Газета День Литературы - Газета День Литературы # 128 (2007 4)
– Что это?! Что это! – я закричал, поднял руки, но не услышал своего голоса, сам себя не услышал. В горле у меня что-то настыло, что-то мешало. Я вроде бы и кричал, возмущался, но у меня, наверно, только вытягивались губы. И по этим открытым страшным губам мой друг понял, что мне плохо:
– Что с тобой? Придержи себя. Это Рита недавно придумала. А тебе, что ли, жалко? Они все равно бы погибли. Тут три дня назад погода была, ветер – шесть баллов. Он и покидал грачат из гнезда. Их много было по бору...
– Кого покидал? Кого? – Смотрел я на него и не видел. Глаза мои застилало.
– Да птиц же покидал! Да ты что, очумел у меня? – Он взял меня за плечо, но я сдернул руку. Ему не понравилось: – Эх ты, гуманист. Пожалел такое дерьмо. Они птичий грипп разносят, паскудят. – Он ещё что-то говорил мне, доказывал, но я не слушал. Эти грачата кричали у меня в голове, трепыхались. И это был крик не то о смерти, не то о спасении. И я не мог уже вынести. Я не мог... Я бросился куда-то прямо по грядкам, лишь бы бежать, закрыть уши, забыться.
– Куда ты? Здесь же насажено? – надрывался Лёня, а я все бежал и бежал, точно и меня могли сейчас поймать и привязать за верёвку.
...Я бежал очень долго, пока не выбрался на дорогу. И тут я не выдержал – упал на землю, зажал виски. Сколько лежал – не помню. Может, час прошёл, может, и больше... Потом очнулся, открыл глаза. И в тот же миг опять услышал их крики. Птицы кричали, постанывали, но уже глухо, чуть слышно. Я приподнялся на локтях, оглянулся. Далеко позади клубились в июльском мареве сосны. А над ними чёрными столбиками стояли птицы.
Я поднялся на ноги и глубоко вздохнул, поднял голову. Но странно, со мной что-то случилось. Я дышал, но там – глубоко в груди – плавала какая-то пустота – ветерок, и мне стало страшно. Даже сердце вроде не билось. Но куда же оно делось, за кем оно улетело... И я собрал в кулак всю свою волю и посмотрел вперёд. И деревья, и птицы слились теперь в одну точку. Она качалась в воздухе, продвигалась и была как живая. И эта точка опять напомнила птицу. Потом и это растаяло, как будто птица опустилась за горизонт.
Георгий Мельник ДУШИ НЕТРЕЗВЫЕ ПОРЫВЫ
Минвинздрав предупреждает: чтение стихов подобных авторов может повредить вашему здоровью
* * * Я бы спел Вам песню
О чудесном крае,
Где закат сменяет
Сказочный рассвет,
Где порою вместе
Ощущенье рая,
Где вино играет
И хранит от бед.
Я бы спел вам песню,
Как волна морская,
С берегом ласкаясь,
Шепчет о тебе.
Но признаюсь честно:
Кому петь – не знаю
И хмельной таскаюсь
По своей судьбе.
* * * Разорвите наручники барства
Мне, таскавшему цепь нищеты.
Показного богатства коварство
Исказило и быт, и мечты.
Не найти золотой середины,
Где свобода и творческий труд,
Где страстей неподвластных лавины
И блаженный домашний уют.
РУССКИЙ ИНОСТРАНЕЦ На туфлях играет глянец,
Сумка вин, мизер закуски.
Едет русский иностранец
Погулять в Москве "по-русски".
Я давно мечтал с друзьями
"Вспомнить молодость" в столице,
Но охотятся за нами
Красные, в погонах, лица.
На проспектах, у вокзала
Клан ментовский ополчился.
Что же ты чужою стала
Та страна, где я родился?
* * * И вермут розовый не пил,
А мог бы, мог бы пить...
Л.Котюков
Не жизнь, очередной провал:
Редактор бросил пить!
И вермут мне не наливал,
А мог бы, мог налить!
Всё, что я годы создавал,
Отверг минут за пять.
И даже строчки не издал,
А мог бы, мог издать!
Прощаясь, скромно пожелал
Его стихи читать,
И крепко руку мне пожал...
А мог бы и не жать!
* * * Никогда я не был на Босфоре...
С.Есенин
И я тоже не был на Босфоре,
Не бродил по Турции ни дня,
Хоть живу давно в Крыму у моря,
И Босфор вёрст двести от меня.
И в Багдаде не был с караваном,
Не возил бухарские ковры;
Не расстаться мне с моим диваном
Ради этой всяческой муры.
Да и ты – совсем не персиянка,
И огонь угас в глазах твоих,
Да фальшивит старая тальянка,
Как и этот неудачный стих...
ТЕАТРАЛЬНЫЙ СЕЗОН Я знал актёров маленьких ролей,
Поклонников
с цветами не встречавших,
Кого только на сцене не игравших:
От крепостных крестьян до королей.
Я им тайком спиртное проносил,
И в гримуборной развалясь приятно,
Считался редким знатоком театра,
За то, что регулярно с ними пил.
* * * Памяти Венедикта Ерофеева
Иль водка меня доконала,
Иль подлых друзей недолив,
Не Питера снятся каналы,
А Баб-эль-Мандебский пролив.
Иль доза была маловата,
Иль лишние принял сто грамм,
Не снятся проулки Арбата,
А улицы Дар-эс-Салам.
Иль может, поехала крыша
С довольно нетрезвой башки,
Коль снится: лечу в Могадишо
В вагоне "Москва–Петушки"!
* * * Уж сколько лет твердили миру,
Что поглощающая страсть,
Согласно древним и Шекспиру,
Есть деньги, женщины и власть.
И нет, чтобы принять на веру
Законы вечные земли –
Нам тайно нравственную меру
В безнравственную жизнь внесли.
И что же? Через все сомненья
И клятвы, данные богам,
Вновь устремились поколенья
Ко власти, к женщинам, к деньгам.
* * * Пока не удостоенный проклятья,
Я тайно сам себя кляну порой,
Когда, покинув женщины объятья,
Желаю пасть в объятия другой.
И эти нескончаемые муки,
Стремленье "необъятное объять"
И стыд пытаюсь длительной разлукой,
Да водкой обжигающей унять.
АНАТОМИЯ ЗАСТОЛЬЯ О, эти первые сто грамм
Волшебно оживают в чреве,
Возможно, так дивился Еве
В раю скучающий Адам!
Вторые сто дают подъём,
К активным действиям стремленье,
Желание телодвиженья
Под звуки музыки, вдвоём!
Коль триста в час употребишь,
Заденешь деловую ноту,
Переключаясь на работу,
Где лишь себя стратегом мнишь!
После четырехсот грядут
То восхваленья, то раздоры,
Одежду мнут, трещат заборы,
А после "мировую" пьют!
Когда достигнешь пятисот,
Познаешь бремя раздвоенья,
