Александр Горянин - Россия. История успеха. Перед потопом
Жизнь смягчала суровость многих законов, другие по прошествии времени переставали исполняться, третьи не исполнялись с самого начала. Так, еще в 1734 г. крестьянам запретили заводить суконные фабрики, но исследователи, изучавшие работу знаменитой екатерининской Комиссии по разработке нового Уложения (1767–1770), обратили внимание на то, что купцы в ней жаловались на конкуренцию со стороны крестьян. Ричард Пайпс («Россия при старом режиме». – М., 2004) не без удивления констатирует: «Государственные и помещичьи крестьяне начали превращать свои домашние ткацкие станки в большие фабрики с сотнями рабочих…» И далее: «К началу XIX в. основная часть русской торговли контролировалась крестьянами».
18 февраля 1762 г., через 37 лет после смерти Петра I, последовал Манифест о вольности дворянства, разрешавший дворянам не служить, нежиться в своей деревне, выезжать за границу, жить и путешествовать где угодно. Многие крестьяне посчитали, что с этого момента удержание их в крепостной зависимости стало незаконным, и начали ждать следующий указ – о вольности крестьянства. Они не знали, что ждать им придется 99 лет и 1 день. Несбывшиеся ожидания крестьян прорвались во время пугачевского бунта.
Пугачев, кстати, обещал награждать примкнувших к нему «древним крестом и молитвой, головами и бородами, вольностью и свободою и вечно казаками». Ничего экономического, только старая вера, только отмена бритья бород – и свобода, свобода, свобода[46].
Крестьянские выступления во множестве имели место и после восстания Пугачева, но до размаха пугачевщины им уже было далеко. Объясняется это как раз экономическими причинами – улучшением жизни сельского населения, начавшимся во второй половине XVIII в. Под впечатлением крестьянской войны власть четверть века не повышала налоги (что в условиях ползучей инфляции означало их снижение), а помещики не повышали ренту. «Большинство русских подданных живет лучше, чем огромное большинство населения во Франции, Германии, Швеции и некоторых других странах. Это можно сказать о всех классах»[47] – таков вывод англичанина Уильяма Тука (Took), автора вышедшего в 1799 г. двухтомного исследования о тогдашней России. Е. В. Тарле собрал целую небольшую антологию высказываний европейских современников Тука, пришедших к тем же выводам.
Но была еще одна причина. Огромное впечатление на крестьян произвело милосердие, проявленное к побежденным после подавления пугачевского бунта, двухлетней крестьянской войны, до основания потрясшей всю Россию. Суд по делу о бунте, происходивший в декабре 1774 г., приговорил к смертной казни Пугачева и еще пятерых главарей; 18 мятежников приговорили «к наказанию кнутом и к ссылке на каторжную работу». Остальные были… помилованы. «Помилованные мятежники были на другой день казней приведены пред Грановитую палату. Им объявили прощение и при всем народе сняли с них оковы… В конце 1775 г. обнародовано было общее прощение и повелено все дело предать вечному забвению» (А. С. Пушкин. «История Пугачева»). Была ли на памяти человечества более милосердная страна?
Неверующий народ истолковал бы подобное милосердие как слабость государства и приглашение к новым бунтам, но для наследников Святой Руси это было доказательством правоты государства и неправоты бунтовщиков, особым видом наказания для них.
Когда жизнь «в крепости» длилась уже не одно поколение, крепостные начинали думать, что и земля «крепка им». Отсюда крестьянская иллюзия: «Земля наша, а мы – помещиковы». Даже продажу целой деревни крестьяне понимали так, что один барин купил у другого право взыскивать с них долг в виде оброка или барщины.
Конец 1796 г. стал порой надежд для крепостных. 7 ноября, на следующий день после смерти Екатерины II, последовал указ Павла I о приведении к присяге всех сословий, в том числе помещичьих крестьян (такая присяга была упразднена для них в 1741 г.). 10 ноября 1796 г. был отменен рекрутский набор, 27 ноября крестьянам предоставлено право апелляции на решения судов по их делам и право подавать жалобы на помещиков, в том числе и на имя самого государя. Интересно, что эти указы вызвали крестьянские волнения в 32 губерниях из 50: крепостные поняли эти меры как уравнение сословий и утрату помещиками прав распоряжаться ими и заставлять их работать на себя.
Волнения не смутили Павла. 10 декабря 1796 г. была отменена обременительная для крестьян хлебная подать, 16 декабря крестьянам и мещанам прощены недоимки в подушном сборе, а 10 февраля следующего года последовал указ о запрещении продавать дворовых и крепостных без земли. Император напоминал этим: то, что крестьянин прикреплен к земле, не означает, что он – собственность помещика. Манифест 5 апреля 1797 г. запретил принуждать крестьян к работам в воскресные и праздничные по церковному календарю дни (а таких было много!). Оставшиеся шесть дней недели предписывалось делить поровну между работами крестьянина на себя и на владельца, то есть, как поясняет академик А. Н. Сахаров (директор Института российской истории), «впервые в России законодатель-самодержец встал между помещиком и крестьянином, жестко регламентировав крепостническую эксплуатацию». Этот манифест, «взятый в сочетании с другими крестьянскими узаконениями Павла I, во многом предвосхитил эволюцию антикрепостнического законодательства в царствование Александра I и Николая I вплоть до подготовки самой крестьянской реформы. М. М. Сперанский считал его «замечательным для своего времени», полагая, что «в его смысле скрыта целая система постепенного улучшения быта крестьян». Современная историческая мысль признает, что именно от этого павловского манифеста берет свое начало процесс правительственного раскрепощения крестьян в России».
Меры Павла I не могли не вызвать подозрений, что он готовит полное освобождение крепостных. Бытует много версий убийства Павла в результате английского заговора, но куда вероятнее, что за этим преступлением стояло дворянство, потерявшее голову от перспективы остаться без прокорма.
Крестьяне довольно часто протестовали по тем или иным поводам, но всегда в уверенности, что царь на их стороне. На этом настаивает ряд исследователей, изучавших конкретные дела о крестьянских волнениях. «Крестьяне обычно «легализировали» свои выступления прямым обращением к царю. Жалоба или прошение на имя царя зачастую составлялись в самом начале выступления, а уже в разгар борьбы появлялась возможность оттянуть неблагоприятный для крестьян исход выступления ссылкой на ожидание царского решения. Случаи благоприятного решения царя или ведомств усиливали заблуждения крестьян»[48]. Советский историк 40 лет назад обязан был употребить слово «заблуждения».
Наиболее распространенной формой протеста являлись жалобы на помещика или на управляющего. Крестьяне тратили большие средства на посылку ходоков, ведение судебных дел. Под давлением крестьянского недовольства Комитет министров 24 декабря 1821 г. постановил, что в случае основательности жалоб крепостных имение должно браться под опеку, а дворовые отпускаться на оброк.
5. Не рассосется ли само?
Павел не был первым, кто думал о раскрепощении, его мать не раз озвучивала ту же мысль, чем также пугала дворянство. Одной из причин, почему Екатерина II так и не решилась на конкретные шаги, был пример родственной ей Германии. «Ничто не принадлежит вам, душа принадлежит Богу, а ваши тела, имущество и все, что вы имеете, является моим», – гласил помещичий устав, определявший повинности крестьян германского княжества Шлезвиг-Гольштейн, откуда происходили ее мать и покойный муж. Устав не средневековый, а 1740 г. – времени, когда она была уже отроковицей. Не менее впечатляющим был пример ее современника Фридриха Великого, который не делал послаблений прусским крепостным (хотя и бесплатно выделял им семена желательных культур).
Внуки Екатерины, императоры Александр I и Николай I, тоже тянули с реформой, ожидая, как повернут события в Пруссии, с ее гораздо более старым (с XIII в.) крепостничеством, и в других германских государствах, где освобождение крестьян началось между 1807 (Вестфалия) и 1831 (Ганновер) годами, но, по словам Франца Меринга, «растянулось на два поколения».
В 1816–1819 гг. Александр I даже пошел на эксперимент, освободив крестьян без земли в прибалтийских губерниях, и результат был сочтен отрицательным: большинство крестьян стали батраками. Слухи о том, что стоит лишь перейти в «русскую веру», как сразу получишь надел земли во внутренней России, побудили 75 тыс. латышских и эстонских батрацких семей перейти в православие. Это потрясло Петербург: хоть православная вера и крепче лютеранской, рассудили там, но, если в корневой России освободить крестьян без земли, не начнут ли миллионы русских безземельных батраков проситься в какую-то иную веру? В верхах было составлено более дюжины проектов отмены крепостного права, но на решительный шаг власть не отваживалась.
