Олег Матвейчев - Суверенитет духа
Слово «идея» когда-то было непривычным для греческого уха. Греческий знал слово «эйдос» ― вид. Платон намеренно ввел неологизм, чтобы обратить на него внимание как на центральный для своего мышления. Со временем, по выражению В. Маяковского, слово «затерлось», вошло в привычку, изветшало «как платье». Сегодня трудно представить себе даже очень необразованного человека, который бы вообще мог обойтись без слова идея. Даже глупые американские подростки говорят «У меня есть идея» и если это слово бы вдруг было табуировано, они бы чувствовали себя как без рук.
Идея это нечто общее неким вещам, например, все общее, что есть у всех столов. Естественно, никто никогда не имел в восприятии все столы и не имел возможности сравнивать их. Общее есть сразу и в одном. Столы могут быть оловянными, деревянными, стеклянными, круглыми, квадратными и прочее, но главное ― что они есть рудимент или икона алтаря для предложения пищи человеку, так же как на алтаре пища приносится богу. Главное ― в вещи ее функциональность, ее для-чего. Все для-чего отсылают друг к другу (все для чего-то, трава для коровы, корова для молока, молоко для здоровья…). Мир идей, мир сцеплений всех для–чего образует койнон (единое) идей. А над всеми идеями высится Идея Блага, Агафон, то есть собственно идея длячегойности, полезности. От этой Идеи Блага Платона через всю западную философию идет путь к понятию «ценности», центральном для Ницше и неокантианства, модных в начале 20 ого века. Превращение полезности в значимость отдельная тема, важно же, что слово ценность ― западного происхождения. Поэтому когда говорят об общечеловеческих, исламских или христианских ценностях, то уже перетолковывают и смотрят на все с западной колокольни. Когда в 20 веке началась культурологическая война в защиту ценностей разных культур против западных ценностей, в этом не было и нет ничего кроме недоразумения.
То же самое можно сказать и о всех других случаях использования западного дискурса для войны с самим же Западом.
Например, когда говорят, что «Запад объективен, а не субъективен», то забывают или не знают, что слово субъект было создано Декартом и теории субъективности прорабатывались затем Спинозой, Лейбницем, Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем, Ницше. И все это представляет единую традицию, в том числе и Ницше не смотря, а скорее даже благодаря переворачиванию и радикализации проблематики Декарта.
Когда говорят, что «Запад рационален, а не эмоционален», то забывают или не знают, что все «психологии» и «теории души» были проработаны уже у Аристотеля. Что теория аффектов была проработана у Спинозы, теория эмоций в английской философии, что все «новаторство» Фрейда, Юнга и весь расцвет психологической проблематики в 20 веке ― это прежде всего, западное явление!
Когда ищут, например, «призвание России и русскую идею» тоже в конце концов, забывают или не знают, что концепция «призвания» была рождена в протестантской теологии Лютера, конститутивной для Запада, если верить Веберу. А слово «идея» как уже было сказано, выдумано Платоном одним из отцов-основателей всего западно-европейского мира. Об этом надлежит вспоминать всякие раз, когда кто-то ругает запад за его «материализм», а Россию называет «идеократической цивилизацией». Да, слово «материя» тоже западное (из Аристотеля), но это не отменяет того, что идеализм ― это вообще сущность Запада.
Когда Запад ругают за антигуманизм, то забывают или не знают, что слово «гуманизм» было создано в древнем Риме, возродилось в эпоху Возрождения и с тех пор неустанно наполнялось новыми смыслами, вплоть до марксистской и экзистенциалистской интерпретации гуманизма.
Учение Маркса, западное по своему происхождению и по сути, возможно, самое западное, поскольку ставит развитие всей культуры (надстройки) общества в зависимость от развития техники (производительных сил) захватило не только запад, но и Россию, Китай, Корею, Индию, Африку, Южную Америку. Там марксизм был знамением антизападных, антиамериканских движений. В другом виде марксизм проник и в сам Запад. Это социализм, тредюнионизм, левизна всех видов, это интернационализм, мода на политкорректность.
Все разговоры о том, что каждый имеет право на свой голос, и негр, и гей, и солдат, и моряк, и сумасшедший, и заключенный, и женщина, и чеченец, и любой представитель любого меньшинства ― все это западное явление. Когда Э. Саид дерзко в книге «Ориентализм» писал о том, что Запад не понимает Востока и репрессирует его уже на уровне дискурса, то это придумал не сам Восток. Этот постмодернизм создавал Деррида и другие французские интеллектуалы в Париже, да и сам Саид больше промышлял по американским университетам, чем жил в родных палестинах.
Мы мыслим на языке Запада, все человечество мыслит на западном языке. Нет, каждый может коммуницировать на арабском, японском и даже мумбу-юмбу. Но когда он начинает коммуницировать по поводу коммуникации, он переходит на мета-язык, язык западный. Каждый может познавать на своем урду или хинди, но когда он начинает познавать познание, когда он начинает объяснять, он переходит на категории, на понятия, на метаязык, то переходит на западный язык. Но то, как ты мыслишь тобой и владеет, Запад владеет миром через дискурс, через правила и категории. А разве язык экономики во всем мире с ее инвестициями и инфляциями не западный? Другого нет. А язык политики с ее демократиями, разделениями властей, выборами, тоталитаризмами и феодализмами? Западные концепции, и других нет. И так в каждой хоть гуманитарной, хоть естественной, а тем более в технической дисциплине!
Но и это еще не все. Запад ненавязчиво правит миром через саму используемую технику. Абсолютная глупость считать, что техника ― это «только средство», которое де можно использовать как во благо, так и во зло, что она инструмент, она нейтральна. Как уже было сказано, техника родилась в особом мире и требует для себя особой онтологии, которую и воспроизводит. Китайцы когда–то провозгласили лозунг «модернизация без вестернизации!», но они не ответили на вопрос как такое возможно. Если еще про газету, например, можно не подумавши сказать, что написанное в ней, ее контент, может быть западным и восточным, а сама она «нейтральное средство», просто бумага (хотя, конечно, это не так, как показал Маклюэн газета модернизирует зрение, другие чувства, мышление и проч.), то, например, про такое техническое «средство» (ха-ха!!!) как Интернет вообще никто не рискнет сказать, что это нечто «нейтральное» и никак не изменяющее человека. Тем ни менее, Интернет главное оружие и средство коммуникации всех сетевых структур, арабских террористов воющих с США ― родиной Интернета. И дело не в том, что они взяли оружие у врага и повернули против него же, себе на пользу, а в том, что именно тогда, когда они взяли оружие врага, они уже стали западными людьми и УЖЕ ПРОИГРАЛИ.
Хорошо, что по миру прошел блокбастер «Властелин колец», он помогает объяснять сущность техники вообще. Кольцо всевластия, не только управляет всеми кольцами, которые раздали разной живности, но оно принадлежит своему господину и все время стремиться к нему. Им нельзя владеть, хотя это самое сильное искушение. Только оно владеет тобой, пока ты им «владеешь». И владея тобой, оно изменяет тебя, ведет к тому миру, в котором было порождено.
Техника завладевает человеком, когда он ее использует, он не только освобождается с помощью нее, чтобы потом, если его лишить техники резко почувствовать несвободу на контрасте (попробуйте отобрать на один день у бизнесмена мобильник, а ведь он почувствует себя инвалидом, а ведь несколько лет назад он делал бизнес без него). Этот глоток свободы, предлагаемой техникой ― как доза героина, от дозы трудно отказаться, ломки чудовищны. И люди работают, пускаются во все, чтобы приобретать новые машины, дивайсы, апгрейд. Техника подсаживает на «свободу». Техника изменяет сознание, и даже боле того, создает само сознание как особый орган (ибо сознание, не нечто натуральное, то что в « голове», а просто особый философский конструкт). Техника учит с собой обращаться. Человек сначала становится придатком техники, потом сам становить чем-то техническим. Ему необходим ремонт, лечение химическими препаратами, сначала у него искусственные зубы, искусственная пища, потом искусственная иммунная система, сейчас в некоторых фирмах уже начали практиковать вживление чипов в голову, пока добровольно. Кто-то уже меняет пол, пересаживает органы, скоро будут выбирать себе генетику, обслуживаться «умными бактериями»…
Все это Запад. Но люди при этом будут молиться Будде или Шишиге и гордиться тем, что «сохраняют самобытную культуру» или «религию» (кстати, западные слова).
Послушайте, что говорит ведущий американский фантаст, интеллектуал и сознательный западофил Ральф Петерс: «Светские и религиозные революционеры нашего столетия (20-го ― пер.) делали одинаковую ошибку, воображая, что рабочие всего мира или верующие просто не могут дождаться вечера, чтобы скорее прийти домой и начать изучать Маркса или Коран. На самом деле и Джон Сикспэк и Иван Типичный и Али Куат предпочтут «Бэйвотч». Америка поняла это и сумела блестяще применить своё знание. Наше культурное могущество нанесёт ущерб тем культурам, которые не сможет подорвать. Не существует «достойного соперника» в культурной (или военной) области. Наша культурная империя привлекает всё больше мужчин и женщин повсюду. И они платят за привилегию потери иллюзий. Американская культура подвергается критике за непостоянство, за свою «одноразовую» продукцию. Но в этом её сила. Все предыдущие культуры пытались найти идеал, достигнув которого, можно было бы пребывать в состоянии статического совершенства. Американская культура есть культура средств, а не цели, ― динамический процесс, который создаёт, разрушает и опять создаёт. Если неустойчивы наши труды, то таковыми являются и величайшие дары жизни ― страсть, красота, прозрачность света в зимний полдень, да даже и сама жизнь. Американская культура ― живая. Яркость, жизненность находят отражение в нашей военной силе; мы не ищем ультимативных решений ― только постоянное улучшение. Все предшествующие культуры как в общем так и в военном плане стремились достигнуть идеальной формы жизни и зацементировать её. Американцы, как в форме так и без, всегда предпочитали перемены (отдельные индивидуумы им противились, и их консерватизм был здоровым ограничением национальных крайностей и излишеств). Американская культура есть культура бесстрашных. Наша культура также является первой, действующей на включение а не на исключение. Фильмы, наиболее презираемые интеллектуальной элитой, ― показывающие крайнюю жестокость и самый откровенный секс ― есть наше самое популярное культурное оружие, покупаемое или тиражируемое пиратским способом повсюду. Американские боевики, часто в ужасных копиях, доступны от Верхней Амазонки до Мандалая. Они даже более популярны чем наша музыка, потому что их легче понимать. Боевики со Сталлоне, Шварценеггером и Чаком Норрисом основаны на визуальном нарративе и не требуют диалога для понимания основного сюжета. Они работают на уровне универсального мифа, претекста, обращаясь к наиболее фундаментальным импульсам (тем не менее, мы ещё не произвели фильм такой же жестокий и беспощадный как «Илиада»). Свобода ― работает! У нашей военной мощи ― культурная основа. Враги не смогут соперничать с нами, не став нами. Мудрые соперники не будут даже пытаться победить нас нашими средствами. Вместо этого они будут стремится уйти от военной конфронтации и перейти к террору и нетрадиционным формам атаки на наше национальное единство. В военной сфере будет невозможно превзойти и даже приблизиться к возможностям сил на информационной основе, потому что они есть по сути своей продукт нашей культуры. Наша информационно оснащенная Армия будет использовать множество великолепных средств, но основой её силы будет солдат, а не машина, и наши солдаты будут обладать навыками, которые другие культуры не способны реплицировать. Разведывательные аналитики, избегая сложности человека, любят оценивать силу противника теми средствами, которые он способен приобрести. Но приобретать или производить материалы недостаточно. Это не работало у Саддама Хусейна, не будет работать и у Пекина. Сложную систему взаимоотношений человек-машина, разработанную в американских ВС невозможно продублировать заграницей, так как не одна страна не сможет воспроизвести у себя информационные способности наших солдат и офицеров. Несмотря на все жалобы ― во многом оправданные ― на нашу систему общественного образования, целостная и синергетическая природа образования в нашем обществе и культуре наделяет будущих солдат и морпехов естественным восприятием технологии и такой способностью сортировать и ассимилировать огромные количества разнообразной информации, которой никогда не достигнуть другим народам. Информационные способности нашего среднего мидлклассового ребёнка приводят в остолбенение любого, рождённого ранее 1970 г. Наши компьютерные дети функционируют на уровне, недоступном даже для иностранных элит, и этим они в равной степени обязаны как школе, так и телерекламе, CD-ROM и видеоиграм. Мы превзошли нашу систему образования 19-го века также, как превзошли пилотируемый бомбардировщик. Тем временем наши дети проходят дарвиновский естественный отбор, поглощая такие дозы информации, которые отпугивают многих взрослых. Эти дети станут техно-воинами…»
