Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)
– Минуточку, – отвечает он, – я только посмотрю, когда у нас там заканчивается контракт с «Аквафреш»…
Справедливости ради заметим, что белорусы оказались не глупее россиян: у них про Александра Лукашенко было множество прелестных хохм, которые очень быстро перекочевали на русскую почву в 2001–2002 годах. Это тоже куда как символично. Скажем, анекдот про «зализанную дырочку», из-за которой батька всех белорусов не мог справить большую нужду, я слышал в Минске и публиковал в Москве еще в 1998 году. Для переезда на русскую почву ему понадобилось всего-то четыре года. А вот анекдоты про выборы появились в России и Белоруссии почти одновременно, и разница между ними чисто косметическая. Белорусский – про вопрос на референдуме: «Не хотите ли вы, чтобы Александр Лукашенко покинул свой пост?» Варианты ответов: «Да, не хочу» и «Нет, не хочу». Русский – про президентские выборы – 2004: «Если вы хотите, чтобы президентом остался Владимир Путин, поставьте против его фамилии крестик. Если не хотите – поставьте нолик».
Отличительной чертой анекдота является его реактивность. Утром в газете – вечером в куплете, утром в хронике – вечером анекдот. После братиславского саммита, на котором Владимир Путин заверил Джорджа Буша, что демократия в России будет самая настоящая, только с незначительными отличиями, обусловленными национальным характером, – стремительно реанимировался старый, еще горбачевских времен анекдот: «Разница между нашей и западной демократией – совсем незначительная. Примерно как между двумя стульями – твердым и жидким» (сейчас, правда, в ходу вариант про электрический).
Вообще говоря, возрождение политического анекдота можно только приветствовать – как-никак это наш фирменный жанр, вроде народного промысла, и если народ шутит – значит душа его цела. Причем шутит он подчас весьма остроумно – вот, например, такой свежак из коллекции Раскина: «Письмо благодарных россиян: “Уважаемый господин президент! В ответ на клеветнические выпады противников монетизации льгот, утверждающих, что ухудшение нашей жизни – ваша вина, мы твердо отвечаем: нет! Это ваша заслуга!”». С другой же стороны – как-то оно обидно, что люди, вместо каких-никаких действий по исправлению положения, как и в семидесятые годы, ограничиваются травлей анекдотов на кухнях. Но ведь действия возможны тогда, когда предполагается хоть какой-то результат, а время для него еще отнюдь не приспело. И полная бесполезность любых попыток раскачивать лодку подтверждается таким, например, прелестным анекдотом из сравнительно свежих. Ворона сидит на суку и, понятно, держит в клюве сыр. Лиса пробегает внизу и спрашивает:
– Ворона! Будешь голосовать за Путина?
Та молчит.
– Будешь? Молчит.
– Сволочь, в последний раз спрашиваю: будешь?!
– Да!!!
Сыр выпал, с ним была плутовка такова. Ворона в задумчивости пожимает крыльями:
– Ну, а скажи я «нет», что бы изменилось?
Этот важный этап в понимании судеб сыра пока, кажется, не учтен нашими оппозиционерами.
Справедливости ради добавим, что и американцы кое-чему выучились. Их новые образцы – уже собственные, незаемные, – вполне могут конкурировать с нашими. Буш переоделся, загримировался и решил походить по Белому дому – послушать, что о нем говорят подчиненные.
В курилке Чейни доверительно спрашивает его:
– Слыхал, что наш-то президент отмочил сегодня? Умора, вообще…
– Я и есть президент, – обиженно признается Буш.
– А-а, – невозмутимо говорит Чейни. – Ну, тогда я расскажу тебе медленно…
Всюду жизнь, господа.
Анекдот возвращается скорее в виде пирожка, порошка или демотиватора – но хохма, которой обмениваются в подполье, никуда не делась. Что до государственного цинизма и лицемерия, которые для анекдота необходимы, – лицемерия сейчас резко прибавилось. Это до 2011 года все говорили открытым текстом. Сейчас врут даже больше, чем в начале восьмидесятых, и, главное, бездарнее – ибо сама идея бездарности входит в набор триумфальных государственнических качеств.
Девятая линия
Возвращение на дачу
Девочку звали Валя, и это имя для меня с тех пор не имеет ничего общего со своим советским ореолом: Валентина была обычно ткачиха, повариха, положительная героиня, жена пьющего мужа, у которой наконец хватает принципиальности выгнать его и в одиночку поднять вихрастого сына. Она и переводится как здоровая, сильная. Валя была, напротив, бледна и тонка, хотя в самых дальних походах за грибами никогда не уставала. Мы с Лехой не были в нее влюблены, и вообще в тринадцать лет, по крайней мере в те времена, никаких влюбленностей не бывало. Это было другое состояние, которое влюбленность могла только испортить.
Они жили на Девятой линии, – видимо, наш дачный поселок планировался ленинградцем: на всех улицах было два ряда домов, и только Девятая граничила с лесом. Валя вообще была пограничное существо, и Девятая линия была ей совершенно впору. Мы с Лехой и еще какой-то мелкотой с нашей Пятой линии ходили по вечерам шататься и заглядывать за чужие заборы или катались на великах, предпочитая именно Девятую, на которую наползал из леса таинственный туман. И по выходным на этом участке всегда был детский концерт – они, наверное, всю неделю готовились, а когда в пятницу вечером приезжали из города родители (некоторых ходили встречать на станцию, некоторые сами добирались на «жигулях»), им рассказывали накопившиеся за неделю новости, показывали созревшие помидоры и подросшие огурцы, или коллекцию бабочек, или гигантский белый гриб, а потом показывали самодеятельность. У них на участке еще был театр, набор «Золушка» для вырезания из бумаги, в этом мы уже участвовали. Леха даже принес патефон, который перед этим починил мой дед, и театр стал музыкальный, как в лучших домах.
Это было лето 1981 года. Все боялись войны. Сейчас этого почти никто не помнит, но тогда войной пахло – отчасти после Олимпиады, на которую не приехали американцы, отчасти в связи с Афганистаном, еще постоянно говорили по радио про космическое оружие, а радио ведь на даче не выключается, «Маяк» с его «Подмосковными вечерами» так и звучал над грядками. Однажды за лесом что-то ужасно загрохотало и грохотало часа три, все выбежали к правлению, один пьяный парень все причитал, что ему назавтра в военкомат, и непонятно было, что его больше огорчает: то ли что он не успел к началу войны, то ли что ему призываться в самом ее начале, традиционно для нас неудачном. Мы долго запрягаем, но быстро ездим. Потом оказалось, что там прорвало газопровод, но почему грохотало – никто так и не узнал. Может быть, этот страх войны как-то способствовал тому, что все запомнилось с исключительной, никогда потом не повторявшейся яркостью. Вообще настоящее дачное лето бывает только одно, это уж закон, его потом всю жизнь и вспоминают – потому что только один раз все так сходится: какой-нибудь замечательный новый друг, первая любовь, интересные гости, разоткровенничавшийся сосед, оказавшийся бывшим разведчиком или вообще призраком, и плюс именно тот возраст, когда это запоминается лучше всего. Вот у нас так было в восемьдесят первом году: мне было тринадцать, Лехе одиннадцать, Валя со своими двенадцатью ровно посередине, а мелкота, которой мы чинили велосипеды и рассказывали ужасы, была по большей части дошкольная, максимум второклассная.
На Валин концерт мы попали случайно (она пела что-то бразильское, с пластинки, не понимая слов, хоть и учила испанский, и это тоже делало ее иномирным существом, поскольку все вокруг учили обычный английский). Мы стояли за забором, были замечены и приглашены. Вообще там всякие попадались люди, в том числе агрессивная молодежь из ближайшей деревни, и при всем дачном гостеприимстве у нас не принято было зазывать в гости кого попало. Но мы с Лехой, видимо, не выглядели шпаной или очень уж откровенно восхищались тем, что видели, а потому нас позвали, и мы сразу же поучаствовали – я что-то прочитал, потому что стихов всегда знал множество, а Леха рассказал, как ловить летучих мышей на белую тряпку. Это был рассказ из личного опыта: однажды у него летучий мышонок влетел в развешенное на участке белье, но заблудился он так или его действительно привлекало белое, мы тогда не знали. Я, кстати, до сих пор не знаю, видят летучие мыши в темноте или ориентируются по ультразвуку. Но всем было очень интересно.
Да, летали мыши, в лужах водились пиявки, недалеко от пруда видели ужа, Валя увидела однажды огромную зеленую бабочку с серебристой изнанкой тонко вырезанного крыла – до сих пор не знаю, что это было такое и откуда к нам залетело. Хотели поймать, но какое там. Скучно не было никогда, книжным детям вообще никогда не бывает скучно вместе, потому что они не озабочены доминированием, – а ведь нет ничего скучнее постоянной взаимной приглядки, конкуренции, поиска чужих слабостей и уязвимостей: все время что-то вместе придумывали, и никто никого не притеснял. Ходили к военному городку, куда, конечно, не пускали, но издали доносились успокаивающие звуки стрельбы: все спокойно, армия на страже. За грибами – так вообще почти каждый день, однажды заблудились, вышли очень далеко, у железнодорожных путей близ самого Чехова, гордо проехали одну остановку в электричке. Тогда, кстати, почти ничего не нашли: почему-то чем дальше от дома, тем меньше было грибов. Мы все ищем счастье где-то, а оно под носом, – я был ребенок домашний и уже тогда это понимал. На эту тему была целая дискуссия. Штаб был оборудован в низких и толстых ветках чрезвычайно удобного дуба за лесом, ближе к станции. Что планировали в штабе, почему вообще штаб? Ничего, просто секретное место. Праздновали Хеллоуин. Про него знали из старых журналов «Америка». Америка почему-то не возбуждала страха, война могла начаться, но не по ее вине, как для иного верующего все катастрофы и ураганы происходят не по вине Бога, а в силу высших, неподконтрольных Богу причин. Хеллоуин празднуется 31 октября, а у нас было 31 июля: встретиться в Москве и отпраздновать его осенью не планировали. По умолчанию Москвы как бы не было, и мы там не узнали бы друг друга. Мы даже с Лехой в Москве никогда не виделись, хотя на даче были не разлей вода. Тыквы не было, была трех литровая банка, надетая на шест, сверху к ней прилепили восковую свечу, свеча горела, мы носили эту банку как светящееся привидение, соседская шестилетняя Юлька оглушительно визжала. Один раз набрали страшное количество земляники, у меня даже голова кружилась, столько пришлось за ней нагибаться. И театр, само собой: после «Золушки» поставили «Кота в сапогах», потом для мелкоты историю про Бабу-ягу, и концерты были до самого августа – это уж как заведено.
