперед и приблизиться к нему, все последующие события ощущались и переживались, как во сне.
Его теплые и приветливые слова, обращенные к нам, поздравление с производством в офицеры и затем неистовый восторг, охвативший нас, – все это слилось в одно неизгладимое ощущение. Нас с трудом удержали во фронте, чтобы дать возможность Государю попрощаться. Но когда он и Государыня повернулись, чтобы направиться к выходу, то мы не выдержали и бросились за ними. Часть побежала через музей, а другие через картинную галерею, чтобы скорее попасть в швейцарскую и там встретить Их Величества. За ними бросились и младшие роты, которых тоже не успели сдержать дежурные офицеры.
В швейцарской мы обступили Государя и Государыню и стали умолять всех нас сейчас же отправить в Порт‑Артур на эскадру. На это Государь возразил, что кто же тогда будет служить на кораблях в Балтийском и Черном морях. Но все же, так как по положению десять первых могли выбирать вакансии сами, то Государь разрешил отправить их в Порт‑Артур. Остальные были разочарованы, но понимали, что иначе и быть не может. Затем мы стали упрашивать Их Величества дать нам что‑нибудь на память, и, не удержи нас окружающее начальство, мы готовы были разорвать шубу Государыни и пальто Государя. Все же царские пуговицы, носовые платки и перчатки исчезли в одну секунду, разодранные на куски.
Наконец Их Величества оделись и, еще раз попрощавшись со всеми, стали выходить. Мы бросились за ними и облепили карету. Несколько человек взобрались даже наверх и к кучеру на козлы, но их оттуда согнали. Мороз был около 10 градусов, а мы выскочили без фуражек и в одних голланках. Однако это нам не помешало, когда карета тронулась, с криками «ура» броситься за нею. Как начальство ни останавливало, но порыв был так велик, что, казалось, и сам Государь не мог бы воспрепятствовать бежать за ним. И мы неслись все дальше и дальше, не отдавая себе ясного отчета, куда. Около Николаевского моста уже стали уставать, но и не думали прекращать проводы. Когда же Государь остановил карету и взял к себе ближайших, испугавшись, что они могут простудиться, то остальные гардемарины бросились на извозчиков, а некоторых взяли лица свиты.
Так мы и продолжали сопровождать царскую карету и все время кричали «ура». Публика в удивлении останавливалась, но, поняв, в чем дело, тоже кричала и снимала шапки. Вид получался совершенно необычайный, и, наверное, полиция была очень смущена и не знала, что и предпринять.
Наконец царская карета остановилась у подъезда Зимнего дворца на набережной, а за ней подкатили и наши извозчики. Их Величества, видя нас, стали ласково упрекать за то, что мы по морозу, без всякой верхней одежды, совершили это путешествие, и приказали в таком виде назад не возвращаться. В ожидании же присылки наших шинелей из Корпуса Государь велел войти во дворец и отдал распоряжение, чтобы нас напоили горячим чаем и вином. Мы страшно обрадовались и скромно вошли во дворец. Потом нас провели в какое‑то помещение и скоро подали чай и вино. Вскоре доставили шинели, и мы отправились восвояси.
В Корпусе нас ожидал ротный командир и другие офицеры, чтобы поздравить. Мы начали быстро одеваться, чтобы поскорее поехать по домам и там рассказать о выпавшем на нашу долю счастье. Чрезвычайно было досадно, что офицерская форма еще не готова и нельзя ни домой явиться, ни по улице пройтись в соответствующем виде.
Мы придумали все‑таки одеться не по форме: не надели палашей, засунули концы башлыков за борт шинели и т. п. Ну и, конечно, не отдавали первые честь обер‑офицерам – уже на правах равных, и если кто‑либо пытался останавливать и делать нам замечание, то в ответ получал гордое заявление, что мы тоже офицеры.
В этот день на улицах Петербурга гардемарины были своего рода героями дня: весть о посещении Государем Корпуса и о нашем производстве уже успела облететь город, и многие вступали с нами в разговоры и расспрашивали, как все произошло.
Когда я наконец добрался до дома, где жили мои родители, и вошел в парадную, меня удивленно встретил старик‑швейцар вопросом, отчего это сегодня, в неурочный день, нас отпустили. Я сейчас же с гордостью объяснил, что Государь произвел нас в офицеры, по случаю начала войны.
– Вот оно что, – ответил пораженный старик и начал рассыпаться в поздравлениях и расспросах.
С большим трудом отделавшись от него, я понесся по лестнице и громко позвонил. Горничная открыла дверь. Не снимая шинели, я бросился в столовую, где в это время находилась вся наша семья, и там только и мог выговорить: «Я произведен в офицеры». Сначала никто даже не понял, что случилось, и мне пришлось все объяснить по порядку, после чего все бросились поздравлять меня и обнимать.
Вскоре из Корпуса пришел и мой младший брат, так как после посещения его Государем все гардемарины и кадеты обычно увольнялись в отпуск на три дня. И весь вечер не было конца рассказам и расспросам о том, как все произошло. Мы с братом старались припомнить решительно все мелкие подробности: что говорил Государь, в какой форме был одет, как выглядела Государыня, кто их сопровождал и т. д. и т. д.
После производства самым серьезным стал вопрос обмундирования. Приказано было торопиться насколько возможно, и уже через неделю назначили присягу. Правда, на ней разрешили присутствовать и не в офицерской форме, чего не хотелось.
Поэтому уже со следующего дня мы начали носиться по магазинам, портным и сапожникам. Работа нелегкая, так как приходилось одеваться, что называется, с ног до головы, ведь в Корпусе мы носили все казенное. Сначала даже трудно было сообразить, чего и сколько надо купить, но первым делом приобрели сабли, кортики, фуражки и погоны. Причем сразу же их и надели… Так хотелось скорее появиться на улицах офицером, чтобы кадеты и нижние чины отдавали честь. Это казалось таким занимательным, что старались лишний раз пройтись по людным местам, лишь бы чаще их встретить.
Каждый день на короткое время нам приходилось ездить в Корпус узнавать, нет ли каких‑либо новых распоряжений. Выяснилось, что вытягивание жребия, кто в какой флот выйдет, произойдет за два дня до принесения присяги. Это был серьезный момент для тех, кто имел определенное желание служить в том или другом флоте.
В назначенный день все собрались в роте. Завернутые в трубочку билетики были брошены в фуражку, и в присутствии теперь уже бывшего ротного командира полковника М. началось «вытягивание судьбы». На каждом билетике стояли буквы: «Б» – Балтийский флот или «Ч» – Черноморский флот и, наконец, «К» – Каспийский. Билетиков для Дальнего Востока не было, так как вакансии были уже разобраны окончившими в первом десятке. Больше всего вакансий предоставлялось в Балтийский флот, и именно туда я и мечтал получить назначение. Особенно я боялся попасть в Черноморский, к которому имел какое‑то предубеждение из‑за того, что служившие в нем офицеры редко попадали в заграничные плавания и вообще мало плавали. Теперь же это обстоятельство еще усугублялось тем, что, пожалуй, из Черного моря никак не выберешься на войну, а я во что бы то ни стало решил воевать.
Я с замиранием сердца подошел к шапке, протянул руку и взял подвернувшийся билетик. При этом так волновался, что с трудом мог его развернуть. Судьба была милостива: на билетике стояла желанная буква «Б». Я был в восторге.
Когда мы на следующий день зашли в Корпус, все начальство находилось в большом смятении и каждого инквизиторски расспрашивали, не брал ли он серебряных ложек из Зимнего дворца, когда нас там поили чаем. Все мы были страшно удивлены и обижены таким странным подозрением, но оказалось, что гофмаршальская часть дворца сообщила в Корпус, что после того как гардемарины пили чай, пропало несколько серебряных чайных ложек и их никак не могут отыскать. Это обстоятельство одинаково было неприятно и нашему начальству и нам, так как не хотелось и мысли допустить, что кто‑либо из нас мог украсть вообще, – а из дворца Государя тем более, – какие‑то серебряные ложки.
