Л. Феоктистов - Оружие, которое себя исчерпало
Так повелось ещё со времён Курчатова, а точнее — с той самой поры, когда „атомным департаментом“ негласно командовал Берия, а Вооружёнными силами — маршал Жуков. В этом смысле поучителен рассказ одного из корифеев Средмаша — В.И. Алфёрова. Я навещал Владимира Ивановича незадолго до его кончины и был свидетелем его откровенной беседы с журналистом Александром Емельяненковым.
— Жуков, который был в те годы министром обороны, — вспоминал Алфёров, — тайно ненавидел Берию и всех нас считал чуть ли не его подручными. Он с большим недоверием относился к первым образцам атомного оружия. Говорил: „ Эти ваши физические штучки никакие не бомбы — как их хранить? А тем более использовать в войсках? “ На вооружение их принимать отказывались. Первую партию „изделий“ держали за колючей проволокой в Арзамасе-16 , в обвалованном хранилище. С этой целью было образовано даже главное управление по хранению. Мы ощущали себя ядерной монархией.
Впервые я познакомился с Жуковым на совещании в нашем министерстве. От военных присутствовал ещё главком ВВС Жихарев, от науки — Курчатов, Зернов. Объявили о решении провести войсковые учения с использованием ядерной авиабомбы. Её назвали РДС amp;ndash;4 и определили мощность — сорок килотонн. Точно такую же бомбу испытывали на Семипалатинском полигоне, чтобы исключить неожиданности и сделать более надёжный расчёт условий безопасности для участников учений. К этому времени под Семипалатинском было проведено примерно пятнадцать испытаний, кое-какой опыт мы уже имели.
Саму бомбу в моём присутствии выбирал на складе личный представитель Жукова. Осмотрел весь арсенал и ткнул пальцем: „ Вот эту берём “. Бомбу разобрали на отдельные блоки и в таком виде (дополнительные условия безопасности при перевозках) доставили в село Владимирка Сталинградской области, где был военный аэродром. Разумеется, нашлись бы военные аэродромы и поближе к месту учений, но таково было жёсткое условие Жукова: самолёт-носитель должен преодолеть (над густонаселёнными районами, к слову сказать) значительное расстояние и в условленной точке сбросить груз.
К нашему приезду людей из Владимирки временно отселили, создали зону и освободили один авиационный ангар. В нём мы собрали прибывшую по частям бомбу, проверили её и опломбировали. Все операции, кончая загрузкой в самолёт, контролировали люди из НКВД и представители Жукова. Рядом с моей пломбовой печатью на бомболюке они поставили свои. Как только с этим покончили, за мной прислали самолёт и доставили в село Тоцкое, где располагался полигон. Конвоя не было, но я ощущал себя заложником, всё время был под присмотром. А Жуков между тем всё медлил, видимо, хотел дать выдержку — и бомбе, и носителю.
„Синими“ на учениях командовал генерал Петров, „красными“ — сам Жуков. Были приглашены военные делегации из стран социалистической ориентации, образовавших в мае 55-го — через восемь месяцев — Варшавский договор. Помню, что делегацию Польши возглавлял Рокоссовский, были также представители Китая.
Бомбу планировалось взорвать на высоте четыреста пятьдесят метров — с таким расчётом, чтобы огненный шар совсем не коснулся земли или только „лизнул“ её поверхность. При этом обеспечивалась бы максимальная сила ударной волны, а значит, и максимальное разрушение. Радиоактивное загрязнение и наведённая радиация при таких условиях подрыва минимальны. Точность подрыва обеспечивали три датчика, установленных на бомбе: радиолокационный, барометрический и инерционный. Максимально допускавшаяся погрешность высоты подрыва — пятнадцать метров. Прибывшие в район учений Курчатов и Щёлкин сначала пристрастно экзаменовали нас, а потом лично принялись проверять расчёты.
Между Жуковым и руководителями нашего ведомства довольно долго тянулся спор, кто должен давать команду на вылет самолёта-носителя. Атомщики, на которых лежала ответственность за безопасность людей при взрыве, не желали никаких экспромтов и настаивали на своём праве определять время „Ч“. Жуков решительно возражал: „ А в боевой обстановке прикажете тоже с вашими спецами советоваться? “ В то время он уже знал, что американцы активно перевооружают свою дальнюю авиацию и ставят самолёты с ядерными бомбами на боевое дежурство. Как они в результате договорились, я деталей не знаю, но команда наконец поступила, самолёт поднялся, благополучно достиг указанной цели и сбросил груз…
Сейчас распространилось много версий и откровенных домыслов о том, как проходили учения, какая обстановка была в так называемом эпицентре взрыва и кто там оказался первым. Я говорю „ в так называемом эпицентре “ потому, что никакого ярко выраженного эпицентра не было: как и планировали, огненный шар не коснулся земной поверхности. А вот в той самой точке, которая предположительно находилась под центром огненного шара, первоначально побывали только Малышев, Щёлкин и я, да ещё экипаж танка, переоборудованного под дозиметрический пост.
Я помню, как выбрался на броню, но на землю спускаться не стал, подумал: нацепляю на сапоги радиоактивной пыли, а они у меня одни… Малышев спешился, походил около танка — видимо, у него было во что переобуться… Мы вернулись через несколько минут, разведчики доложили радиационную обстановку, и только после этого двинулись войска, — закончил свой рассказ Алфёров.
Владимир Иванович был человеком образованным и весьма осведомлённым — в 60-е годы работал заместителем Славского в Минсредмаше. Но, возможно, и он не всё знал. Как мне самому недавно стало известно, В.А. Малышев умер в 1957 году от острого лейкоза.
* * *
В сравнении с первыми образцами ядерного оружия современные „изделия“ достигли очень высокой степени совершенства. Удельные характеристики, прежде всего по параметру „мощность — вес“, выросли в сотни раз.
И это неудивительно. За полвека в нашей стране проведено в общей сложности около тысячи испытаний. Нельзя сказать, что на этом пути всё было гладко. Случались и разного рода отказы — по причинам физическим и техническим, понятные и не разгаданные до конца. Впрочем, как и при всяком развитии техники, успех всегда сопряжён с риском.
Помню, как после одного отказа меня с пристрастием допрашивали в „органах“: кто виноват? Я спокойно отвечаю:
— Никто. Или считайте, что я. Только это не тот случай, когда надо искать виноватых. Вот если из раза в раз тютелька в тютельку — тогда другое дело…
— Как вас понимать? — спрашивают.
И тогда я выдаю залп „тяжёлой артиллерии“:
— Как считает товарищ Сахаров, неудач может быть до тридцати процентов, — эти слова я в самом деле слышал от А.Д. — Значит, вы в поиске, не боитесь смелых решений, а иначе — перестраховка, очковтирательство, нет движения вперёд…
Касаясь этой темы, должен признать и другое: частота и общее количество испытаний не всегда диктовались соображениями научного плана и пожеланиями со стороны конструкторов. Большое значение имел соревновательный момент: внутренний — во взаимоотношениях Арзамаса-16 и Челябинска-70 , и внешний — по отношению к американцам. При этом всегда во внутренней пропаганде преувеличивались достижения американского конкурента. Военные, ссылаясь на якобы достоверные данные, выдвигали новую задачу, которая поначалу казалась невыполнимой, затем, как ни странно, всё же находила решение. Но были и свои издержки от такого рода „заимствований“. Характерный пример — эпопея с нейтронной бомбой (об этом рассказ впереди) .
Атомная бомба обладает многими факторами поражения: ударная волна (механическое действие) , свет (пожары) , проникающее излучение в виде нейтронов и гамма-лучей, радиоактивность. В той или иной степени, весьма ограниченно, ими можно управлять, усиливая какие-то из них, как правило, в ущерб другим.
Очень давно, например, речь шла о кобальтовой бомбе, с резко выраженной радиоактивностью (бомба окружается оболочкой из кобальта, который, подхватывая нейтроны взрыва, образует радиоактивный кобальт-60 с периодом полураспада пять лет) .
И я до сих пор не могу до конца разобраться, чего больше было в ажиотаже, поднятом вокруг нейтронной бомбы сначала американской стороной, а затем подхваченном советской печатью, — наивности, рекламы или умело поданной дезинформации.
Ещё один вопрос я должен упомянуть, поскольку он постоянно возникает. Речь идёт о ядерном терроризме. При этом почему-то всегда вспоминают „чемодан“, то есть переносимый вариант атомного оружия. Дискуссия, в своё время поднятая экологом Алексеем Яблоковым и бывшим секретарём Совета безопасности России генералом Лебедем, имела широкий резонанс. Дело в том, что эти в своё время приближённые к власти люди весьма осведомлены. Мне трудно поверить, что они просто-напросто стремились привлечь к себе внимание, выступая с заявлениями сенсационного характера. К примеру, А.И. Лебедь оперировал конкретными цифровыми данными, что может свидетельствовать о тщательном изучении вопроса, когда у него были для этого соответствующие властные полномочия. Он, в частности, сообщал о наличии 132 устройств подобного типа, уточняя при этом, что установлено местонахождение (принадлежность) лишь 48 „изделий“.
