Мордехай Рихлер - В этом году в Иерусалиме
В лихие времена «сухого закона» американские бутлегеры затаривались в одной из экспортных лавочек Сэма, а затем на своих «шестых хадсонах» везли груз проселочными дорогами, таща за собой метровые цепи, чтобы взвивающаяся столбом пыль заслоняла их от погони. В книге профессора Марруса меня раздражает вовсе не стиль письма, он внятен и не отягощен расхожими фразами, а усердие, с каким он растягивает этот трюк на семьдесят лет. Сэм Бронфман, совершеннейший граубер (неотесанный мужлан), родился в Канаде. Один из немногих. Ошибка профессора Марруса, таким образом, состоит в том, что, потакая причудам семейки старого пирата, он втискивает бурные контрабандные годы в сотню из 470 страниц своей книги, а дальше «Мистер Сэм» вырождается в традиционную историю делового успеха, с упором на благотворительную деятельность Сэма и его помощь еврейской общине. Хотя, справедливости ради, следует отметить, что кое-где на этих страницах всплывают, для противовеса, намеки на жалкие светские потуги Сэма, его неуемную жажду почестей и восхвалений.
В позднейшие годы Мейер Лански явственно завидовал двум своим бывшим поставщикам-бутлегерам, Сэму Бронфману и Льюису Розенштейлу, которые успешно выплыли из мутных вод «сухого закона» и заделались законопослушными магнатами ликеро-водочной промышленности. «Почему как „гангстер“ — так сразу Лански, — вопрошал он, — а не Бронфманы или Розенштейлы?»
Ответ, по крайней мере в случае с Сэмом, заключался в том, что он был заметно умнее Лански, что этот неприкаянный человек, всегда, по словам его любимого поэта Теннисона, был готов «ухватить удачу за подол». А еще Сэм, безусловно, стремился к респектабельности ради своих детей, хотя им оказалось далеко до успехов отпрысков другого исправившегося бутлегера, одиозного Джо Кеннеди.
Поначалу Сэм подавал надежды как вполне безобидный враль, нахально, правда, без особого успеха карабкающийся по социальной лестнице.
В 1921 году, пишет Маррус, «сионистский лидер Хаим Вейцман ездил по Канаде и Соединенным Штатам в поисках сторонников еврейской колонизации Палестины. <…> Сэм впоследствии заявлял, что познакомился с Вейцманом в Монреале и за обстоятельными беседами на насущные сионистские темы укатил с ним на поезде до самого Виннипега». Если и был такой эпизод, то у Вейцмана он в памяти не отложился, ибо в исчерпывающей биографии первого израильского президента, написанной Норманом Роузом, Сэм не удостоен даже примечания. Однако профессор Маррус откопал-таки одного Бронфмана в бумагах Вейцмана — в письме от 18 марта 1927 года упоминается Сэмов младший брат: «Аллан спрашивает у сионистского лидера совета, приобретать ли долю в „Коммершиал солвентс корпорейшн“, фирме, владеющей лицензией на химические патенты Вейцмана».
Сэм перебрался в Монреаль в 1924-м и спустя четыре года свил в районе Уэстмаунт, в особняке по адресу: Бельведер-роуд, 15, родовое гнездо. И хотя он уже тогда был богат, это далось ему очень не просто, ведь он был пришлый чужак в стане «белых людей», запятнанный вдвойне — не только бутлегер, но и еврей. Тем более что это было время разгула антисемитизма в Канаде.
Джон Букен, 1-й лорд Твидсмьюир Элсфилдский, который в 1935 году сделается генерал-губернатором страны, уже написал шпионский детектив «Тридцать девять шагов», в котором отважный хороший разведчик объясняет главному герою Ричарду Ханнею, что за каждой подпольной финансовой организацией скрывается «хилый еврейчик с землистым лицом и цепким взглядом в инвалидной коляске». Р. Б. Беннет, который в 1930 году станет премьер-министром, в свою бытность в Саскачеване горячо поддерживал дикий лозунг куклуксклановцев: «Один флаг, один язык, одна система образования, одна национальность, одна религия». А в 1935 году Беннет сдаст свой пост Макензи Кингу[140], приходившему в ужас при мысли о том, что прилегающие к его кингсмерскому поместью земли могут попасть в лапы евреев.
В двадцатые и тридцатые годы религиозная нетерпимость наблюдалась в Канаде повсеместно, но особенно она свирепствовала в Квебеке. Там какой-нибудь Национальный союз «заднескамеечников» мог на законодательном собрании провинции встать и безнаказанно процитировать «Протоколы сионских мудрецов». А в Монреале аббат Гру, каноник Эмиль Шартье, ректор Монреальского университета, кардинал Вилльнев и прочие клирики позволяли себе исподтишка пинать евреев и превозносить фашизм, выплескивая свой доморощенный расизм со страниц «Ле Девуар», «Л’аксьон католик», «Ле Патриот» и других печатных изданий. А профессор Маррус о том, что происходило тогда в Монреале, похоже, ничего не знает, поскольку пишет: «…в [городе]… царила атмосфера этнической терпимости, так что и евреи, и представители других национальных меньшинств чувствовали себя там, как дома».
В ответ на остракизм со стороны привилегированного белого сословия и франкоязычной части общества, на изгнание из престижных клубов деловой элиты («Маунт-Ройял», «Маунт-Стивен», «Сен-Дени») Сэм превратил себя в пародию на шотландского лэрда. Эта вдохновенная бессарабская деревенщина, это дитя из дерновой лачуги в прериях решило, что его истинная родина не земли за чертой оседлости, а Шотландское нагорье. Взамен Стены Плача — Каллоден; и, разумеется, романы сэра Вальтера Скотта, которые больше коррелируют с его происхождением, нежели рассказы Шолома-Алейхема. Возвращаясь домой из Лондона или Шотландии, куда он ездил в надежде втереться в общество ликеро-водочных баронов, сквернослов и донельзя простецкий парень Сэм взял моду кстати и некстати украшать речь изысканными «Неужто?» и «Прошу покорно!». В фамильном особняке на Бельведер-роуд появились рыцарские латы. Семейного шофера переодели в темно-синюю униформу — двубортный пиджак, бриджи и сапоги. Дворецкий Йенсен был из ветеранов датской королевской гвардии. Бедняга Сэм ел дома непременно в пиджаке и того же требовал от сыновей. Штаб-квартира «Дистиллерз корпорейшн», которую он выстроил себе на Пиль-стрит, напротив некогда фешенебельного отеля «Маунт-Рояль», представляла собой уменьшенную копию шотландского замка XVI века, с бойницами, башенками и зубчатыми подъемными решетками. Профессор Маррус только и отваживается, что привести отзыв одного «недружелюбного критика» (не назвав его по имени) о виде сего сооружения: «…помесь тюдоровского стиля и готики в их худших проявлениях плюс ранний Диснейленд». Из примечаний к этой главе «Мистера Сэма», однако, выясняется, что «недружелюбный критик» есть не кто иной, как Теренс Робертсон, автор отвергнутой Бронфманом биографии, из которой Маррус позаимствовал еще примерно две дюжины живеньких цитат.
Вот что рассказала профессору Маррусу Филлис Ламберт, дочь Бронфмана, об их первых годах на Бельведер-роуд: «Существовала постоянная дихотомия между нашим еврейским воспитанием и образом жизни высшего класса… словно бы скопированным с обычаев британского двора. В няньках и гувернантках у нас ходили датчанки, канадки, француженки, которые только и делали, что отмеряли нам порции рыбьего жира и ежедневных наказаний (обычно шлепков), раз в неделю пичкали магнезией, кормили вываренной едой, следили за нашей опрятностью и делали за нас уроки».
Избегаемый гоями, которым он, в меру своего ограниченного понимания, стремился подражать, Сэм, в свою очередь, сторонился евреев с улицы Св. Урбана.
Менее обеспеченные евреи и иммигранты из Восточной Европы, наводнившие Монреаль в 1920-е годы, находились сугубо за пределами социального круга Бронфманов, и при встрече с ними Сэм порой испытывал смятение.
«Их громкие голоса, манера размахивать руками во время разговора вызывали у него чувство неловкости, — вспоминала Филлис. — „Просто чудовищно, омерзительно“, — говорил он, проезжая с детьми через еврейские кварталы по пути в загородный дом в Сент-Маргерит и из машины наблюдая за евреями, отдыхающими у себя на крылечках. Ему казалось, что так себя вести „для наших людей просто чудовищно, омерзительно“».
«Постепенно он усвоил себе роль категоричного главы семейства, который несет бремя ответственности не только за своих домочадцев и широкий круг родственников, — замечает Филлис, — <…> но и за поведение „наших евреев“».
Прикажи Сэм на улице Св. Урбана шоферу притормозить, прислушайся он к тому, о чем говорят эти горластые, размахивающие руками евреи, он, безусловно, обнаружил бы среди них и мелких торговцев, готовых ухватиться за любой подвернувшийся шанс, и тех, кто, подобно ему, жаждал наживы и социального успеха, однако большинство людей с пеной у рта обсуждали каких-то личностей и идеи, которые не вписывались в его примитивное представление о благах, даруемых нам этим миром. Между тем на крылечках, в числе прочего, спорили о преимуществах школ Гиллеля и Шамая[141], обсуждали московские показательные процессы, влияние Рамбама на Данте, бейсбольную стойку Мела Отта, взгляды Толстого на образование и войну, Троцкого, шансы Хэнка Гринберга обогнать по хоумранам Бейба Рута[142], обоснованность кафкианского взгляда на мир, Великого инквизитора у Достоевского, переход Малера в христианство, толкования рабби Акивы[143] и многое другое. А еще, узнай евреи с улицы Св. Урбана о том, что Бронфман набивается им в главы семейства, они были бы искренне изумлены. Сэма обычно считали простом (дремучим, необразованным) и чуточку гонифом. Но были и такие, кто, страшно его понося, так же страшно лопался от зависти к его богатству. Как бы там ни было, в 1939 году — несмотря на негодование многих сионистски настроенных лейбористов — Сэм был избран главой Канадского еврейского конгресса. Моше Дикштейн и прочие до обидного наивные социалисты руководствовались тем соображением, что Бронфман хоть и темный человек, зато обладает большим экономическим влиянием, которое позволит ему активно отстаивать в Оттаве интересы еврейства, над которым сейчас нависла опасность. Голосовали за Элияху, который возопиет к небесам, а получили Дядю Тома, который потом станет пресмыкаться перед теми, кто его уже отверг. Из этого проходимца, закаленного в войнах «сухого закона», который раньше, когда на кону стояли деньги, впадал в беспрецедентное неистовство: ругался, как портовый грузчик, срывал со стен телефонные аппараты, — получился неожиданно робкий глава нации, который был способен разве что поскуливать в защиту своего народа. Принимая высокий пост, Сэм обратился к делегатам со словами: «Если очертить круг целей и тем данного конгресса, то наша задача заключается в том, чтобы сделать наш народ лучше… Конгресс должен позаботиться о том, чтобы евреи были достойными членами тех сообществ, в которых они здесь живут, и своим поведением смогли заслужить уважение сограждан — сограждан нееврейской национальности. Ведь для этого нам достаточно всего лишь как следует поработать над собой».