Коллектив авторов - Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
Если бы речь шла о славянофилах, народниках или эсерах, даже о Чернышевском с Герценом, то такой вопрос не возникал бы. Все те, кто предлагал соединить идею прогресса, как бы они ее ни понимали, с идеей сохранения крестьянской общины, в определенном смысле были консерваторами. Большевики, кстати, тоже. И не только потому, что приватизировали, придя к власти, эсеровскую аграрную программу, составленную из наказов крестьян, но и потому, что опирались на глубоко укорененную в народной ментальности враждебность ко всем прежним государственным институтам и ассоциируемым с ними социальным группам, ко всем «господам». А в чем консерватизм и почвенность либерал-консерваторов?
Алексей Давыдов: Докладчик и поддержавший его Михаил Афанасьев говорили о земстве…
Игорь Клямкин:
Земство было замечательным институтом, много сделавшим для страны и ее населения. Но насколько важная роль отводилась ему в народной культуре? Трудовики, представлявшие крестьян в Государственной думе, – они ведь не о земстве там говорили, а об отмене частной помещичьей собственности на землю и сохранении общины, которую начал демонтировать Столыпин и которому в списке либерал-консерваторов, составленным Афанасьевым, тоже нашлось место. И на выборах в Учредительное собрание «почвенная» Россия тоже, как известно, проголосовала не за политических наследников Тургенева. Деревня проголосовала в основном за эсеров, а город – за большевиков.
Я говорю обо всем этом потому, что доклад Алексея Алексеевича можно истолковать в том смысле, в каком истолковал его Вадим Межуев. А именно, что под либерал-консерватизмом докладчик понимает предрасположенность либералов к диалогу с авторитарной властью. Не думаю, что Алексей Алексеевич с такой трактовкой согласится. Но в таком случае ему придется разъяснить, что именно в его тексте подразумевается под консерватизмом и почвенностью. Ну, а если согласится, то это будет, пользуясь сравнением Алексея Давыдова, равносильно призыву к диалогу комара с супертяжеловесом. Или, говоря иначе, к диалогу с политическим монополистом, который диалогоспособен только на своей территории, т.е. при условии признания за ним права на монополию.
В общем виде мне постановка проблемы, предложенная докладчиком, импонирует. «Война дискурсов» – это плохо, диалог – это хорошо. Для продвижения от войны к диалогу любой опыт такого продвижения – и отечественный, и зарубежный – может быть полезен. Правда, в изложении Алексеем Алексеевичем французского опыта мне не хватает конкретности. Хотелось бы знать о том, что именно делали французские интеллектуалы для примирения дискурсов. В докладе представлен результат их деятельности, а не процесс его достижения. Поэтому не очень понятно, какие уроки мы могли бы из этого опыта для себя извлечь.
Впрочем, в России я сегодня решения задачи, поставленной в докладе, не вижу. Организовав и проведя в Интернете две широкомасштабные дискуссии, в которых участвовали десятки экспертов разной идеологической ориентации (в том числе и три участника нашего семинара), я пришел к выводу, что для продуктивного диалога в нашей интеллектуальной среде отсутствует общее ценностное основание. И все же, если проблему не ставить, то решения и не будет. Но ставить ее – согласен с Вадимом Межуевым – нужно не перед властью, опирающейся на муть-чернуху и ее поощряющую, а перед той частью общества, которая мути-чернухе культурно противостоит. Так я понимаю давыдовское «одностороннее усиление».
Завершить нашу дискуссию, как всегда, предлагаю докладчику.Алексей Кара-Мурза:
«Свою задачу как историка и политолога я вижу в том, чтобы воссоздать историю либерально-консервативного проекта в России»
Хочу поблагодарить всех за участие в обсуждении моего доклада и отреагировать на некоторые выступления. Повторю: Иван Сергеевич Тургенев мне интересен как тип «русского европейца», который практически превратил политику в часть культуры – политическую культуру. Его политическая позиция органично проросла из его самоощущения в культуре. Напомню, что он был энциклопедически образованным человеком, получившим классическое образование и одно время хотевшим посвятить себя философии. Тургенев – это и есть воплощение либерально-консервативного синтеза, т.е. европейскости и русской почвенности одновременно.
Некоторые участники дискуссии сделали акцент на том, что либерально-консервативный синтез – это, мол, диалог либералов с консервативной властью с целью получения приемлемого позитивного результата. Но моя главная мысль все-таки иная: встреча и последующий синтез традиции и искомой новации происходят в мировосприятии индивидуального русского человека, это внутреннее самоощущение. Только люди такого склада способны сделать позитивное дело в России.
Конечно, есть еще и серьезный вопрос о том, насколько этот либерально-консервативный тип личности способен стать «массовым» в России. Я полагаю, что только он и имеет шансы стать «массовым» – в отличие, например, от либерал-радикалов, которые будут непременно отторгнуты русской традицией. Тем более что они и сами себя от нее отлучают.
Людей либерально-консервативного склада было много в России, и считать их «маргиналами» просто нелепо. Недавно мы отмечали столетие со дня кончины Василия Андреевича Караулова – христианского теоретика, православного человека и одновременно либерала, члена ЦК кадетской партии, главного спикера либералов по вероисповедным вопросам в Государственной думе. Когда он в 1910 году скончался, за его гробом на Волковское кладбище Петербурга шло 100 тысяч человек. Умершего незадолго до этого Сергея Андреевича Муромцева хоронила, как мы знаем, вся мыслящая Москва. Какие же это «маргиналы»?
Другое дело, что сейчас Россия редко порождает такие синтетические фигуры. Думаю, что во многом из-за незнания и непонимания собственной истории. «Война дискурсов», «тупой упор реакции и революции», о чем сто лет назад говорил либерал-консерватор Петр Бернгардович Струве, продолжают, к несчастью, иметь место.
Свою задачу как историка и политолога я вижу в том, чтобы воссоздать историю либерал-консервативного проекта в России. Этот альтернативный проект имел серьезные шансы на реализацию в начале ХХ в. После реформ Александра II, несмотря на попятные действия двух последних русских императоров, в России сосуществовали две политические субкультуры, которые иногда называют «опричной» (господствующей) и «земской» (либерально-оппозиционной). Их, кстати, во многом формировали два типа административно-политической карьеры в России – «по назначению» и «по выборам». Вторая, либеральная субкультура настолько усилилась в начале прошлого столетия, что в некоторых регионах России (не только и подчас не столько в столицах) она начала переигрывать своего традиционалистского конкурента.
Большое число уездных и даже губернских земских собраний и управ были «захвачены» либералами-земцами. Когда я езжу с лекциями по регионам, люди с удивлением узнают, что, оказывается, в Воронеже или Томске на посту городского головы в 1904–1906 годах успешно работали либералы, активные члены кадетской партии (в данных конкретных случаях – замечательные люди Петр Ростовцев и Алексей Макушин). Именно при либералах городское хозяйство русских городов пережило небывалый подъем – мостились улицы, проводилось электричество, строились школы и больницы. Причина одна: земская субкультура «по избранию» выводила наверх лучших, которые тщательнейшим образом отчитывались перед избирателями.
Вот вам и ответ на вопрос о том, можно ли в России победить коррупцию и могут ли либералы быть избранными на высокие посты народом России. Могут и непременно будут избраны, если это будут люди калибра Муромцева, Караулова, Макушина или Ростовцева. Повторяю, все это были люди «земского типа» – либерально-консервативные по своему умонастроению.
Мой доклад был написан, чтобы попытаться в очередной раз доказать уже высказывавшуюся мной на семинаре мысль: в России сосуществуют и борются европейская культура и антиевропейская власть. Та власть, которую некоторые радикальные «западники» иногда принимают за самобытную русскую культуру. Эту власть нужно и можно окультурить, т.е. европеизировать. Шансы для этого есть, что я и доказываю, проводя аналогию между Тургеневым и Вольтером.
Вольтер, как известно, поехал учиться в Англию у либерала Локка, и, когда он вернулся, его обвинили в шпионаже в пользу Англии и посадили в тюрьму. Французский англоман, т.е. «западник», Вольтер тогда считал, что настоящая политика, осмысленная и культурная, есть только в Англии. А во Франции правит, по его выражению, «гадина». Но эта вольтеровская критика за счет прививки европейского рационализма начала что-то менять и во Франции.
Да, никакого диалога вольтеровского либерализма с демократизмом Руссо не случилось бы, если бы не цепочка революционных событий, обеспечивших давление снизу. Удастся ли в России обойтись без больших потрясений? Я в этом не уверен. Пока либералы оказывались в ней у власти в результате национальных катастроф. Поражения в первых антинаполеоновских войнах – востребованы конституционные проекты Сперанского (потом его выкидывают за ненадобностью). Поражение в Крымской войне – начинаются александровские реформы. Поражение в Русско-японской войне и революция – власть идет на созыв Думы и Конституцию. Но многое все же зависит в России и от самих либералов. От создания и развития просвещенной «либеральной среды» и собственной, русско-европейской по характеру «субкультуры», которая несомненно выдвинет новых лидеров.
