Андре Моруа - Открытое письмо молодому человеку о науке жить. Искусство беседы
Самые заурядные мысли своей любовницы, принадлежащие ей самой, мужчина всегда предпочтет мыслям глубоким и верным, которые она могла слышать от другого мужчины.
Существо самое ничтожное и пустое может внушить к себе любовь, стоит ему создать вокруг себя таинственный ореол непостоянства.
Зачастую в беседе мужчины и женщины шутливая легкость тона нужна лишь для того, чтобы прикрыть нетерпеливость желания. Сознавая силу, которая их толкает друг к другу, и опасность, которая им угрожает, они словно пытаются защитить свой покой деланным безразличием разговора. Тогда каждое слово – намек, каждая фраза – разведка, каждый комплимент – ласка. Тогда речи и чувства текут двумя параллельными потоками, один над другим, и верхний поток, где струятся слова, – это лишь знаки, лишь символы потока глубинного, где мечутся смутные образы.
При зарождении любви влюбленные говорят о будущем, при ее закате – о прошлом.
Как чудесна беседа, озаренная лучами любви! Самые обыкновенные слова внезапно вспыхивают ярким блеском. Фрукты и овощи под небом Венеции…
Мне нравятся слова Стивенсона: «У всякой беседы есть только три темы: я – это я, вы – это вы, все прочие – это чужие».
Каждый человек окутан покровами таинственной дымки. Большая радость интимных отношений – видеть, как один за другим развеиваются эти туманы, и угадывать за ними истинные контуры духа. Любовь нуждается в том, чтобы тайна рассеялась. Но она не меньше нуждается в том, чтобы тайна осталась. Слишком яркое солнце утомляет, клонит в сон.
Уверенность в том, что их любят, для робких душ благотворна: она придает им естественность.
Когда люди любят долго и счастливо, они становятся настолько близки друг другу, что каждый из них знает, о чем думает в это мгновенье другой. Б. бродит вдоль мыслей любимой женщины с такой же приятной уверенностью, с какой он каждый вечер отправляется на прогулку по своему саду.
О доверительности
Желание рождается из неожиданного соприкосновения двух тел, доверительность – из неожиданного соприкосновения двух восприимчивых натур; и так же, как первого недостаточно, чтобы возникла любовь, так недостаточно и второго, чтобы возникла задушевность.
Пока собеседники не добрались до водоносного слоя воспоминаний, разговор хиреет и чахнет. Стоит им только коснуться этого глубинного слоя – и доверительность начинает бить ключом.
Нет ничего приятнее, чем вдруг ощутить, как к беседе, до той поры сухой и бесплодной, подкатывает из артезианских глубин невидимая еще волна свежести и прохлады.
Люди даже самые скрытные тоже испытывают потребность поверить свои секреты, но они делают это в форме общих идей. И считают себя в безопасности под такою личиной. Впрочем, я и сам, когда пишу эти строки…
Совет – это всегда исповедь.
Система водонепроницаемых переборок бывает необходима в дружбе. Если секреты, доверенные тебе всеми твоими друзьями, размещены в одном общем трюме, тогда крушение дружбы даже с одним из них потянет ко дну все твое существование.
Чтобы не выбалтывать тайн, необходим твердый характер. Скука создает ощущение пустоты и, порождая подобие мощной воздушной тяги, вздымает из глубин души секреты, которые ты предпочел бы там оставить.
Когда откровенность взаимна, это, казалось бы, гарантирует от нескромности. Куда там! Собственные дела в глазах каждого человека настолько несхожи с делами других, что для него вполне естественно выдать чужой секрет и при этом надеяться, что его-то секрет будет сохранен.
Доверительность вынуждает человека любить или ненавидеть тех, с кем он был откровенен. Ибо в конце концов выясняется, достоин ли собеседник такой откровенности, во благо ли он ее употребил.
Овидий не прав. Именно в несчастье человек обретает множество друзей. Быть наперсником счастья – удел и добродетель немногих.
Тот, перед кем вы изливаете душу, непременно переводит разговор на ваши беды и горести: ему нужно пополнять свой альбом. У коллекционеров признаний, так же как у коллекционеров почтовых марок, всегда остаются в альбомах незаполненные места.
В умении хранить секреты есть свои радости, которые должны были бы сделать из этого качества ходячую добродетель.
«Одно из пренеприятнейших свойств наших болезней, – говорила мадам Дюдеффан, – заключается в том, что, заболев, мы становимся добычею дураков, которые, не ведая, как нам помочь, тащат нам свою скуку и называют это милосердием».
Великий знак доброты – умение забывать воспоминания других.
Иные женщины, чистые и невинные, приписывают себе несуществующие грехи, чтобы было в чем каяться на исповеди; иные души, тихие и безропотные, под воздействием неуравновешенного наперсника впадают в отчаяние. Не в том ли и состоит опасность откровенных признаний?
Доверительность может легко привести к несчастью. Она выявляет родство душ, о котором мы до тех пор не догадывались.
Когда иные женщины просят своих приятельниц не разглашать доверенную им тайну, они делают это лишь для того, чтобы новость как можно скорее распространилась.
Пожалуй, только романисту не составляет труда быть скромным: его признания выходят на люди в маскарадных костюмах.
Большое удовольствие – быть хранителем признаний разных лиц на одну и ту же тему. К тебе сходятся перекрестные мнения и высвечивают различные грани людей и поступков. Особенно приятно, когда острие одного признания плотно входит в зазор другого, полностью завершая картину.
В беседах друг с другом женщины охотно имитируют дух товарищеской солидарности и той доверительной откровенности, какой они не позволяют себе с мужчинами. Но за этой видимостью дружбы – сколько бдительного недоверия, и как оно, признаться, оправданно!
В голосе, которым человек читает вслух, отражается не его подлинная сущность, а то, каким ему бы хотелось быть. Это голос персонажа, каким он себе его представляет.
О злословии
Опасаясь казаться скучными, мы редко позволяем себе доброжелательство к людям; но мы напрасно боимся: это было бы так оригинально.
Каждый убежден, что другие ошибаются, когда судят о нем, и что он не ошибается, когда судит о других.
Если б мы знали других, как знаем себя, тогда даже самые предосудительные поступки показались бы нам достойными снисхождения.
Когда я, провинциал, к тому же воспитанный в семье очень строгих правил, приехал в Париж, первые же услышанные мной разговоры привели меня в ужас. На званом обеде гости с наслаждением перемывали косточки ближним, рассказывая о них смешные и скабрезные истории. Все эти обвинения показались мне злыми и бездоказательными. Стать когда-нибудь предметом подобных сплетен представлялось мне верхом несчастья.
Но с годами я начал замечать, что сама всеобщность злословия во многом подрывает его силу. Если обвинения ложны, они быстро забудутся и человек с характером сумеет должным образом себя поставить. Если они верны, это тоже ничего не изменит: его будут принимать с прежним радушием, и даже друзья от него не отвернутся. Общество наказывает только такие пороки, которые опасны для его устоев. Свет держится на светских сплетнях – и не станет преследовать тех, кто дает этим сплетням пищу.
Генри Джеймс, большой психолог и человек серьезный, превыше всего ценил gossip, сплетни. «Только благодаря им, – говорил он, – можно что-то узнать о человеке».
Нужно вменить себе в правило никогда не распространять чужого злословия, пока не проверишь, насколько оно справедливо. Правда, тогда придется навсегда замолчать.
