Дмитрий Калюжный - Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции
Императрица запретила бранные и поносные слова в официальных бумагах, запретила даже слово раб в подписях под челобитными на высочайшее имя. Она уничтожила за ненадобностью Тайную Розыскную Канцелярию и само «ненавистное изражение «слово и дело», поскольку старание власти об исправлении нравов «возымело желаемое действо». По документам, исходящим от престола, можно сделать заключение, что к последней трети XVIII века понятие государственного интереса стало более весомым по своему значению и, преодолев узкий смысл наполнения казны, приблизилось к, казалось бы, недосягаемому символу «пользы Ее Императорского Величества, Обладательницы Всероссийской». Шло усложнение объекта патриотических чувств подданных, призванных служить монархине, а в её лице – «всякому для государства полезному делу», «благополучию и славе всего отечества, обширной Российской Империи».
Климат и сословность
Патриотизм и благоденствие на Руси проистекали из трудолюбия крестьян и из свободы «среднего» звена, которому дозволено было без испрашивания дополнительных разрешений и лицензий заниматься производительным трудом. Екатерина не нуждалась в проповедниках «свободного рынка» и призывах покупать «отечественный товар». То немногое, что она считала необходимым довести до сведения всего населения и объявляла во всенародное известие, мало походило на обращение Матери отечества, всемилостивейшей государыни к своим подданным. Официальные документы, будь то печатные или оглашаемые в провинциях, были, как правило, не увещеваниями и не обещаниями. Императрица указывала строго наблюдать «исправности платежа подушного сбора», или писала об «употреблении присылаемых от помещика для смирения крепостных людей в тяжкую работу», сообщала об «отсылке в Сибирь не добровольно возвращающихся из Польши и Литвы беглецов и зачёте крепостных людей владельцам их за рекрут» – короче, устанавливала рамки самодеятельности подданных.
Причину формирования подобного режима следует искать не в болезненном пристрастии российского дворянина к угнетению и не в абсурдном деспотизме самодержавной власти, а в сложных природно-климатических условиях российской стороны, определивших сам характер феодальных производственных отношений.
У нас – самая холодная из всех стран Европы зима. У нас самый большой температурный перепад между летом и зимой; не очень удачные почвы; если летом жарко, то не хватает влаги, если, наоборот, много дождей, то нет тепла. В любом случае урожаи низкие. В царской России пшеницы собирали около 7 ц/га, в советское время – до 20 ц/га, в 1992—1997 годах около 14 ц/га. В Канаде стабильно собирают 20 ц/га, и это по западным меркам немного; в Англии, Голландии и Швеции урожаи до 70—80 ц/га!
А надо ведь учитывать, что в суровых условиях и проживание дороже: надо тратиться на дрова (а это затраты труда), на тёплую одежду (почти все русские крестьяне имели шубы), надёжный дом. Русский дом – дорогое удовольствие. В екатерининские времена фунт говядины стоил 2 копейки, курица 5 копеек, пуд сена 3 копейки, десяток лимонов – 3 копейки, топор 15 копеек, бутылка портера английского 25 копеек. А сруб пятистенный – 9 рублей 50 копеек. Мясо-то крестьянин, хоть оно и по 2 копейки, ел только по большим праздникам (как и сейчас). Какой уж там «портер»! Какой дом!
В работах академика Л.В. Милова крепостничество расценивается как «исторически закономерная форма проявления и развития собственно феодальных отношений». Речь о том, что в первую очередь естественно-географические условия существования русского государства повлияли на возникновение отношений крепостной зависимости, как объективно наиболее реального и, в конечном счёте, единственно возможного средства присвоения господствующим классом исторически оптимального прибавочного продукта:
«Режим выживания… бытовавший в крепостной барщинной деревне, жёсткий контроль за крестьянской семьёй и регламентация быта крепостных, запрет раздела дворов, борьба с дефицитом рабочих рук, всяческие препятствия выдаче молодых девушек в чужие владения и прочие «буквально драконовские меры» нельзя упрощённо воспринимать как произвол помещиков, так как эти явления были вызваны безысходностью жизни крестьян.
Ведь и ужесточение режима крепостного права в начале царствования Екатерины II было связано со стремлением правительства хоть как-то сохранить былой уровень развития земледелия в Нечерноземье, в условиях распространения промышленной внеземледельческой деятельности крестьянина. Удержать крестьянские массы на земле можно было только общим усилением режима крепостного права».
Сословие дворян и самодержавное государство были зажаты между необходимостью увеличения объёма валового земледельческого продукта, сохранения стабильности хозяйства и защиты крестьянской семьи от обнищания. Понимая суть проблемы, императрица, укрепляя власть душевладельца, в то же время пыталась воспитать в помещиках чувство ответственности перед государством и престолом за вверенное им, как представителям высшего сословия, зависимое население. При этом прагматичная Екатерина апеллировала не столько к христианским ценностям и гуманным идеям Просвещения, сколько к здравому смыслу собственника:
«Каких-либо определённых условий между господами и крестьянами не существует, – писала она Дидро, – но каждый хозяин, обладающий здравым смыслом, старается обходиться со своей коровой бережно, не истощать её и не требовать от неё чрезмерного удоя».
Таким образом, усиление давления на земледельцев сопровождалось стремлением власти и помещика удержать крестьянский двор от разорения. Эти процессы влияли на формирование общества с жёсткой иерархией. Основными элементами этой пирамиды, пишет Е.Н. Марасинова, «были монарх-самодержец, непосредственно подчинённое ему дворянство, владеющее в свою очередь крестьянством, которого, по словам самой Екатерины, «природа поместила в этот несчастный класс» и «которому нельзя разбить свои цепи без преступления». «Народом», «гражданами», «вернолюбезными подданными» и «усердными детьми своего отечества» были дворяне».
Проблема оказалась в том, что выжатые из крестьян средства в большой степени использовались дворянами не на службу Отечеству, а на личные прихоти и роскошество. На протяжении XVIII века дистанция между привилегированным и податным населением стремительно увеличивалась. Социальные права крестьян сводились к минимуму, а востребованное от них приближалось к максимуму возможного. А феодальному сословию послепетровское законодательство принесло расширение прав и привилегий! Указом от 1727 года было разрешено отпускать дворянство со службы в имения для приведения хозяйства в порядок. С 1736 года один из сыновей в каждом дворянском роду получил право не служить в армии и посвятить себя хозяйственным занятиям в имении. С того же года дворянин уже поступает в службу не с 15, а с 20 лет, и со стажем 25 лет получает право выйти в отставку. Указ 1746 года закрепил монопольнoе право дворянства на владение населёнными землями и крепостными. С 1754 года высшее сословие стали официально именовать «благородным».
Манифестом о вольности дворянства от 18 февраля 1762 года, изданным незадолго до воцарения Екатерины, дворянство было освобождено от обязательного характера государственной службы. Интересно, что дворяне получили вольность за 99 лет и 1 день до раскрепощения крестьян (19 февраля 1861 года).
После выхода Манифеста личная зависимость помещика от монарха, укреплявшаяся на протяжении столетий условной системой землевладения и обязательным характером службы дворян, лишилась экономической и правовой основы, соответственно, принципиально изменились отношения дворянства и власти. Екатерине нужно было предельно повысить эффективность воздействия, дабы «приохотить» сословие землевладельцев к государственной службе. Лна пыталась сделать это через увещевания, предполагая, что «благородные мысли… вкоренили в сердцах всех истинных России патриотов… беспредельную к Нам ревность… а потому и не находим Мы той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была… Мы надеемся, что всё благородное Российское Дворянство… по своей к нам… верности и усердию побуждены будут не удаляться, ниже укрываться от службы, но с ревностию и желанием в оную вступать».
Здесь хотелось бы развеять заблуждение, касающееся малого патриотизма большинства русских дворян конца XVIII – начала XIX века. В исследовательской литературе настойчиво отмечается, что в среде дворянства имелось недовольство по поводу активной наступательной политики самодержавия. Однако эти выводы основываются не на личных документах элиты, а преимущественно на донесениях иностранных дипломатов при петербургском дворе, которые далеко не всегда могли разобраться в мотивах российских подданных и порой выдавали желаемое за действительное. В качестве иллюстрации часто приводятся наблюдения французского посланника графа Л.Ф. Сегюра:
